Габриэль Гарсиа Маркес - О любви и прочих бесах
— Я думал, вы сказали это во сне, — пробормотал Делауро.
— Теперь повторяю то же самое наяву, — сказал епископ. — Поручаю девочку твоим заботам.
— Такого поручения мне отродясь не приходилось выполнять, — сказал Делауро.
— Или ты отказываешься?
— Я ведь не экзорцист, отец мой, — возразил Делауро. — Чтобы быть таковым, надо иметь другой нрав и другое воспитание. Кроме того, мы с вами знаем, что Бог уготовил мне иной путь в жизни.
Это была правда. По протекции епископа Делауро был занесен в список трех кандидатов на пост хранителя сефардистского фонда в Ватиканской библиотеке. Однако сейчас они заговорили об этом впервые.
— Так оно и есть, — сказал епископ. — Выяснение всех обстоятельств, связанных с болезнью девочки, и будет первым твоим шагом на этой стезе.
Делауро был абсолютно уверен в своей неспособности общаться с женщинами. Ему они казались существами только к тому и склонными, чтобы воздвигать неодолимые препятствия перед человеком в бурном океане житейского бытия. От одной лишь мысли о приближении к подобному созданию, явись оно перед ним даже в образе невинной девочки, у него холодели руки.
— Нет, сеньор, — сказал он. — Я не смогу, нет умения.
— Сможешь, — возразил епископ. — Зато у тебя есть то, чего нет у других: вдохновение.
Такая высокая нота не могла не увенчать разговора. Однако епископ не велел приступить к делу немедленно, а дал время на размышление — до конца Страстной недели.
— Пойди взгляни на девочку, — сказал он, — вникни во все детали и мне доложи.
Так случилось, что Каэтано Альсино-Делауро-и-Эскудеро тридцати шести лет от роду вошел в жизнь Марии Анхелы и в историю города. Он был учеником епископа, когда тот — ученый теолог — возглавлял кафедру теологии в университете Саламанки, и по окончании учебы способный студент получил диплом с высшими знаками отличия. Делауро был уверен, что его отец происходил из рода великого Гарсиласо де ла Веги[3], которому, не таясь, смолоду поклонялся, как святому. Его матерью была креолка Сан Мартин де Лоба из провинции Момпокс, некогда переехавшая со своими родителями из Америки в Испанию. Делауро ничего о ней не знал, пока не приехал в Америку, в вице-королевство Гранада, откликнувшись на зов предков.
После первой же с ним беседы, происшедшей еще в Саламанке, епископ де Касерес-и-Виртудес понял, что перед ним одна из тех редкостных личностей, которые украшали христианство того времени. Беседа состоялась одним холодным февральским утром; в окне виднелись заснеженные поля и далекие деревья вдоль черной речной извилины. Этот зимний пейзаж то и дело являлся Делауро во сне до конца его жизни.
Они разговаривали, конечно, о книгах, и епископу с трудом верилось, что недавний студент столь начитан. Юноша рассказал наставнику о Гарсиласо. Епископ признался, что мало чего о нем знает, кроме разве того, что этот поэт — настоящий язычник, который лишь два раза упомянул Бога в своих сочинениях.
— Нет, чаще, — возразил Делауро. — Хотя в эпоху Возрождения такое не было чем-то необычным даже для добрых католиков.
После возведения Делауро в низший сан служителя церкви наставник предложил ему поехать вместе с ним в испанское вице-королевство на Юкатане, куда его, именитого богослова, назначили епископом. Для юного Делауро, знакомого с жизнью лишь по книгам, мир его матери всегда был манящей, но нереальной мечтой. Ему было трудно представить себе немыслимую жару, стойкий запах разлагающейся падали, удушливые испарения болот, когда у него перед глазами стояла картина заледеневших в снегу ягнят. Епископа, побывавшего на войне в Африке, будущее ничем не могло удивить.
— Я слышал, что наши священнослужители с большой охотой едут в наши Индии, — сказал Делауро.
— Чтобы там повеситься, — сказал епископ. — Это — царство разврата, идолопоклонства и людоедства. — И добавил без паузы: — Точь-в-точь как земля мавров.
Сам же полагал, что подобные дебри весьма привлекательны для карьеры целеустремленных священнослужителей, ибо немного найдется воителей духа, способных нести в такие места блага христианской цивилизации. То есть стать, по сути, «гласом вопиющего в пустыне». Делауро же в свои двадцать три года считал, что его жизненный путь уже предопределен Святым Духом, в которого он безоговорочно верил.
— Я всю свою жизнь мечтал стать старшим библиотекарем, — говорил он. — Это, наверное, единственное, на что я способен.
Он участвовал в конкурсе на замещение желаемой должности в Толедо, и у него были все основания ее занять. Но наставник стоял на своем.
