Анатолий Тосс - Женщина с мужчиной и снова с женщиной
— Только знаешь что, — продолжил искренний слон Инфант. — Она, похоже, к тебе расположилась уже. Смотрит на тебя, слушает. А ее ведь надо как-то на меня перенаправить. Помоги, а?.. Ты ведь как раз в этом деле специализируешься уже давно.
Я не стал спрашивать, в каком деле. Я только снова подумал, что все же жалко, что наши девушки не слонихи и порой не проявляют естественного понимания к нашим скупым слезам. Насколько бы нам всем было проще. Да и им тоже.
— Конечно, — легко согласился я. — Конечно, помогу, Инфантик. Ты только сиди рядом и еще вздыхай тяжело, и смотри печально. Она печальных, кажется, отличает, а к оптимистам, наоборот, безразлична. И еще, ты длинными фразами особенно не шпарь, наоборот, работай короткими очередями — они кучнее ложатся. Вздохни тяжело и закончи многозначительной репликой.
— Какой? — спросил Инфант, который в таких деликатных делах всему остальному предпочитал четкую инструкцию.
— Да не волнуйся ты, — хлопнул я его ободряюще по плечу. — У тебя все отлично получится. Вздыхаешь ты классно — тяжело, печально, с оттяжкой. Да и с репликами у тебя все в порядке — бессмысленней и быть уже не может. В них любая Маня с головой запутается. А наша задача в том и заключается, чтобы ее голову запутать. Потому что такие, как Маня, именно через запутанную голову любовь чувствовать начинают. Да и вообще, не бжите, панове, — перешел я частично на польский. — Я все налажу.
Тут Инфант заглянул мне в глаза долгим своим благодарным слоновьим взглядом, и по моему, тоже слоновьему, телу сразу разошлось согревающее тепло. Как будто хорошего коньяка выпил.
Все же не случайно, подумал я, слоны так легко и спокойно уступают своим товарищам. Мудрые они животные. Какое все-таки это приятное чувство — товарищу уступить!
Глава 6
За 106 страниц до кульминации
План в принципе был незамысловат, но разумен: надо было приспустить в Маниных глазах меня самого, что было совсем не трудно. И приподнять в них Инфанта, что было значительно сложнее. Поэтому, когда мы вернулись и уселись вокруг постоянно и глубоко задумчивой девушки, я тут же окинул ее бодрым взглядом, в котором не было больше ни капли печали, ни душевного мрака, ни боли за слаборазвитые страны.
А вместо всего этого, наносного, я звонким оптимистическим голосом доложил:
— Ну что, хлопцы, может, заспиваем хором? А дивчины нам подсобят, поддюжат.
И, не дожидаясь Маниного удивленного разочарования, я стал выкрикивать жизнерадостным речитативом:
Хорошо, все будет хорошо,Все будет хорошо, я это знаю…
Ну и дальше, в том же духе. А под завершающий аккорд я подмигнул Мане глупыми, пустопорожними своими глазами и, резко сменив репертуар, перешел на тоже жизнеутверждающую, но уже очевидно мальчишескую тему, с таким ярко выраженным «мачо»-заворотом:
И бояться нет причины,Если мы еще мужчины,Мы кое в чем сильны…
И все, и мой сумрачный образ тут же рассыпался в труху, как лжемраморный подоконник давеча в лондыревской квартире, и развеялся, размылся в полнейшее «ничто». Во всяком случае, в глубокомысленном Манином представлении.
И не хотела она меня больше рисовать. Ни как прикрытую, ни как обнаженную натуру. А значит, первая часть плана по полной компрометации меня была быстро и надежно выполнена.
— Не надо так громко, лапуль, — максимально мрачным голосом, не скрывающим раздражения к песне, проговорил под себя Инфант.
Вообще-то он прежде всего заботливо имел в виду своих потревоженных коммунальных соседей. Но реплика, как ни странно, получилась совсем неплохой. Получилось, что инфантовская досада скорее на меня выплеснулась, на мой бодрящий, жизнерадостный, пошленький, попсовый напев.
Маня тут же обернулась на разочарованный Инфантов голос, потому что на меня — пошлого бодрячка — ей больше оборачиваться не хотелось. Но и сидеть, смотря строго вперед и вообще никуда не оборачиваться, ей, понятное дело, тоже было однообразно.
Илюха же, заслышав странное изменение в моем поведении, отвлекся от перешедшей к нему девушки и резво настроился на нашу волну. Так как сразу раскусил своим натренированным чутьем, что сейчас тут что-то начнет склеиваться, что-то новое, доселе невиданное начнет сращиваться и создаваться из ничего. То, что никак не следует пропускать.
