Хаймито Додерер - Последнее приключение
Вот и все, что случилось за эти полчаса, что подавало хоть какие-то признаки движения, жизни, — да еще постепенный переход дневного света в красноватый вечерний сумрак, стлавшийся низко по земле и широкими полосами вползавший меж стволов в лес, отчего озарялись изнутри кусты, как изумрудные гроты, а еще выше, на ветвях рябины, вспыхивал красный пучок осенних плодов.
Destrier поднял правую переднюю ногу, глухо топнул широким копытом и беспокойно заскреб землю.
Когда он так сделал во второй раз, а господин и бровью не повел, могучий конь повернулся в ту сторону, откуда они пришли, и тронулся в путь.
Руки сеньора де Фаньеса оставались недвижны.
Медленно прошел конь сквозь густеющие сумерки долины, на другом ее конце углубился в кусты, зашуршавшие по стременам, и, удаляясь от опушки, начал подниматься вверх по плоскому, поросшему альпийскими травами склону. Они ехали теперь прямо на закат, и пылающий горизонт погружал лес в глубокий чернильный мрак. А в противоположной стороне, лицом к закатному пожару, уже взошла на небо луна и плавала, стеклянная и лоснистая, над бескрайними далями, и свет ее отовсюду лился в долины, оттеняя в них каждый выем.
Будто выступая впереди торжественной погребальной процессии, выстроившейся за ним в двойном освещении меркнущего и восходящего светил, медленно ехал сеньор Руй по холму, по траве, блестевшей в лунном сиянии, как жидкие волосы. И пышной, пестрой была процессия за его спиной: мерцание доспехов, облитых светом луны, расплавленным серебром затопляло маслянистый блеск парчи, робкое свечение шелка. И все со своими флажками на древках копий. Все со своими дамами, чья прелесть оттенялась луной. И смуглолицые враги из священной земли тоже ехали меж ними, в ярких одеждах и тюрбанах, с луками в руках, и все они походили на шпильмана. Но и шпильманов было много в этой толпе, то тут, то там всплескивалось пение, смеялись дамы, аплодировали господа, и каждая новая песня была как последний всплеск, будто все они вдруг спохватывались и понимали, что это никогда больше не повторится. Иссиня-черные и белокурые волосы выбивались из-под кружевных и раззолоченных чепцов, и по бережной поступи статных иноходцев видно было, с каким тщанием объезжали их некогда для этих дам минувших времен.
Там были и короли, один из них слепой, и так как он был гостем другого короля, когда разразилась война, этот слепой всадник ехал с войском своего друга, не стремясь вослед никакой воинственной цели, лишь влекомый лучистой звездой, великолепным светилом чести, что с неотразимым безжалостным блеском взошло во мраке его угаснувших глаз.
Сеньор Руй в голове процессии уже далеко углубился в лес (но своей зарубки на коре дерева ему не пришлось отыскивать, потому что destrier сам нашел дорогу), когда середина пестрой кавалькады достигла в лунном свете вершины холма. И эту середину составляли химеры. Их приход всегда означает смену времен, и вот они снова тут все собрались, диковинные фигуры, в которых соединились и коза, и волк, и лев, и летучая мышь. Не без достоинства шествовали они по вершине, и тускло поблескивали их когти, растопыренные крылья, заостренные уши, длинные шеи. Так они и спускались по склону холма и исчезали в лесу, а наверху в свете луны еще текли, колыхаясь, толпы, степенно и неспешно, как и полагается при таком торжественном поводе. Правда, время от времени дамы и господа, ехавшие позади, посылали веселую шутку вослед химерическим страшилищам, но те невозмутимо продолжали путь, будто щеголяя своим чопорным редкостным великолепием.
В лесу настороженно замерли звери, вытаращив глаза, похожие на большие черные шпанские вишни, — ведь лесное зверье видит все духовное во плоти. Пышный караван провожали умным и вещим взглядом разнообразные твари, высовывавшие острые мордочки из-под корней или свешивавшие их сверху, с древесных сучьев, на которых они сидели в полосах лунного света, беззаботно болтая лапками.
Серебряные звуки рога тихо поплыли в воздухе, будто сопровождая эту похоронную процессию, вступавшую теперь в березняк и низину. Под копытами шедшего впереди коня, как металлические пластинки, поблескивали влажные палые листья. Сеньор Руй сидел в седле прямо, осанка его была гордой и неприступной. Так он ехал и час спустя, когда снова затрубили в рог, и так подъехал к высоким деревьям, освещенным желтыми языками пламени, и остановился в трех шагах от костра, такой же недвижный, как и прежде в лесу. Его взгляд скользнул поверх Патрика и поверх стремянных, остановившись на верхушках деревьев. На блестящей шее коня, на кольчуге, на кончике копья плясали отблески огня.
