Арсен Титов - Кавказские новеллы
А у скатерти тем временем шла беседа о прошлом. Сидели, вспоминали сельчан и старую жизнь. Тетушка посетовала, что ущелье, некогда такое многолюдное, опустело. У старичка после ее слов лицо виновато запылало, будто он подговорил всех уйти. Тетушка сетовала, он же кивал, соглашаясь, — да-да, все уходят, горы пустеют, дичают, а им, горам, нужны люди, раньше ущелье было тесным, сами смотрите, на какой площадке церосхевцы ютились, над пропастью жили, от врагов, конечно, безопаснее, но будь земли побольше — разве не раскинулись бы не разогнулись! Много народу жило здесь. Дорога раньше шла по ущелью, важная дорога в Магран-Двалети — была такая страна в горах — и дальше через Кавказ на север. А теперь? Белотскую крепость проезжали? Крепость есть, а деревня где? Что-то там еще стоит наверху…
Услыша про Белотскую крепость, подружка глянула на тетушку, но та постаралась взгляда ее не заметить.
Старичок вдруг проявил изрядную осведомленность и вспомнил такую старину, когда край еще принадлежал князьям. Они были недовольны царями и постоянно восставали. Царям приходилось постоянно выкуривать их из крепостей. Наконец одному надоело — от врагов на границах отбиваться не успеваешь, а тут еще эти путаются!.. Отобрал царь ущелье у князей и передал сыну своему, мол, живи здесь и охраняй дорогу. Тот и построил нынешнюю крепость Белоти, а до того там старая крепость стояла, которой тысячу лет. Вот с каких пор люди тут живут!
Сказал это старичок и посмотрел мимо всех приезжих на молодую женщину и дочку ее — тысячу лет только известных, а не известных и не сосчитать.
— Вырастай, дочка, — сказал он девочке. — И приводи сюда мужчину, мужа своего. И дети твои так же поступят. И родится деревня вновь, — а у матери ее спросил: — Пишет Георгий, муж твой?
Молодая женщина смутилась и ответила, что в ноябре обещает он быть дома.
— Значит, к августу радость ждать в вашем доме! — сказал старичок.
Его сначала не поняли. А потом вдруг молодая женщина догадалась, о чем он, бесстыдник, и закрыла лицо руками.
Довольный старичок победно оглядел всех, тоже немного почувствовавших неловкость, взял стакан и обратился к молодой женщине со словом. Вышло у него не очень гладко, да ведь уж как кто может. Местный старичок он, из соседнего, еще теплящегося, селения — не Шота Руставели.
Обратный путь оттого ли, что вниз, оттого ли, что всегда так, но путь обратный оказался короче. дна за другой промелькнули все крепости и башни, все домики редких селений, крепость Белоти пароходом многотрубным проплыла мимо. И вырвалась машина на простор, на асфальт, в долину шумную и теплую. Бархатная, не холодная и гладкая, не шелковая, как в ущелье, а теплая и мягкая, бархатная мгла густела и укрывала на ночь бесчисленные сады и деревни. Шел по дороге запоздалый скот, и шоферу приходилось все время сигналить. Иногда он даже тормозил, высовывался из машины, ругался с ним, стыдил, и вообще было видно, что шофер чем-то расстроен. Скот отвечал ему равнодушным и порой, кажется, даже презрительным взглядом. Шофер закипал еще больше. Явно с ним, обычно таким выдержанным, что-то случилось.
Женщины притихли и как-то по-птичьи притулились по углам — разморило к ночи.
Дареджан, прибаюкав дочку, думала о муже, о своем любимом муже, по которому она за день разлуки привычно соскучилась. Ей очень хотелось рассказать о поездке.
Поездка удалась, и на душе у Дареджан было хорошо. Она теперь знала, что и дочка, и мать выздоровеют. Уверена в этом была Дареджан. Летела она к мужу.
И не знал, никто еще в Грузии не знал, что не жить людям в Церосхеви, не жить людям, не множиться домам. В густеющей тьме неясным белым пятнышком мерцала под небом часовенка. И ему вторил одинокий огонек над пропастью. Пришел сюда Георгий, поставивший этот дом. Пришел, не тронутый пулей в Афганистане. Но пришли и люди. Пришли такие времена, что не стало дома. Наступили такие времена, и пришли такие люди, которых никто не ждал. Пришел год войны. И жена Георгия, молодая женщина, странно похожая на мать Дареджан после известия о муже, едва спаслась с дочкой в долине.
