Элисабет Рюнель - Серебряная Инна
Это была игра, и Арону нравилось в нее играть. Играть с близостью, с жаждой, с тоской. Но с каждым днем тоска усиливалась. А приходила она не каждый день. Такое внимание к его персоне льстило Арону и разжигало его любопытство. Он все время искал вокруг признаки ее присутствия, как собака пытается учуять знакомый запах. Иногда ему казалось, что от одиночества он повредился рассудком. Или что это она безумна и хочет заразить его своим безумием. Он вспоминал ее крик. Чувствовал ее страх, когда незнакомка смотрела на него. От этого ему тоже становилось страшно. Потому что за этим криком скрывался другой крик, и картины пожара, и испуганные лица братьев и сестер, безумный крик матери, раздиравший холст его памяти в клочья.
Зачем она за ним следит? Почему не прекратит это? То, что начиналось как игра, теперь все больше напоминало болезнь. Арон думал, что должен заставить ее прекратить это, встретиться с ней лицом к лицу. Что ей нужно? Что она хочет увидеть? Его? Ей нужен он? Тот, кто утопил свою жизнь в воде, как топят новорожденных котят, бросив их в мешок с тяжелыми камнями. Тот, кто пасет чужих лошадей в чужой земле. Тот, кто зовет себя Ароном, тот, кто показывает морского конька детям и закрывает уши, чтобы не слышать крик со дна морской пучины, куда все сгинуло? Зачем он ей? Почему от ее взгляда его бросает в жар? Почему он вынужден сгорать от тоски? Никогда раньше Арон не испытывал такой жажды. Нужно прекратить эту игру, пока не случилось что-нибудь ужасное. Но нельзя ее напугать. Нельзя допустить, чтобы она опять закричала, столкнув его лицом к лицу с самим собой и заставив старые раны кровоточить.
К счастью, Лурв бегал с лошадьми и не мог напугать незнакомку. Арону непременно нужно было снова увидеть ее лицо. Несколько дней он гадал, как это можно устроить. Под конец его осенило. Нужно притвориться, что он поранился. Упасть, сделать вид, что он поранил ногу, немного постонать в траве. Может, тогда она подойдет? Если он сделает вид, что ему по-настоящему больно? Весь вечер Арон прикидывал, как лучше это сделать. Она непременно придет, чтобы помочь ему, и заговорит с ним.
Так он мечтал, пока сон не сморил его, а произошло это почти перед самым рассветом.
На следующее утро Арон пересчитал лошадей и поздоровался с каждой — это уже вошло у него в привычку, — проверил, нет ли у них ран или болячек, и решил, что можно приступать к осуществлению задуманного. Отошел на какое-то расстояние от лошадей и стал ждать. Он должен был точно знать, что она поблизости, когда будет падать. Недостаточно почувствовать ее взгляд, ему нужны более веские доказательства. Если она вообще придет сегодня. Арон уже успел сообразить, что у нее очень много дел.
Но она все-таки пришла. Арон услышал шаги и почувствовал на себе ее взгляд, от которого его бросило в жар. Теперь главное — не оплошать. Чтобы получилось, как он задумал, нужно было идти естественно, время от времени останавливаясь: так будет проще понять, где она прячется.
Арон пошел. Это было нелегко. Он чувствовал себя марионеткой, управляемой кем-то другим. Нужно было продумывать каждое движение руки и ноги, каждый поворот головы и при этом держаться естественно и делать вид, что так оно и надо. Идя таким образом, упасть было проще простого: Арону с трудом удавалось удержать равновесие.
Через какое-то время он вышел на полянку, поперек которой лежала упавшая ель. Поблизости было полно мест, где можно спрятаться. Арон опустился на ствол и запрокинул голову. Над ним, окруженное елями, точно ресницами, открывалось синее око неба. Как будто смотрит на меня, подумал Арон. Прошла минута-другая, и совсем рядом раздался легкий хруст, словно наступили на сухую шишку.
Он не двигался. Сердце бешено колотилось в груди. Ему было трудно дышать. Голова закружилась. Наконец Арон поднялся и словно в тумане пошел в лес. Через пару шагов путь ему преградил муравейник, и Арон остановился, чтобы собраться с мыслями. Снова пошел дальше, остро ощущая ее присутствие.
Заметив впереди искривленный корень, он нарочно зацепился за него ногой и бросился на землю лицом вперед.
— Ай! — непроизвольно вскрикнул он от острой боли. Больно было по-настоящему. Очень больно. Земля пахла кровью. Арон лежал, прислушиваясь. Где она? Вокруг было тихо. Ни шагов, ни хруста веток. Он приподнял голову и осторожно коснулся носа. Из него текла кровь. Арону стало стыдно. Может, ему вообще все это померещилось. А ему не хотелось, чтобы она видела его сейчас таким, всего в крови и земле, сгорающим от стыда. Приподнявшись на локте, он посмотрел на ноги и попытался ими пошевелить. При этом правую пронзила такая острая боль, что у Арона перехватило дыхание. «Идиот! — выругался он про себя. — И как ты теперь собираешься пасти лошадей?»
