Джон Бойн - Мальчик на вершине горы
Беатрис резко развернулась и уставилась на кухарку с ужасом, будто та обезумела.
— Твой злосчастный язык когда-нибудь доведет тебя до беды.
— А ты тут не главнее меня, — ответила Эмма, ткнув в сторону Беатрис пальцем. — Поэтому нечего командовать. Кухарка и экономка на одном положении.
— Я вовсе не пытаюсь тобой командовать, Эмма, — устало произнесла Беатрис; сразу было ясно, что подобный разговор между ними не впервые. — Я просто хочу, чтобы ты поняла, насколько опасны твои речи. Думай что хочешь, но вслух не высказывай. Неужели я здесь единственный здравомыслящий человек?
— А я чего думаю, то и говорю, — отрубила Эмма. — Всегда была прямая и впредь тоже буду.
— Прекрасно. Тогда попробуй заявить что-нибудь такое хозяину — и посмотришь, что выйдет.
Эмма фыркнула, но по выражению ее лица Пьеро понял, что она этого никогда не сделает. Он встревожился. Хозяин, очевидно, человек очень страшный, его все боятся. Но одновременно — очень добрый, потому что взял Пьеро к себе в дом. Одно с другим не вязалось совершенно.
— А где мальчик? — спросила Эмма, оглядываясь.
— Я тут, — отозвался Пьеро.
— Ах да. Тут. Вечно я не могу тебя найти, когда ты мне нужен. Это все потому, что ты очень маленький. Не пора ли бы уже подрасти, а?
— Эмма, оставь его в покое, — сказала Беатрис.
— А я что, я ничего. Но только маленький он, и все. Прям как эти… — она постучала себя по лбу, припоминая слово, — ну, эти, крохотульки, что из книжки?
— Какие крохотульки? — не поняла Беатрис. — Из какой книжки?
— Да знаешь ты! — настаивала Эмма. — Мужчина попадает на остров, и он рядом с ними все одно что великан, и они его связывают и…
— Лилипуты, — подсказал Пьеро. — Это из «Путешествий Гулливера».
Обе женщины удивленно на него посмотрели.
— Откуда ты знаешь? — поинтересовалась Беатрис.
Он пожал плечами:
— Читал. У моего друга Анш… — Пьеро поправился: — У мальчика, который в Париже жил под нами, была книжка. И в приюте в библиотеке тоже была.
— Нечего ученость показывать, — отмахнулась Эмма. — Помнишь, я говорила, что у меня, глядишь, и найдется для тебя работенка? Ну так и нашлась. Ты не брезгливый, нет?
Пьеро взглянул на тетю: может, он нужен ей? Но Беатрис забрала у него кофту и велела идти с Эммой. На кухне его так и окатили волны изумительных ароматов; пироги пеклись с раннего утра — пахло сдобой, ванилью, фруктами. Пьеро с воодушевлением посмотрел на стол, где на блюдах под полотенцами таились чудесные сокровища.
— Глазки и ручонки прочь, — предупредила Эмма. — Если чего-то недосчитаюсь, берегись. Помни, Петер, у меня все под надзором. — Они вышли на задний двор. Пьеро с интересом оглядывался. — Видишь, вон там? — Она показала на клеть с курами.
— Да.
— Глянь хорошенько и скажи, какие две самые жирные?
Пьеро подошел поближе и внимательно изучил птиц. В клети их было больше дюжины; одни стояли смирно, другие жались к задней стенке, прячась за товарками, третьи что-то клевали.
— Вот эта. — Мальчик показал подбородком на рыжую, сидевшую неподвижно и казавшуюся, насколько это возможно для курицы, глубоко разочарованной в жизни. — И эта, — ткнул он пальцем в пеструшку, которая носилась как сумасшедшая, расталкивая остальных.
— Ладненько. — Эмма отпихнула Пьеро локтем, потянулась и открыла крышку клети. Куры оглушительно раскудахтались, но Эмма быстро сунула руки внутрь, за лапы извлекла птиц, выбранных Пьеро, и выпрямилась: в каждой руке по курице. — Закрой. — Эмма кивнула на клеть.
Пьеро подчинился.
— Отлично. А теперь пойдем вон туда. Этим, что остались, наше представление глядеть нечего.
Пьеро вслед за кухаркой поторопился за угол, гадая, что же она затеяла. Наконец-то здесь происходит что-то интересное! Они, наверное, сейчас будут играть или, может, устроят куриные бега и выберут самую быструю.
— Держи крепче. — Эмма передала Пьеро птицу посмирнее.
Он неохотно взял ее и отвел вытянутую руку как можно дальше от себя. Рыжая непрерывно крутила головой, пытаясь посмотреть на него, но он изворачивался, чтобы она его не клюнула.
— И что теперь? — спросил Пьеро, наблюдая, как Эмма укладывает пеструшку на бок на высоком пне и удерживает ее в таком положении.