— Легче стать святым, работая библиотекарем на Юкатане, чем мучеником в Толедо, — сказал он.
Делауро выиграл конкурс в Толедо, но не мог выкинуть из головы предложение наставника и в конце концов предпочел ехать на Юкатан. Однако они туда не доехали. Сильные шторма заставили более двух месяцев плясать на море их корабль, который затем пошел ко дну в заливе Вьентос, а потерпевших кораблекрушение подобрало сторожевое суденышко и бросило их на произвол судьбы в порту Санта-Мария-Антигуа-дель-Дарьен, где-то на берегу Америки. Там они и сидели больше года в ожидании сообщения о заходе за ними какого-нибудь галеона, сидели до тех пор, пока епископ де Касерес не был назначен временным иерархом одной из местных епархий вместо внезапно скончавшегося здешнего епископа. Взирая на величественную сельву в Ураба с борта утлой посудины, доставлявшей их в новую жизнь, Делауро глубоко прочувствовал тоску матери по родине в студеные зимы Толедо. Волшебные зори, райские птицы, тонкие ароматы мангровых зарослей казались ему родными воспоминаниями о том, чего не было пережито.
— Только лишь по велению Святого Духа могло все так удачно сложиться, чтобы я попал на землю моей матери, — сказал он.
Двенадцать лет спустя епископ отказался от своей мечты о Юкатане. Ему уже исполнилось семьдесят три, его сводила в гроб астма, и было ясно, что он никогда не увидит заснеженных равнин Саламанки. Ко времени появления в монастыре Марии Анхелы он твердо решил отречься от всех своих честолюбивых помыслов и открыть дорогу на Рим своему ученику.
Каэтано Делауро отправился в монастырь Санта Клара на следующий же день. Несмотря на жару, на нем была грубая шерстяная сутана, а в руках — кропильница со святой водой и шкатулка с ароматным миро, — вернейшие средства борьбы с дьяволом. Настоятельница его никогда не видела, но слухи о его учености и влиятельности распахнули перед ним тяжелые двери монастыря. При встрече с посетителем в шесть утра в приемной ее впечатлили его моложавый вид, бледное лицо мученика, металл в голосе и загадочная белая прядь надо лбом. Но никакие загадки и добродетели не могли заставить ее забыть, что он из враждебного лагеря. Делауро, напротив, был удивлен всего лишь тем, как громко орут петухи.
— Их всего шесть, но поют, как добрая сотня, — сказала настоятельница. — Кроме того, свинья визжит по-человечьи, а коза родила тройню. — И добавила, повысив голос: — Подобное случается у нас с тех пор, как епископ соизволил одарить нас этой ведьмой.
Немалую тревогу вызывал у нее и сад, столь бурно цветущий, что, казалось, его заколдовали. По пути она успела сообщить Делауро, что тут вдруг появились невероятно крупные и нагло яркие цветы, а некоторые из них распространяют тошнотворный запах. В самых обыкновенных явлениях ей виделось нечто сверхъестественное. С каждым сказанным словом ее речь становилась все напористее и категоричнее, и Делауро решил, что пора переходить в наступление.
— Мы не утверждаем, что девочка одержима бесом, — сказал он. — Имеются лишь некоторые признаки ее ненормальности.
— То, что мы видим, говорит само за себя, — сказала настоятельница.
— Не спешите, — сказал Делауро. — Порой мы считаем кознями дьявола то, чего не понимаем, и не думаем о том, что это может быть предрешением Божьим, для нас непостижимым.
— Я полагаюсь на мудрость святого Фомы Аквинского: дьяволу нельзя верить, даже если из его уст исходит истина, — заявила настоятельница.
На втором этаже жилого здания царила тишина. С одной стороны коридора находились пустые кельи, запертые на замок в течение дня, а по другую сторону вереницей тянулись окна, открытые навстречу морскому бризу. Послушницы, казалось, занимались где-то своими делами, но в действительности все они тайком следили за настоятельницей и ее гостем, направлявшимися к тюремному домику.
Путь к камере Марии Анхелы вел мимо кельи-камеры Мартины Лаборде, старой монахини, осужденной к пожизненному заключению за убийство кухонным ножом двух кларисок. Причины расправы остались неизвестны. Она сидела в камере уже одиннадцать лет, и всех гораздо больше интересовали ее раз за разом срывавшиеся побеги, чем совершенное ею преступление. Она не хотела знать, что быть приговоренной к пожизненному заключению не хуже, чем быть монахиней, и была в этом так уверена, что просила сделать ее хотя бы прислугой в тюремном доме. Она была одержима желанием свободы не меньше, чем своей святой верой, но с радостью снова прикончила бы кого-нибудь, чтобы выйти на волю.
