Русина Волкова - Родился. Мыслил. Умер
И тут оказалось, что я сижу на золотых яйцах, извиняюсь за каламбур. В деканате были поражены, что я до сих пор не знала о том, что наш любимый молодой лектор по истории философии - Николай Николаевич Светлов, сын того самого Николая Николаевича Светлова, академика, лауреата всех премий, и так далее, и тому подобное, что он не женат и живет с родителями в пятикомнатной квартире в одном доме с семьей Хрущева, который тоже не брезговал там пропиской, хотя и жил в основном по дачам да по санаториям. А я, дура, все по барам да по диссидентским подвалам ошивалась, не зная, где находятся нужные хлебные места. Сначала я узнала адрес нашего преподавателя и пошла туда на разведку. Дом оказался почти на Арбате, такой солидный, внушительный, с внутренними двориками. Все очень демократично, даже охраны в подъездах не было, только домофоны, что по тем временам было почти элитно. Я зашла с кем-то пропустившим меня вперед в подъезд, было чисто, красиво, мочой и пивом не пахло, дамочки в мехах, собачки на поводках не лают, домработницы с авоськами улыбаются незнакомке, дети в отутюженных пионерских галстуках, живая картинка из цикла “никто никому не грубит”. Я бы мечтала родиться и прожить всю жизнь здесь. Так чего я рот-то раззявила, кто мне мешает хотя бы вторую половину мечты осуществить? Ну, Николай Николаевич, погоди! Я тебя все равно достану, даже если ты - по слухам - и нетрадиционной ориентации. Вперед, дщерь пролетариев!
Девицы на курсе все были малолетками после школы, впрочем, как и я, только они совсем жизни не знали, таскали с собой на занятия свои плюшевые игрушки. Однако хищнический инстинкт подсказывал даже им, что неженатый молодой преподаватель когда-нибудь должен будет жениться. Это была настоящая борьба, одно только хождение на лекции в амфитеатр поточной аудитории без нижнего белья под мини-юбками чего стоило! Зато мы все убедились в его нормальности по выступившей краске на лице и напряжению члена, которые он не смог скрыть. С другой стороны, он сам же нас толкнул на такой шаг, потому что, помимо там всяких силлогизмов, монад, гносеологий и тому подобных заумностей, рассказывал на лекциях всякие грязные сплетни о том, кто из философов с кем спал и кого за это кастрировали. Так что сексуальные провокации были с обеих сторон.
У меня была масса преимуществ перед соперницами. Помимо уже приобретенного жизненного опыта и разбитых любовных иллюзий, я могла с ним общаться в деканате якобы по делу. Он всегда очень внимательно и вежливо выслушивал собеседника, но мне казалось, что у него чего-то не так: смотрел, как смотрят полностью или частично слепые люди - очень ясно, открыто, однако не видя перед собой ничего. В деканате же я узнала, что он летит на научную конференцию в Ленинград, то есть не будет какое-то время окружен стайкой мелких пираний из числа моих соперниц на курсе. Надо было действовать. Я узнала, каким он летит рейсом, необходимо было купить билет и подумать о проживании трех дней в чужом городе, но не хватало восьмидесяти рублей - практически моей месячной зарплаты. Я вспомнила о телефоне, который мне всучил в баре один “папик”, предлагавший переспать с ним за деньги. После бессонной ночи раздумий и прощания с последними угрызениями совести я ему позвонила.
Было шесть часов утра, спросонья он ничего не понял, но предложил встретиться в кафе возле своего дома у метро “Аэропорт”, чтобы еще раз услышать, чего мне надо и кто я такая есть. В девять часов я была в кафе и уже выпила три чашки кофе, как вошел мой “папик”, который растерянно вращал головой по сторонам, явно не узнавая меня. “Эй, я здесь”, - помахала я ему. “На всякий случай меня зовут Михаил Александрович, если в следующий раз надо будет ко мне обратиться”, - поправил он меня и присел за столик.
– Что у вас произошло, откуда я вас знаю, и о чем вы сегодня мне говорили посреди ночи?
– Совсем не посреди ночи, а с утра. Шесть часов - самое здоровое время для просыпания, вместе с природой, так сказать, - оборонялась я. - В общем, я согласна. Восемьдесят рублей сейчас, и вечером я ваша. Или я ваша прямо сейчас, но деньги вперед, а то обманете.
– А стулья когда? - невпопад ответил он. - Девушка, вы либо сумасшедшая, либо подставное лицо из детской комнаты милиции, на которую ловят извращенцев. С чего вы взяли, что я собираюсь с вами спать, тем более, что по вашей вине я уже с шести утра не сплю, да еще за такую странную сумму? Почему не за пятьдесят рублей или сто, я бы вам больше трешки, может, и вообще бы не дал, и то только для того, чтобы отстала и спать не мешала. Что это за бред в шесть утра? Вам нечем платить за кофе, я заплачу.
– Мне нужен билет в Ленинград и обратно на научную конференцию, посвященную юбилею выхода основного труда Канта, - гордо ответила я.
Дядька чуть со стула не свалился:
– Девушка хочет заработать сексом деньги, чтобы ехать на юбилей Канта, не занимавшегося сексом даже бесплатно. Оригинально! Вы в психушке не лечились? Чего дрожите? Значит, лечились. В следующий раз меня топориком по голове из-за идей Ницше порубите, знакомый сюжетец! Берите восемьдесят рублей, пока не раздумал, но после юбилея - не сочтите за труд, навестите пожилого одинокого литератора в его холостяцкой берлоге, надо будет с вами поподробнее побалакать. Занятный кадр подрастает!
