Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Происшествие на хуторе аль-Миниси
Дядя Абуль Гита хаджи Хабатулла аль-Миниси сдал племяннику участок земли в аренду, как и всем прочим хуторянам.
В это утро Абуль Гит особенно остро ощущал свою обделенность, свою бедность. Все вещи в доме ветхие, старые. Примус, чайник, таз, таблийя — все наводит уныние закопченным, убогим видом.
— Вставай, сынок.
Самих аль-Миниси не вернулся и теперь уже никогда не вернется. Эх, если бы знать, где он!
Абуль Гит поднялся, думая о том, что сегодня необыкновенный день, что сейчас он пойдет к цирюльнику усте Абдо, пострижется, побреется, надушится одеколоном и заплатит за это целых четверть фунта. Первый и последний раз в жизни он заплатит деньгами за бритье. Ведь всегда он расплачивается с устой Абдо натурой.
Мать согрела воды. Абуль Гит становится в медный таз и поливается водой из кружки. Надевает чистое платье, только вчера принесенное от портного из Дамисны. День уже угасает, когда, чисто выбритый и нарядный, он выходит из дома и идет к дому Абд ас-Саттара. На душе у Абуль Гита радостно, легко, но где-то глубоко внутри затаилась горечь.
Однажды холодным зимним вечером Абуль Гит сидел напротив матери возле жаровни с углями, на которых кипел чайник. Снаружи было холодно и сыро, на улицах хутора стояли лужи. Башмаки Абуль Гита, снятые им у порога, все испачканы в глине.
Мать любила поговорить с ним в долгие зимние вечера, рассказывала обо всем и неизменно заключала свои рассказы вздохом сожаления о том, что ушло и никогда не возвратится.
Мать протянула Абуль Гиту стакан с чаем. Он смотрел на нее нерешительно.
— Послушай, мама…
Долго молчал, прежде чем кончить фразу:
— Что ты думаешь о Сабрин?
От неожиданности кровь прилила к щекам матери. На лице ее отразилось изумление.
— Почему Сабрин, Абуль Гит?
Опустив голову, он рисовал на земляном полу обломком спички продольные и поперечные линии.
— Почему, Абуль Гит, почему?
— Потому что…
Он закашлялся тяжело и надрывно. За стеной шумел, налетая порывами, зимний ветер. В соседнем загоне мычала корова. Мужской голос звал домой маленького сына.
— Ох, Абуль Гит, подумай хорошенько. Ведь твой отец из семьи аль-Миниси. Почему же Сабрин?
Абуль Гит ничего не отвечал, но видно было, что решение его твердо. Мать вздыхала: если бы у хаджи Хабатуллы была дочь. Абуль Гит вышел на улицу, быстро зашагал в темноту. Он завтра же пойдет к Абд ас-Саттару свататься. И будь что будет. Если войдешь ты в мой дом, Сабрин, одену тебя в шелковое желтое платье, поднимемся вместе на крышу. Я покажу тебе Утреннюю звезду. Снова на него напал жестокий кашель. Абуль Гит схватился руками за грудь, согнулся в три погибели.
Мало-помалу весь хутор стал замечать, как Абуль Гит обхаживает Абд ас-Саттара, сам заговаривает с Занати, как он появляется на берегу канала в то же время, когда Сабрин приходит туда за водой. Иногда она даже просит помочь ей поставить тяжелый кувшин на плечо. Тепло разливается по телу Абуль Гита при звуках этого мягкого голоса, радость просыпается в его угрюмой душе.
— Изволь, для тебя сделаю что угодно.
Абуль Гит помогает Абд ас-Саттару в поле, одалживает ему буйволицу, осла на дни пахоты, пособляет поливать участок. То видят, как он выходит из дома Абд ас-Саттара с тяжелым плугом в руках, то замечают, что он засиживается в этом доме до полуночи. Но при всем том он никогда не обращается к Сабрин, не заговаривает с ней.
В часы послеполуденного отдыха, растянувшись на земле, в тени домов, под деревьями, крестьяне играют в сигу[35], беседуют или спят, подложив под голову кирпич. Часто говорят они и об Абуль Гите. До хаджи Хабатуллы тоже дошли эти разговоры. Только сам Абуль Гит молчит, ни с кем не делится своей грустью, не признается, что за все это долгое время не посмел обмолвиться с Сабрин ни словом.
Сабрин сначала ни о чем и не догадывалась. Намерения Абуль Гита стали известны от его матери, всем и каждому повторявшей, что, дескать, Самих аль-Миниси, ежели бы вернулся, ни за что не дал бы согласия на этот брак. Он непременно отобрал бы у своего брата хаджи украденную им землю, и тогда все пошло бы по-другому. Однако на Абуль Гита разговоры матери не действовали. Вернется Самих аль-Миниси или нет, он не женится ни на ком, кроме Сабрин.