Патрик поначалу тоже как бы окаменел; хотя благополучное возвращение сеньора избавило его от поистине мучительных тревог, явление это было слишком уж странным. Потом он рванулся к господину, слуги за ним, сеньору Родриго помогли спешиться, сняли с него доспехи. Он опрокинул два полных кубка вина, паж спешно постлал ложе, господин рухнул на него и проспал до следующего полудня.
Тогда они свернули стоянку, чтобы отправиться в путь, прочь из леса, и теперь уже торопили коней. Ехали вниз по течению ручья, вечером на закат, пылавший меж листьев и стволов, и не прошло и недели, как они добрались до прежней своей стоянки у выхода ручья из леса, и снова, как тогда, затрещал костер под старыми суковатыми деревьями на краю опушки, на том же самом, все еще обугленном месте.
Отсюда забрали влево, спустились на открытую равнину и ехали, согреваемые летним теплом, чье мягкое излучение, казалось, еще усилилось в тихих долинах, до которых они наконец добрались. Осени здесь почти еще не чувствовалось. Густо и сочно зеленели высокие травы, расстилаясь переливчатым ковром вплоть до опушки, источая вдоль ручьев, многократно прорезавших эту равнину, терпкий и тонкий аромат, присущий здешним цветам; в зеркале ручьев темнела прибрежная зелень и становилась глубже, на оттенок ближе к бурой черноте дна, высвечиваемого солнцем. Теперь поехали спокойней, не спеша. Сеньор Руй молчал и глядел на обочину дороги, на медленное, скользящее течение ручья.
Утром они подъехали к мельнице, принадлежавшей, очевидно, ближайшей общине. Но когда они по пыльной дороге приблизились к строению, оказалось, что окна его и двери обожжены дочерна, переломаны колеса, разрушены амбары. В воздухе еще стоял резкий запах обугленного дерева — пожар, видимо, лишь недавно был потушен дождем.
Жуткой чернотой зияло нутро мельницы.
Вдали поднималось в небо облако дыма.
Сеньор Руй остановил коня и смотрел на разрушенную мельницу.
— Патрик, — сказал он потом, — поезжай со стремянными к нашей вчерашней стоянке, у последнего селения. Там ждите меня.
Паж, снедаемый тревогой, с видимым усилием сохранял самообладание. Его широко открытые глаза прикованы были к горизонту и встававшему на нем облаку дыма.
Сеньор Руй подъехал на своем коне вплотную к коню Патрика и на секунду прижал голову мальчика к своему плечу.
— Не беспокойся, сынок, — сказал он, — я буду осторожен и сразу вернусь, как только все разузнаю. Четверых для этого будет многовато. — И, велев оседлать боевого коня, он взял оружие, шлем и щит.
Некоторое время они постояли перед мельницей. Лошади беспокойно переступали с ноги на ногу. Когда сеньор Руй после Патрика протянул руку и стремянным, глаза всех троих наполнились ужасом.
Властной, уверенной рысью понесся destrier по пыльной дороге. Сеньор Руй не глядел по сторонам.
Однако он не мог не заметить, что селение, по которому он проезжал, было выжжено и опустошено. Поломанная, перебитая утварь валялась на улице. Под каменной лестницей, ведшей в один из домов, лежал на солнце убитый человек — местный, судя по крестьянской одежде; возможно, убили его перед собственным домом. Повсюду видны были следы остервенелого погрома, какой обычно остается после набега разбойной шайки. Destrier перемахнул через обломки прялки, вышвырнутой прямо на середину дороги. Сеньор Руй скакал в полном снаряжении навстречу облаку дыма. Уже при въезде в селение он увидел впереди, на площади, бесчинствующих бандитов и их лошадей, одни расталкивали и били крестьян, другие выбрасывали из окон сундуки и лари и яростно рылись в содержимом.
Наконец они, как видно, заметили закованного в броню рыцаря, потому что мгновенно взлетели в седло.
Сеньор Руй взял копье наперевес и высоко поднял щит.
— Монтефаль! Монтефаль! — прогремел его боевой клич.
И в этой своей атаке он будто несся под сенью ярко-белых разорванных, хлеставших по ветру знамен. Словно огненные буквы начертаны были на этих знаменах, бившихся над его головой справа и слева, и на каждом была заповедь данной однажды клятвы:
«Помогать притесняемым…»
«Защищать вдов и сирот…»
Смысл он едва ли даже и понимал, то были всего лишь слова, сложенные из золотых букв, слова, распознанные в крайней нужде.