Он отсчитал ровно восемьдесят рублей и удалился.
Я побежала через дорогу в кассы “Аэровокзала”, купила по студенческой скидке льготный билет и помчалась в аэропорт. В те славные времена пассажиров сажали не согласно купленным местам, а как попало. Рядом с моим объектом уже кто-то сидел, я сунула бортпроводнице пять рублей, и этого кого-то пересадили в другое место. Я радостно плюхнулась на коррумпированное кресло и сделала удивленное лицо: “Николай Николаевич! А вы что - тоже летите на конференцию?” Он уставился на меня, соображая, кто я такая, и просто ответил: “Да, тоже лечу”. Я всю дорогу что-то плела ему про театр, про фестиваль молодых талантов, про дружбу с подпольными философами, а под конец ляпнула фразу, услышанную как-то в котельной и имевшую там большой успех: “А вы Шестова читали? Ну, и как?” - “Да, читал, - с удивлением ответил он, поскольку в то время такого рода философы все еще были под советским запретом и их труды не печатали, можно было достать или в спецхране библиотек, или у коллекционеров старинных изданий. Бердяев, Шестов, Флоренский и Франк распространялись в самиздате с не меньшим успехом, что и Солженицын. - Но я больше специалист по западной философии, еще точнее - немецкой классической и современной, а в последнее время после защиты своей диссертации по Хайдеггеру меня вообще неожиданно на структурализм потянуло, как беременную на солененькое, такой, знаете, кульбит своим мозгам устроил. И ведь понимаю, что это просто какой-то гормональный выверт, но ничего с собой поделать не могу, так и до деконструктивизма докатиться недолго. Искания же наших философов начала века связаны больше с этическими и социальными идеями, с поиском своего пути к православному Богу или с ролью России в этом всемирном бардаке под названием история, мне же интереснее игра ума, так сказать, вышивание бисером. Хотя из всех русских именно Шестов ближе всего мне подходит, его тоже все эти „особые пути России“ не интересовали, равно как и православная философия в силу особенности его национальности ему были до лампочки. А вот интерес к Кьеркегору или, скажем, Ницше нас с ним мог бы и сблизить. А почему вас Иегуда Лейб Шварцман, он же Лев Исаакович Шестов, вдруг заинтересовал?”
Я сильно смутилась, не зная, что и ответить на Иегуду: в котельной ни о чем таком не говорили, и перешла к тому, что знала достоверно: начала шпарить наизусть “Евгения Онегина”.
На этом короткий перелет Москва-Ленинград закончился, мы поехали устраиваться в аспирантское общежитие университета, где ему предоставили комнату, в которой мы оба и остались. Странно! Он оказался и не “голубой”, и не импотент, и не девственник - нормальный, здоровый мужик без извращений и разнообразий в сексе. Он меня даже не спросил, почему я осталась, зачем приехала на конференцию, воспринимал все так, как будто это и должно было быть. Я долго думала, что буду ему врать - сказать, что он у меня первый - глупо, хотя, по-моему, он бы даже и поверил, что второй - уже более правдоподобно, может, сказать, что третий? Но он даже этого не спросил. Тогда я осмелела и задала ему вопрос, сколько у него было женщин. “Я никогда о женщинах с точки зрения количества не думал. Не совру, если уточню, что на каждый мой отдельный случай близких отношений это была только одна женщина, никогда не пробовал „менаж-а-труа“, не довелось”, - вот и весь ответ.
На конференцию мы ходили вместе, я слушала его доклад и громко аплодировала, подпрыгивая на месте, чтобы он заметил. Домой в Москву мы возвращались, естественно, вдвоем, и он опять не удивился, что я заявилась к ним в квартиру, а через какое-то время вообще переехала к ним жить. Квартира была действительно огромная, меня в ней обнаружили не сразу. Столкнувшись перед ванной с его мамой, мне пришлось поздороваться. “А вы к Степе пришли?” - вежливо спросила моя будущая свекровь. “Нет, не к Степе, а к Николаю Николаевичу”, - ответила я. Маменька помрачнела, посмотрела на мой халат и, схватив меня за рукав, потащила через гостиную и коридор, потом через кабинет и еще через один коридор в свою спальню, где, представив меня перед очи собирающегося на работу мужа, спросила: “Это кто? И что она здесь делает?” Муж, Николай Николаевич Светлов, надел очки, застегнул запонки, поправил галстук и сказал: “Я ее впервые вижу. Либо это наша новая домработница, либо она Степкина подружка, либо нас пришли грабить”. Тут я с перепугу заорала благим матом на весь дом, прибежали Степан, которого я до этого знала в качестве Николая Николаевича, и прислуга. Теперь кричали все, слава Богу, не успели в милицию позвонить. Я оказалась опять в психушке, правда, уже семейно-академического образца. Разве я могла подумать, что человек, с которым я начала жить, а до этого почти два года вместе работала, носит совсем другое имя! Шпионские страсти, да и только! Зато все сразу выяснилось, все успокоились, замолчали, разошлись по своим углам, и никому не было дела до того, что в доме появился новый человек. Никто меня ни о чем не спрашивал, долгое время вообще не могли запомнить, как меня зовут, ключа от квартиры и подъезда у меня не было, к обеду не звали, я вроде бы жила там в виде домашнего привидения.