Однажды росистым утром Абуль Гит шагал за плугом, легко врезавшимся в мягкую черную землю. Сабрин шла следом за ним, бросая в борозду проросшие зерна кукурузы. Вдруг Абуль Гит, потянув за вожжи, остановил впряженных в плуг буйволицу и корову. Перекинул кнут через плечо и, утерев со лба пот, обернулся к Сабрин. Солнечный свет золотил ее длинные черные ресницы — Абуль Гит мог бы поклясться, что длиной они не менее трех феллахских дюймов.
— Сабрин…
Она не отвечала, устремив взгляд в черную влажную борозду.
— Ты, конечно, знаешь, что я…
Она все молчала, сама не зная, хочется ли ей, чтобы он докончил фразу.
— Ты знаешь, зачем я к вам хожу?
Она ответила скороговоркой:
— К другу твоему Занати.
— Нет, клянусь Аллахом и святым Ахмедом ар-Рифаи. Я хожу, потому что… ты знаешь…
Внезапно круто повернулся, промолвил:
— Эх, пошли дальше!
И зашагал по полю.
Как-то вечером — Абуль Гит помнит, что луна была на ущербе, — он стоял перед дверью дома Абд ас-Саттара. Собираясь с духом, чтобы войти, думал о том, что у него больная грудь — даже в больнице лечился, да не долечился. В зимние ночи, особенно под утро, бывают у него приступы. Тогда мать дает ему таблетки. Лишь с восходом солнца боль отпускает.
Вошел в дом, поздоровался, сел.
— Как поживаете?
— Спасибо. Выпей с нами чаю.
Абуль Гит наклонился к Абд ас-Саттару:
— Хочу с тобой поговорить.
— О чем, сынок?
Сабрин вышла из комнаты. Абуль Гит ласково — болезнь всегда делает человека более чутким и внимательным к другим — сказал:
— Садись ближе, Занати. Ты мне как брат.
Сели рядышком на циновку. Наступило долгое молчание. Глаза Абуль Гита с редкими ресницами смотрели сосредоточенно в одну точку. Наконец Абд ас-Саттар не выдержал:
— Так в чем дело, сынок?
— Дело в том… видишь ли, отец Абд ас-Саттар, Занати мне как брат, а Сабрин как сестра. А ты, клянусь Аллахом, мне вместо отца.
На лбу у него выступили капельки пота.
— Правда, сынок, ты нам свой.
Абуль Гит облизал губы, наклонил голову.
— Я хочу породниться с тобой.
Абд ас-Саттар, хоть и ожидал этого уже давно, не смог сдержать удивления:
— Что ты сказал?
— Я говорю… ты знаешь, мой отец Самих аль-Миниси пропал неизвестно куда. Он был большой человек, богатый, владел землей. Потом продал ее. А я, Абуль Гит аль-Миниси, люблю Сабрин и прошу ее руки. Может быть, отец мой вернется когда-нибудь, вынырнет из-под земли или спустится с неба. Грудь у меня больная. Болезнь изнурила меня. Я кашляю по ночам. Но я люблю землю, и луну, и запах полей, люблю слушать, как шелестят посевы под налетевшим ветром…
— Гм, а хаджи Хабатулла? Согласится ли он?
Абуль Гит не знает, что ответить. Радость, владеющая им, тает, растворяется в нахлынувшей внезапно тоске. Наступает молчание, густое, как утренний туман. Абуль Гит медленно произносит:
— Я свободный человек.
— Но ведь земля его.
— Это моя земля, земля моего отца.
Сказав, почувствовал, как сжимается горло. Вошла Ситтухум с чаем. Услышав их разговор, прикрыла рот рукой, собираясь выкрикнуть загруду[36]. Чувствовало мое сердце, доченька. Сердце меня никогда не обманывает. Но Абд ас-Саттар удержал ее строгим взглядом.
— Подумай хорошенько, Абуль Гит. Ведь Сабрин не одна на хуторе. Подумай.
В полдень, когда хаджи Хабатулла сидит обычно в тени перед домом, Абуль Гит отправился к нему.
— Салям алейком, отец хаджи.
Хаджи сидел на плетеном стуле. Абуль Гит присел возле него на землю. Некоторое время оба молчали. Хаджи постукивал по стулу пальцами, принюхивался к запаху земли и думал о том, что она пересохла — не полили вовремя. Абуль Гит откашлялся.
— Я хочу сказать, отец хаджи…
Хаджи недовольно поморщился — не иначе Абуль Гит явился с какой-нибудь просьбой. А может, дознался до чего-нибудь.
— Я говорю, я уже взрослый человек, отец хаджи. Желаю и Сафват-бею скорее вырасти…
Прищурив глаза, хаджи пристально глядел на Абуль Гита. Выкладывай скорее, что там у тебя за душой, сын вертопраха. Много твой отец покуролесил, бегал за каждой юбкой — все искал смысл жизни в утехах да наслаждениях, в страстной любви, чего только не выделывал. Вот и сгинул где-то. Интересно бы знать, до чего он доискался!
— Чего ты хочешь, Абуль Гит?
— Я… я…
Слова застревают в горле.
— Я хочу выполнить половину своего долга перед Аллахом.
