Вирджиния Эндрюс - Сквозь тернии
— На юг, — кратко ответила она.
— Я тоже убегу на юг. Ненавижу это место! Тут полно могил и старых бабушек. Одна даже в сумасшедшем доме. Другая — такая злобная, как ведьма. Ты моя самая любимая бабушка, — продолжал я.
Теперь, как мне казалось, я во всем разобрался: она не может быть сумасшедшей бабушкой; значит, она — мать моего родного отца. Женщины меняют фамилии, когда выходят замуж, но тут я вспомнил, что она так и не сказала мне своего имени.
— Коррин Уинслоу, — ответила она, когда я спросил.
Через приподнятую фату я мог видеть краешек ее лица. Прядь волос выбилась на щеку. Хотя волосы были седыми, они все еще золотились. Мягкие золотые волосы. Мне стало ее жаль. Ей в самом деле будет меня не хватать, когда я уеду.
— Я еду в Диснейленд, бабушка. Мы там пробудем одну неделю, потом приедем и устроим праздник на мой день рождения. А потом летим на восток и проведем две проклятые недели, посещая…
— Я знаю уже, — прервала она меня с улыбкой, — две потерянных недели, навещая старых бабушек и посещая старые могилы. Но ты все равно хорошо проведешь время. А пока тебя не будет, я буду здесь заботиться об Эппле.
— Нет! — завопил я, испугавшись, что Эппл будет любить больше ее, чем меня. — Он — мой. Оставь его и не корми, чтобы он не стал твоим.
Она согласилась сделать, как я сказал. Я сказал ей, что собираюсь сбежать после Диснейленда и сам заботиться об Эппле, но как это будет происходить, я не имел понятия. Из ее выражения лица я сделал вывод, что и она не вполне поняла.
Позже, лежа на сене с Эпплом, я увидел над собой Джона Эмоса. Он снова стал рассказывать, какие плохие женщины, как они заставляют мужчин «грешить».
— Никто ничего не делает задаром, — наставлял он меня. — Разве в твою голову не пришла мысль, что она имеет на тебя порочные планы, Барт Уинслоу?
— Почему ты называешь меня Уинслоу?
— Так ведь это твое подлинное имя. Я гордо усмехнулся: ни у кого не было такого длинного имени.
— Но это неважно, — нетерпеливо сказал он. — Будь теперь внимателен, мальчик, и слушай. Вчера ты спросил меня, что такое грех. Я хотел тебе ответить точно. Но только сегодня подобрал верные слова. Грех — это то, что совершают мужчина и женщина, когда они закрывают за собой дверь спальни.
— А что плохого в этом грехе?
Он злобно и мерзко усмехнулся, обнажив свои желтые зубы, и я захотел, чтобы он сейчас же ушел и оставил нас с Эпплом в покое.
— Грех — это то, что использует женщина, заставляя мужчину подчиняться. Она делает его слабым. Внутри каждого мужчины есть слабое место, и женщина знает, как найти его; она снимает свою одежду и вытягивает из мужчины все силы, используя его желание удовольствия. Понаблюдай за своей матерью: посмотри, как она улыбается твоему отчиму, как она красится, надевает красивые одежды; посмотри, как тогда зажигаются глаза твоего отчима, и поймешь: они оба на пути к тому, чтобы совершить грех.
Мне стало страшно. Я не хотел, чтобы мои родители совершали что-то плохое. И чтобы Бог наказал их.
— А теперь послушай, что пишет Малькольм: «Я плакал и плакал долгих пять лет, после того, как моя мать сбежала, оставив меня с отцом, который ненавидел меня за то, что я — ее сын. Он часто говорил мне, что, выйдя за него замуж, она постоянно обманывала его с разными любовниками. И он не может любить меня. И не может видеть меня. Мне стало невыносимо одиноко в этом огромном доме, где меня никто не любил; к тому же отец корил меня тем, что не может жениться снова из-за меня. Никто из его любовниц меня не любил. Но все меня боялись. Я не скрывал того, что думаю о них. Я знал, что они будут гореть в адском огне».
Непонятные слова меня раздражали.
— Что такое любовница? — решился наконец спросить я.
— Душа, которой прямой путь — в ад. И не думай, вдруг с горящим взглядом наскочил он на меня, — что можешь уехать и доверить свою собаку кому-нибудь. Когда ты принимаешь на себя ответственность за взятое животное, эта ответственность — на всю жизнь. Ты должен сам кормить его, поить, наказывать и учить — или Бог накажет тебя!
Я вздрогнул и посмотрел на своего щенка-пони, который беззаботно гонялся за своим хвостом.
— В твоих глазах я вижу силу, мальчик. Такая же сила была у Малькольма. Бог послал тебя, чтобы выполнить великую миссию. Малькольм не будет спать спокойно в своей могиле, пока весь этот дьявольский посев не сгорит живьем на дьявольском же огне!
