Юрий Поляков - 100 дней до приказа
– Знаешь, Лешенька, может быть, это самая большая удача в твоей жизни, что получилось у вас именно так!
У нас был договор: пока в библиотеке кто-то есть, своих дружеских отношений не показывать, поэтому и сегодня я подошел к ее столу с равнодушным, как у деревенского гармониста, лицом. Она взглянула на меня снизу вверх и вопросительно показала пальцем на щеку. Непередаваемой игрой бровей я ответил, что потом все объясню.
– Вам что-нибудь почитать? – бесцветно поинтересовалась Таня.
– Что-нибудь новенькое.
– Вот, здесь есть про армию. – Она протянула свежий номер молодежного журнала.
Рассказ назывался «Письмо без марки». Краткое содержание: воин-разгильдяй тянет назад все подразделение, никого не хочет слушать, боится только свою девчонку-доярку, которая героически ждет его на «гражданке». Командир взвода – хмурый, но добрый человек – сначала не знал, что ему делать с разгильдяем, но потом к командиру приехала жена, вникла в проблемы подразделения и додумалась. Она написала письмо разгильдяевой подруге и попросила повлиять. Та взяла отпуск на ферме и приехала к своему недисциплинированному другу. О чем они говорили в ленкомнате, никто не слышал, но вскоре на учениях бывший разгильдяй первым ворвался в расположение воображаемого противника, о чем и сообщил своей далекой подруге в письме без марки.
Я не заметил, как опустела библиотека, как, до-свиданькнув, ушел последний читатель.
– Ну, так что же у тебя случилось? – откинувшись на спинку стула, спросила Таня.
– С Зубом я подрался.
– Это который на поросенка похож?
– Да.
– А из-за чего?
– Из-за одного молодого. Из-за Елина.
– Бедненький, – сказала она ласково и вдруг подошла ко мне какой-то таинственной походкой. – Несчастный, поцарапанный! – Таня провела холодными пальцами по моей щеке.
У меня перехватило дыхание, я задержал ее руку и посмотрел в ее потемневшие, ставшие очень внимательными глаза. И вдруг заметил, что у Тани очень много маленьких родинок – почти точечек, они начинались на щеке, сбегали ниже, вдоль шеи, и пропадали за пушистым воротом свитера. Я, задыхаясь, смотрел на эту тропинку из родинок и крепче сжимал ее прохладные пальцы…
Застонала первая ступенька, и через минуту, опережая собственный грохот, в библиотеку ввалился запыхавшийся сержант. Подкатив к столу, он вынул из-за ремня растрепанную книжку и спросил:
– Я не опоздал?.. Еркин – моя фамилия… Батарея управления.
– Нет! Не опоздали…
Таья нашла его абонемент и вопросительно глянула.
– Мне бы опять что-нибудь про любовь! – заискивающе пробормотал он.
– А вам про какую: про счастливую или несчастную? – уточнила Таня.
– Про любую! – не задумываясь, ответил сержант Еркин.
11
– Шире шаг! – командует комбат.
Мы выскакиваем за ворота городка и поворачиваем к полигону. Бежать трудно, ноги проваливаются в колеи и рытвины, оставленные гусеницами самоходок. На горизонте уже появилась узенькая светлая полоска, точно солдат-первогодок, замерзнув к утру, натянул на голову черное байковое одеяло и обнажил при этом солдатское белье.
Возле блиндажа, похожего в полутьме на огромную болотную кочку, толпятся солдаты. Лейтенант Косу-лич, увидев Уварова, вздыхает, поправляет очки и бросается к начальству, чтобы доложить результаты поисков.
Чернецкий и Титаренко уже здесь. Они стоят немного поодаль, вид у них хмурый, от бравой стариковской самоуверенности не осталось и следа.
– Не журись, хлопец! – жалобно просит Камал и утыкается лицом в гранитное плечо Титаренко.
Среди тех, кто собрался возле блиндажа, есть и малознакомые парни из батареи управления. Оказывается, они залезли в подвал и в честь ста дней решили приготовить в походном котелке настоящий узбекский плов. Там их и обнаружил лейтенант Косулич. Повинуясь душевному порыву, а также искупая грех чревоугодия, управленцы горячо включились в поиски Елина.
– Вон из-за того кошкодава дергаемся! – кивает кто-то из них на Зуба. – Морду ему набить!
Комбат Уваров, рассеянно поправляя на голове свою беспримерную фуражку, слушает обстоятельный доклад лейтенанта Косулича. А мы топчемся на одном месте и обсуждаем, куда все-таки мог исчезнуть Елин, где еще нужно искать. И в этот миг, словно светящиеся «трассеры», темноту пронзают огоньки курьерского поезда. Раздается хриплый, как звук саксофона, гудок.
