Кейт Мортон - Далекие часы

Этикет не позволял мне зажать нос, так что я глубоко вдохнула, задержала дыхание и шагнула к Перси. Та отступила в сторону, давая понять, что я должна подойти еще ближе.

Отогнав образ Гретель у печки ведьмы, я по пояс забралась в шкаф и разглядела сквозь зловещий полумрак маленькую дверцу в задней стенке.

— Ух ты, — на последнем дыхании произнесла я. — Вот она.

— Вот она, — подтвердил голос из-за спины.

Запах уже не казался таким ужасным теперь, когда им приходилось дышать, и я сумела оценить привкус Нарнии при виде потайной двери в глубине шкафа.

— Так вот как смотрители входят и выходят, — гулко заметила я.

— Смотрители — возможно, — криво усмехнулась Перси. — Что до мышей, это другое дело. Маленькие негодники заполонили весь дом; им не нужна такая роскошная дверца.

Я вылезла из шкафа, стряхнула пыль и тут заметила картину в рамке на передней стене. Приблизившись, я выяснила, что это не картина, а страница с религиозным текстом. Она все время находилась у меня за спиной, и только сейчас я увидела ее.

— Что это за комната?

— Здесь жила наша няня, — ответила Перси. — Когда мы были совсем маленькими, эта комната казалась лучшим местом на земле. — На мгновение на ее лице мелькнула улыбка и увяла. — Это почти чулан, как по-вашему?

— Чулан с прелестным видом.

Я подошла к ближайшему окну, единственному, на котором сохранились выцветшие занавески. Отдернув занавески, я с удивлением уставилась на множество прочных запоров, приделанных к раме. Должно быть, от Перси не укрылось мое удивление, поскольку она пояснила:

— У отца был пунктик в вопросах безопасности. Он так и не забыл один несчастный случай в своем детстве.

Кивнув, я выглянула в окно и испытала трепет узнавания; и поняла, что узнала не то, что видела, но то, о чем читала и воображала. Прямо внизу, вдоль подножия замка тянулась полоса травы шириной футов двадцать, густая и сочная, совсем другого оттенка, чем остальная зелень.

— Здесь был ров, — догадалась я.

— Да. — Перси встала рядом, придерживая занавески. — Одно из моих первых воспоминаний — бессонная ночь и голоса внизу. Стояло полнолуние. Я выглянула в окно и увидела, как наша мать плавает на спине и смеется в серебристом свете.

— Она была заядлой пловчихой, — вспомнила я прочитанное в «Майлдерхерсте Раймонда Блайта».

Перси кивнула.

— Папа подарил ей на свадьбу круглый пруд, но она всегда предпочитала ров. Им занялся специальный человек. Когда она умерла, папа засыпал ров.

— Видимо, он напоминал ему о ней.

— Да.

Ее губы дернулись, и я осознала, что довольно неосторожно расспрашиваю ее о семейной трагедии. Я указала на каменный выступ, наряженный в нижнюю юбку рва, и сменила тему.

— Что это за комната? Не помню, чтобы видела балкон.

— Библиотека.

— А там? Что за огороженный сад?

— Это не сад. — Она отпустила занавеску, и та упала на место. — И нам пора двигаться дальше.

Ее тон стал ледяным, тело окаменело. Очевидно, я оскорбила ее, но не понимала как. Быстро прокрутив в голове наши последние реплики, я решила, что, скорее всего, она просто пала духом под бременем старых воспоминаний.

— Наверное, потрясающе жить в замке, который столько лет принадлежал вашей семье, — тихо промолвила я.

— Да, — отозвалась она. — Это не всегда было просто. Приходилось идти на жертвы. Мы были вынуждены продать большую часть поместья, последним — фермерский дом, но сумели сохранить замок.

Она демонстративно осмотрела оконную раму и смахнула кусочек отслоившейся краски. Когда она заговорила, ее голос был деревянным от старательно сдерживаемых чувств:

— Сестра была права. Я люблю этот дом, как другие любят людей. Всегда любила. — Перси покосилась на меня. — Наверное, вам это кажется эксцентричным.

Я покачала головой.

— Нет, вовсе нет.

Брови-шрамы с сомнением выгнулись, но я не обманывала, я вовсе не считала это эксцентричным. Сердце моего отца разбилось, когда ему пришлось расстаться с домом, где протекло его детство. Довольно незамысловатая история: маленький мальчик, вскормленный на баснях о знаменитом прошлом своей семьи, и обожаемый богатый дядюшка, щедрый на обещания, который неожиданно передумал на смертном одре.

— Старые здания и старые семьи принадлежат друг другу, — изрекла Перси. — Так было всегда. Моя семья живет среди камней замка Майлдерхерст, и мой долг — хранить их. Чужакам такое не под силу.