— Дьявольском огне, — повторил я машинально.
— Двое уже в огне… очередь за тремя.
— Очередь за тремя.
— Дьявольский посев умножается.
— Умножается…
— И когда ты исполнишь свою миссию, тогда Малькольм отдохнет в своей могиле.
— Отдохнет в моей могиле.
— Что ты сказал?
Я страшно смутился. Иногда мне казалось, что я — это Малькольм.
Но Джон Эмос почему-то улыбнулся и остался доволен. Мне было позволено идти домой.
Джори засыпал меня вопросами:
— Где это ты был? Что ты там делал? Я видел, как ты говорил с этим старым дворецким. Что он говорил тебе?
Я был перед ним, как мышь передо львом. Но я припомнил, как поступал в таких случаях Малькольм.
Я сделал ледяное выражение лица и проговорил:
— У нас с Джоном Эмосом секреты, которые не твоего дрянного ума дело.
Джори застыл. Я спокойно пошел дальше.
Под раскидистым деревом мама укачивала Синди в детском гамаке. Слюнявые девчонки должны быть привязаны, чтобы не вывалились.
— Барт! — позвала мама. — Где ты был?
— Нигде! — рявкнул я.
— Барт, мне не нравится твоя грубость.
Я направил мой мощный взгляд на Синди, думая, что смогу, как Малькольм, испепелить ее. Но тут я увидел, что голубая рубашонка Синди даже не достает до верха се белых шортов, и виден пупок! Грех показывать голос тело. В Библии Создатель приказал Адаму и Еве надеть одежду и закрыть свое греховное тело. Или моя мама такая же грешница, как та Коррин, что убежала со своим любовником?
— Барт, не гляди на меня так, будто не узнаешь.
Мне на ум пришла одна из любимых цитат Джона Эмоса. Понемногу я начинал понимать промысел Божий в отношении людей.
Я сказал:
— Имей в виду, мама: Господу известно все, и он всем воздаст по делам их.
Мама почти подпрыгнула:
— С чего это ты говоришь такое?
Как она трепещет, подумал я. Я повернулся, чтобы обозреть все эти голые статуи в этом Саду Греха. Голые люди — вот что не дает Малькольму спокойно спать в могиле, подумал я.
Но все же я любил ее. Она была моя мама; иногда она приходила поцеловать меня на ночь и послушать мои молитвы. До Синди она любила меня больше и проводила со мной больше времени. И никаких «любовников» у нее я не видел.
Я не знал, что теперь оказать.
— Хочу спать, — бросил я и ушел, чувствуя себя неловко и неуютно.
Я был в разрыве со всем миром. А что, если то, о чем пишет Малькольм и говорит Джон Эмос — правда? Неужели она грешница и заставляет мужчин грешить? А так ли это плохо — грешить? Ведь животные не грешат. Эппл — ведь он не может быть грешником.
В комнате Джори я остановился перед большим аквариумом, в котором серебристые пузырьки воздуха образовали красивый фонтан, как в шампанском, которое однажды мама дала мне попробовать.
В моем аквариуме рыбки не жили, а у Джори, наоборот, никогда не умирали. В моем пустом аквариуме находился только игрушечный пиратский бриг. Аквариум Джори переливался всеми красками: там стоял игрушечный замок и росли настоящие морские джунгли. Его рыбки плавали среди кораллов.
У Джори было все лучшее. Все лучше, чем у меня. Я не хотел больше быть Бартом. Барт теперь должен был забыть о Диснейленде: Бог накажет за то, что забыл об ответственности! Даже любимое животное и то оказывалось тяжелой обязанностью.
Я упал на кровать и лежал, глядя в потолок. Малькольму больше не нужна его сила и его мудрость. Он умер, и его таланты были растрачены. Но никто никогда не смел заставить Малькольма делать то, чего он не хотел. После того, какой повзрослел, конечно. Как мне хочется стать мужчиной, финансовым магнатом. Как Малькольм.
Пусть люди встают, когда я обращаюсь к ним. Пусть трепещут, когда я гляжу на них. Сжимаются от страха, когда я двинусь с места.
И этот день придет. Я чувствую это.
ТЕНИ— Джори, — сказала мне мама, когда мы шли машине, — я не понимаю, что случилось с Бартом в это лето. Он совсем изменился. Как ты думаешь, чем он занимается, когда нас нет?
Я почувствовал себя неуютно: мне хотелось защитить Барта, позволив ему сохранить его единственного друга, но, с другой стороны, я никак не мог сказать маме, что та женщина называет себя бабушкой Барта.
— Не беспокойся насчет Барта, мама, — ободрил я ее, — продолжай заниматься с Синди. Она забавная девчонка, наверное, и ты такой была.
Она улыбнулась и поцеловала меня:
— Если мои глаза меня не подводят, то есть еще одна забавная девчонка, которой ты восхищаешься.