— А вот что, — сказала кухарка, свободной рукой схватила откуда-то снизу топорик и быстро, ловко рубанула по куриной шее. И отпустила. Безголовое тело свалилось на землю и бешено забегало кругами, но мало-помалу угомонилось и рухнуло замертво.
Пьеро в ужасе взирал на это, и внезапно перед его глазами все стремительно завертелось. Он схватился было за пень, чтобы сохранить равновесие, но рука попала в лужу крови, Пьеро завопил и, падая, выпустил рыжую — а та, став свидетельницей безвременной кончины подруги, приняла разумное решение немедленно мчаться назад в курятник.
— Вставай, Петер, — сказала Эмма, решительно устремляясь за сбежавшей курицей. — Вот приедет хозяин, увидит, как ты валяешься, и тогда сам тебе кишки бантиками завяжет.
Из клети неслась немыслимая какофония. Беглянка в панике пыталась залезть внутрь, подруги, глядя на нее, верещали, но поделать, разумеется, ничего не могли. Не успела птица опомниться, как Эмма опять сцапала ее за лапы и отнесла на пень, где несчастная в следующий миг и встретила свою злую судьбу. Пьеро будто окаменел и не мог отвести глаза; к горлу подкатывала тошнота.
— Эй, смотри у меня! Ежели тебя вырвет и ты мне попортишь эту курицу, — пригрозила Эмма, размахивая топориком, — то будешь следующим. Понял?
Пьеро с трудом встал, глянул на сцену побоища — две куриные головы в траве, россыпь кровавых брызг на фартуке Эммы — и кинулся в дом. Он захлопнул за собой входную дверь, пронесся сквозь кухню и спрятался в своей комнате, но и оттуда слышал и хохот кухарки, и птичий гвалт, и скоро все звуки слились воедино — в один общий гул ночного кошмара.
Пьеро почти целый час лежал на кровати и писал Аншелю о том, чему стал свидетелем. Он, конечно, сотни раз замечал в окнах мясных лавок безголовых кур, подвешенных за лапки, а если у мамы случалась чуточка лишних денег, она приносила куриную тушку домой, ощипывала ее, сидя за кухонным столом, и говорила, что теперь, если расходовать разумно, ужина хватит на всю неделю. Но никогда прежде Пьеро не видел, как кур убивают.
Понятно, что кто-то должен это делать, урезонивал он себя. Но все равно не мог смириться с жестокостью. Сколько он себя помнил, ему было ненавистно насилие, он всегда инстинктивно избегал конфронтаций. В школе в Париже некоторые мальчики дрались по любому, самому ничтожному, поводу, и им это явно нравилось. Когда двое, сжав кулаки, становились лицом к лицу и впивались друг в друга устрашающими взглядами, остальные теснились вокруг, загораживали поле боя от учителей и яростно подначивали дерущихся, но Пьеро не любил смотреть на драки и не понимал, почему кому-то доставляет удовольствие причинять боль другим людям.
Или курам, написал он Аншелю.
Но он оставил без ответа то, о чем писал сам Аншель. Жизнь в Париже для таких мальчиков, как он, становилась все опаснее; в булочной мсье Голдблума выбили окна и краской намалевали во всю дверь Жид! И на улице теперь, если навстречу шел нееврей, Аншель должен был сойти с тротуара и ждать в сточной канаве, когда дорога освободится. Все это Пьеро проигнорировал, потому что ему было больно от мысли, что его друга унижают и обижают.
В конце письма он сообщил, что для дальнейшей переписки им необходим шифр.
А то вдруг наши письма попадут в руки врагу. Поэтому, Аншель, нам больше нельзя подписываться собственными именами. Мы возьмем те, которые придумали, когда я еще жил в Париже. Ты будешь лиса, а я буду собака.
Потом Пьеро снова отправился вниз, но всеми способами обходил кухню: боялся увидеть, как Эмма расправляется с мертвыми курами. Тетя Беатрис отряхивала и взбивала диванные подушки в гостиной, из окон которой открывался чудесный вид на Оберзальцберг. На стенах висели флаги — два длинных красных, как пожарная машина, полотнища, по центру белый круг, а внутри него ломаный крест. Флаги были прекрасны и одновременно страшны. Пьеро тихо пошел дальше, миновал Юте и Герту, несших в хозяйские спальни подносы с чистыми стаканами, и нерешительно замер в конце коридора. Куда теперь?
Две двери слева были закрыты. Пьеро забрел в библиотеку и двинулся вдоль стеллажей, читая названия. Его ждало разочарование, поскольку ничего столь же интригующего, как «Эмиль и сыщики», не попадалось, все больше исторические трактаты и биографии давно умерших, не известных Пьеро людей. На какой-то полке стояло десять одинаковых книг — их написал сам хозяин. Пьеро взял один экземпляр, пролистал и поставил на место.