Я встречаюсь глазами с Уваровым, и мы – оба, одновременно – осознаем: Елина надо искать там – у насыпи… Но это уже поняли и все остальные.
Не сговариваясь, без команды мы бросаемся мимо мишеней, мимо деревянных макетов танков туда, на край полигона.
– Рассредоточиться вдоль железнодорожного полотна! – торопливо командует Уваров. – Дистанция – десять метров!
Я мчусь, не разбирая дороги, спотыкаюсь, падаю, вскакиваю, снова бегу… И только ухнув с размаху в глубокую дренажную канаву, останавливаюсь, перевожу дух и, внимательно оглядываясь, бреду вдоль железной дороги. Я холодею и вскрикиваю, наткнувшись на брошенный и окаменевший мешок цемента, напоминающий очертаниями человеческое тело. Во мне крепнет уверенность, что Елина найду именно я…
Но кто же мог подумать, что Елина найдет Цыпленок?
* * *Во время ужина я старался не смотреть в сторону Зуба – не хотелось портить того чувства веселого всесилия, которое переполняло меня после разговора с Таней. И все-таки боковым зрением я заметил, как ефрейтор, округлив глаза, что-то горячо доказывал хмуро кивавшему Титаренко. Поев, я заглянул на мойку и обнаружил там Малика. С выражением страдания на интеллигентном лице он очищал алюминиевые миски от остатков пшенной каши.
– А где Елин? – удивился я.
– В санчасти.
– Где?! Что случилось? – Я невольно обернулся и поискал глазами Зуба, неторопливо допивавшего свой чай.
– Кажется, живот заболел. Скоро придет…
– Ну, живот – не голова. Слушай, Малик, когда Фима вернется, скажи ему: пусть не психует и ничего не боится. Все будет нормально. Понял?
– Понял, – ответил он с чуть заметной иронией воспитанного человека, услышавшего несусветную чушь, но в силу своей тактичности удержавшегося от комментариев…
«Может быть, и вправду не стоит лезть во всю эту свару?» – рассуждал я, сидя в полковом клубе и созерцая законный воскресный кинофильм, как всегда, про войну. За спиной кто-то спорил о том, из чего сделаны немецкие «тигры» – из фанеры или настоящие. Сначала я тоже на полном серьезе обдумывал эту проблему, но потом мои мысли снова вернулись к Елину: «Странно… Днем не жаловался, а вечером вдруг побежал в санчасть!»
Затем я принялся ломать голову, как мне вести себя во время объяснения со «стариками», а оно, судя по той бурной агитационной деятельности, какую развил Зуб, не за горами.
Мне припомнилось, как год назад «старики» под председательством Мазаева судили одного «лимона» за то, что тот воровал из тумбочек жратву, а вину сваливал на якобы всегда голодных «сынков». «Лимона» разжаловали в «салаги» – и уже на следующее утро он драил вместе с молодежью казарму, заправлял Мазаеву койку…
Наступая в темноте на чьи-то ноги, я выбрался покурить. Стояла трескучая цикадная тишина, нарушаемая воем авиабомб и стуком пулеметов, словно недалеко шел бой. А бой-то шел на белой натянутой простыне, но чувство все равно такое, будто война вот-вот может шагнуть сюда. Из клуба донеслись победные крики. Очевидно, брали рейхстаг. В черном небе беззвучно плыл крест, составленный из разноцветных огоньков, с пульсирующей точкой посредине…
После вечерней поверки и отбоя, когда все уже лежали в койках, старшина Высовень, подозрительно поводя носом, несколько раз обошел казарму, словно старался разнюхать, какой сюрприз готовит ему личный состав батареи по случаю ста дней до приказа. Он даже толкнул притворно похрапывающего Шарипова.
– А? Что?! Товарищ прапорщик… – вскинулся тот, будто внезапно разбуженный.
– Смотри, казанская сирота! Ох, смотри! – пригрозил старшина.
– Вы о чем?
– Все о том же!
Камал недоумевающе пожал плечами и, картинно уронив голову на подушку, закрыл глаза. Прапорщик пробубнил еще что-то дневальному, сходил наверх в каптерку, видимо, выискивая спиртное, и наконец ушел. Как только Высовень мелькнул мимо окон, Шарипов открыл один хитрющий глаз, потом другой, подмигнул мне и громко сообщил, имитируя гнусавое вокзальное радио:
– К сведению «стариков»: через десять минут в каптерке состоится торжественный товарищеский ужин, посвященный ста дням. Приглашаются все, кому положено.
Мне положено, но я решил не ходить, остался лежать в койке, прислушиваясь к топоту, доносившемуся со второго этажа, из каптерки, и даже начал засыпать, когда меня растолкал Шарипов:
– Вставай, турок, «дембель» проспишь!
– Я не хочу, гуляйте без меня…
– Э-э! Вставай, Черт Иваныч! – настойчиво повторил он. – Разговор будет…