Ее пылкая тирада явно нуждалась в одобрении.

— Наверное, вам кажется, что они до сих пор рядом. — Слова слетели с моих губ, и внезапно я представила, как моя мама стоит на коленях у кукольных домиков. — Поют в стенах.

Брови подпрыгнули на полдюйма.

— Что вы сказали?

Сама не заметила, как произнесла это вслух.

— Насчет стен, — напирала она. — Вы что-то сказали о поющих стенах. Что именно?

— Просто моя мать как-то раз упомянула о седых стенах, что поют далекими часами, — кротко ответила я.

Лицо Перси засияло от удовольствия, что составило резкий и ослепительный контраст с ее обычной суровостью.

— Мой отец написал эти строки. Наверное, ваша мать читала его стихи.

Я искренне сомневалась в этом. Мама никогда не любила читать и уж точно не увлекалась поэзией.

— Возможно.

— Когда мы были маленькими, он рассказывал нам истории, предания о прошлом. Говорил, что, если ходить по замку неосторожно, далекие часы порой забывают спрятаться.

С этой фразой левая рука Перси выгнулась наподобие паруса. Забавный театральный жест, совершенно несвойственный этой резкой и практичной женщине. Ее манера речи также изменилась: короткие предложения удлинились, резкий тон смягчился.

— Он натыкался на них, играя в темных и пустынных коридорах. «Подумайте о бесчисленных людях, которые жили в этих стенах, — говорил он, — которые шептали свои секреты, совершали предательства…»

— Вы тоже их слышите? Далекие часы?

Наши взгляды встретились, и мгновение она пристально смотрела мне в глаза.

— Полная бессмыслица. — Ее губы изогнулись в улыбке-шпильке. — Наши камни старые, однако это всего лишь камни. Несомненно, они многое повидали, но умеют хранить тайны.

На ее лице мелькнула тень боли. Я решила, что она думает об отце и матери, тоннеле времени и голосах, которые доносятся до нее сквозь годы.

— Неважно, — добавила она скорее для себя, чем для меня. — Что толку рассуждать о прошлом? Если подсчитывать мертвецов, недолго оказаться в полном одиночестве.

— Наверное, вы рады, что у вас есть сестры.

— Конечно.

— Я всегда считала, что братья и сестры — подлинное утешение друг для друга.

Снова пауза.

— У вас их нет?

— Нет. — Я улыбнулась и слегка пожала плечами. — Я единственный ребенок в семье.

— Вам одиноко? — Она разглядывала меня, как редкий вид насекомого, достойный изучения. — Мне всегда было интересно, каково это.

Мне вспомнились невосполнимая пустота в своей жизни, те редкие ночи, проведенные в обществе моих спящих, храпящих, бормочущих двоюродных сестер, и свои недостойные фантазии, будто я одна из них, будто я кому-то принадлежу.

— Иногда, — призналась я. — Иногда одиноко.

— Но это и освобождает, надо полагать.

Впервые я заметила, что у нее на шее дрожит крошечная жилка.

— Освобождает?

— Кто лучше сестры помнит ваши старинные грехи?

Она улыбнулась, но тепло улыбки не смогло превратить признание в шутку. Вероятно, она об этом догадывалась, поскольку позволила улыбке погаснуть, кивнула в сторону лестницы и произнесла:

— Идемте. Пора спускаться. Осторожнее. Держитесь за перила. Мой дядя свернул себе шею на этих ступеньках, когда был совсем мальчиком.

— О боже! — На редкость беспомощно, но как еще реагировать? — Какой ужас.

— Однажды вечером разразилась ужасная гроза, и он испугался, по крайней мере, так рассказывают. Молния вспорола небо и ударила у самого озера. Мальчик закричал от страха и прежде, чем няня успела его поймать, соскочил с кровати и выбежал из комнаты. Глупыш споткнулся, упал и приземлился у подножия лестницы, как тряпичная кукла. Иногда мы воображали, будто слышим по ночам его плач, когда погода была особенно дрянной. Знаете, он прячется под третьей ступенькой. Ждет, когда кто-нибудь оступится. Надеется обрести товарища. — Она повернулась ко мне на четвертой ступеньке. — Вы верите в призраков, мисс Берчилл?

— Не знаю. Наверное.

Моя бабушка видела призраков. По крайней мере одного: моего дядю Эда, после того как тот свалился с мотоцикла в Австралии. «Он так и не понял, что умер, — вздыхала бабушка. — Бедный мой ягненочек. Я протянула ему руку со словами, что все хорошо, он добрался до дома, и мы любим его». Воспоминание заставило меня поежиться, и перед тем как Перси Блайт повернулась обратно, на ее лице мелькнуло мрачное удовлетворение.