Ну а я? Я начал впаривать замысловатой Мане незаметно плачущего слоновьими слезами Инфанта.
— А чего? Чем песня не понравилась? — заносчиво ввязался я. — Хорошая песня, душевная, в ней про нас, про мужиков, есть, про то, что нам бояться нет причины. А еще про то, что мы еще кое в чем сильны. А что, неправда, что ли? Там и про ворота сказано, из которых мы выезжаем, и про поворот, который постоянно что-то несет.
Тут я обвел взглядом присутствующих в комнате мужиков, но поддержку получил только от одного из них. Илюха кивал и щедро запивал кивки красным сушняком и лучился от предвкушаемого удовольствия глазами. А вот Инфант меня не поддерживал, он опустил свои осуждающие глаза вниз, туда, где выстраивались Манины стройные ножки, и только тяжело, несогласно вздыхал. В общем-то как ему и полагалось по инструкции.
— Конечно, я понимаю, лирика в песне подкачала, стихи в смысле, — обратился я непосредственно к осуждающему меня Инфанту. — Простенько слишком, незамысловато. Ты, Инфант, конечно, совсем другие пишешь, масштабные, полные метафор и ассоциаций. Но у тебя они все тяжелые какие-то, душераздирающие, не всегда понятные сразу.
Тут Маня стала поднимать глаза на Инфанта, и с каждым моим словом она поднимала их все выше и выше.
— Но все равно мне они тоже нравятся, стихи твои, — продолжал я набирать обороты. — Хоть и не всегда я твою мысль схватываю. Но зато энергетика в них особенная, знаешь, как сжатая пружина, которую уже невозможно удержать. Особенно одно запомнилось, — кажется, ты его назвал: «Одиссей Телемаху».
И тут же сразу под низким кофейным столиком я сильно пнул Инфанта ногой по ноге.
Потому что Инфант уже шевелил губами в естественном своем вопросе: «Кто? Кому?» — имея в виду непонятные слова в названии своего стихотворения. И спросил бы, если б я его не пнул.
— Больше всего мне там начало понравилось, — заспешил я с декламацией: — «Мой Телемах, Троянская война закончилась, кто победил — не помню, наверное, греки, столько мертвецов вне дома могут бросить только греки». И дальше еще: «Все острова похожи друг на друга». — Я выдержал паузу. — Ах, как хорошо, как точно про греков сказано. Ведь только они так и могут, особенно когда «вне дома». Да и про острова тонко замечено, я их до сих пор всегда с трудом различаю. Ты талантище, Инфантище, ты себе цены не знаешь, тебе бы писать и писать. — Я засомневался на секунду, на каком слоге в слове «писать» поставить ударение, и все же переборол искушение и гуманно ударил на второй.
— А я про греков не врубился, — втемяшился в мой план Б.Б., который хоть и не понимал точно, что именно здесь сейчас на его глазах происходит, но нюхом своим изощренным чувствовал волнующее развитие событий. У него вообще нюх всегда был очень остро развит, особенно на Инфанта. — При чем тут греки? Я был у них, чудесный народ, гостеприимный, миролюбивый, и родственные связи у них развиты сильно. Не стали бы они бросать никого «вне дома».
Над столом нависла пауза, все ждали пояснений самого автора. Но автор был мнимый, и пояснения у него не было. Потому как он вообще смутно про Грецию представлял. Может, он и знал, что народ такой имеется, слышал где-нибудь, но где именно имеется, в каком географическом поясе, да и острова здесь при чем? — это уже было слишком сложно для географа Инфанта.
Пауза росла, Инфант шпарил своими глазами по моим глазам, моля о подмоге, которая у меня, конечно, имелась, но с которой я решил пока повременить. И только девушку Маню пауза пока не смущала, ей, видимо, разросшиеся, нависшие паузы были только на руку.
— Ну, Инфант, объясни произведение, — настаивал зловредный Илюха, сверкая своими фосфоресцирующими, переполненными радостью глазами. — Сочинил — так объясни.
Пауза продолжала набухать и раздуваться. Она уже заполняла комнату, как перенадутый газом резиновый баллон, еще немного — и она лопнула бы у нас на глазах, обдав всех нас скисшей, спертой волной. И Инфант это чувствовал сильнее всех.
— Греки, реки, раки, чебуреки… — тихо, но с ужасом выдохнул наконец он не очень связный набор, что-то типа считалочки из детства. Но именно она и попала удачно в самую цель.
Во-первых, она была совершенно непонятна чужому, не посвященному в Инфанта уху, а потом — она оказалась во вполне поэтическую рифму. Ведь все в нашей жизни зависит от того, как ее, жизнь, толковать. А поэзия — зависит в первую очередь.