Кровь шла носом. С большим трудом Арон перевернулся на спину, от боли в ноге с губ его сорвался стон. Зажав рукой нос, он запрокинул голову. В голове трещало, как трещат кузнечики летней ночью на юге, где по ночам темно. Казалось, он выпал из ее взгляда, из мира, который на нем держался. Теперь остался только он, стыдом пригвожденный к земле. Арон из ниоткуда. Арон, пастух, обезумевший от одиночества и пустоты этих мест. Ему хотелось ругать и проклинать себя. Насмехаться над собой и плакать.
Он проклинал себя за глупость и беспечность. Фантазер, столько дней он ходил и мечтал о невозможном. Что на него нашло? Он всегда жил так просто, скромно и тихо, посвящая всего себя труду и молитвам о прощении за то, что он уничтожил дар, посланный ему Господом, плюнул Создателю в лицо. Арона охватил гнев. Ему хотелось попросить Господа даровать ему спокойствие, но у него не хватало мужества. И руки нельзя было сложить в молитве: одной он зажимал нос. Перед зажмуренными глазами проносились картины, багрово-красные от крови, неразборчивые и затуманенные стыдом.
Сам того не осознавая, Арон лежал на земле и бился о нее головой, словно желая прогнать непрошеные мысли. За зажмуренными веками щипало и жгло. Только не слезы. Разве недостаточно, что он лежит тут как дурак со сломанной ногой! Разве недостаточно того, что он поддался этим глупым фантазиям, пошел на зов сирен и попался в их ловушку?
Но слезы рвались наружу. Арон не мог их остановить. Он лежал и плакал. Тихо, беззвучно.
И когда к нему наконец кто-то подошел, он знал, что это не она, это Лурв, его старая преданная собака, почуявшая неладное. Не открывая глаз, Арон чувствовал, как пес обеспокоенно облизывает его мокрое от крови и слез лицо.
— Добрый день, дружище, — прошептал он чуть слышно. — Со мной все в порядке. Но тебе придется последить за лошадьми, потому что твой хозяин дурак, понимаешь?
Приласкав собаку, Арон приподнялся на локтях и вытер лицо рукавом рубахи. Лурв присел рядом с грустным видом. Сев, Арон попробовал осторожно снять правый сапог. Сапоги были узкие, и лодыжка уже успела распухнуть, так что дело это оказалось болезненное. К тому времени, как сапог лежал на траве, Арон весь вспотел от усилий.
Лодыжка сильно распухла, что не обещало ничего хорошего. Он попробовал пошевелить пальцами. Было больно, но пальцы шевелились. Уже неплохо.
— Лурв, — сказал Арон без всякого выражения, — что нам делать? Будь ты разумным существом, ты бы мне сейчас притащил крепкую палку.
Собака жалостно посмотрела на него и осталась стоять на месте.
Арон поднялся, опираясь на дерево, о чей корень он так поранил ногу. Постоял какое-то время, чувствуя, как земля качается под ногами. Потом показал Лурву на сапог на траве.
— Это ты понесешь, — сказал он, плюнув на голенище.
На одной ноге Арон начал прыгать обратно. Это было путешествие в несколько этапов. По пути он сломал хорошую палку, но земля была мягкая, болотистая, и толку от нее было мало. Только к вечеру Арон добрался до своего лагеря.
— Хороший пес, — похвалил он Лурва, который всю дорогу тащил сапог в зубах. — Теперь беги к лошадям, Лурв!
Собака послушалась. Арон лег, натянув на себя одеяло. События дня оставили внутри него только пустоту. Он погрузился в забытье, не имевшее ничего общего со сном. Ему не давало заснуть ощущение тревоги. Непрошеные мысли, нежеланные картины были сильнее его. Его словно втягивало в водоворот, из которого нельзя было выбраться. Все вокруг кружилось.
Он падал в бездонный колодец, пока вдруг не открывал глаза и не мог понять, где он. И снова его охватывала тревога. Снова ощущалась боль в ноге. Он ворочался под одеялом, вздрагивая от уколов стыда, точно от ударов. Как он мог быть таким беспечным? Даже сон не давал ему забыться.
Только к утру, когда солнце уже начинало согревать землю, Арону удалось наконец заснуть. Только тогда тревога отпустила его, открыв дверь в другие комнаты.
Когда Арон открыл глаза, дело шло к полудню. Небо затянуло серой пеленой, и в воздухе пахло дождем. Арон лежал, глядя на крышу шалаша и вспоминая события вчерашнего дня. С тяжелым вздохом он приподнялся, и в глаза ему бросился узелок из светло-коричневой ткани, лежавший рядом с ним. Какое-то время Арон недоуменно смотрел на него. Потом резко сел и взял узелок.