Шида Картли
Осенью мы пьянствовали у Захара Михайловича. Его младший брат Джубе сказал, что не может поверить, чтобы Захар Михайлович все еще был сильнее его. Сцепились они, Джубе и Захар Михайлович. Во дворе произошла схватка.
Уже осень была, октябрь. Виноград сняли. Орехи с деревьев упали сами, и мы собрали их, зорко следя, на нашей ли стороне межи лежат.
— Скажут, да из России пришли, так уже чужое берут! — сказал Захар Михайлович.
Потому на нашей стороне лежащие мы брали, а не на нашей — нет.
— Вот! — сказал еще Захар Михайлович. — За этим садом и этим виноградником братья мои ухаживают. Отец сказал: это Захару!
Сам Захар Михайлович — в России, а братья за его садом и виноградником ухаживают. Захар Михайлович только пьянствовать приезжает, как вот со мной сейчас.
У старшего брата Захара Михайловича жена моложавая и приветливая. И старший брат светится. Средний брат замкнут. Он умен. Но жена его, сколько я смог определить сразу, завистлива и жадновата. Она курицу долго не давала зарубить. Она долго на стол не накрывала, говорила нам ласковое, но стол был пуст, а муж ее, средний брат Захара Михайловича, мрачен. Он был мрачен, но терпеливо смотрел на жену и, следуя обычаю, церемонно улыбался нам, мне и Захару Михайловичу, хотя Захар Михайлович был младше его, и он, будучи старшим, мог бы вести себя по-другому. В какой-то степени причиной его церемонности был, конечно, я. Но все-таки в целом осознание за долгие годы совместной жизни завистливости и жадноватости жены отпечатлелись на поведении среднего брата Захара Михайловича.
Мы сидели перед пустым столом. И чтобы разрядить обстановку, Джубе сцепился с Захаром Михайловичем.
— Ну-ка, — сказал, — не поверю, что ты еще сильнее меня!
Крепко они сцепились. Я даже подумал, что лучше бы Джубе меня вызвал на схватку — столько заболел я за Захара Михайловича. Неизвестно, чем бы закончилось. Оба были крепки. Рубахи порвали. Поясные петли у джинсов порвали. Мать вышла их примирить, сказала.
— Дети, гость у вас, и ваш отец сейчас был бы им занят! — сказала.
А была осень, октябрь, было пасмурно. Ветер — покамест теплый, но уже сильный — трепал деревья, серой мглой скрывал хребет и бросал наземь орехи.
По окраине двора бежала речка в два метра шириной, но сердито бурчащая. Ниже по ее течению соседи поставили в свое время крепость. Она оказалась на удивление некачественной, рухнула. И с дороги я смотрел на нее, может быть, единственный, кто смотрел и сожалел о ее некачественности. Остальные говорили.
— А да! — говорили. — Рухнула, давно строили!
Цветом развалины крепости были равны ветру, серому. Хребта не было видно. Деревья шумели, швыряли орехи. Хромой Яша взялся за плетень, долго смотрел на север, в серую мглу ветра и осени. Он долго смотрел, а потом сказал — и я это слышал.
— Шида Картли! — сказал он.
От плетня начинался виноградник, уже пустой. И сад с крепкой кехурой начинался от плетня. Хромой Яша не смотрел ни на то, ни на другое. Он смотрел в серую мглу, скрывающую хребет. Ветер пластал орехи. И чтобы услышать друг друга, надо было говорить громко.
— Шида Картли! — сказал хромой Яша.
Захар Михайлович и брат его Джубе, переменив порванные рубахи на новые, сказали мне пойти с ними. Я пошел. И мы подошли к хромому Яше, остановились подле, посмотрели в серую ветреную мглу.
— Теленка зарежете? — спросил хромой Яша.
— Да! — сказали Захар Михайлович и брат его Джубе.
— Братья ваши старшие где? — спросил хромой Яша.
— Сейчас придут! — сказали Захар Михайлович и Джубе.
— Кто будет резать? — спросил хромой Яша.
— Резать будет Захар! — сказал Джубе.
— Хорошо! — сказал Захар Михайлович.
Пришли старшие братья. Самый старший принес горячий хлеб, а средний в смущении опустил глаза.
— Вот! — показал на крепкого годовалого теленка хромой Яша.
— Давай, Захар! — сказали все три брата.
— Ну, немного поможете? — спросил он.
— Да! — сказали они.
И все попросили меня развести огонь под большим котлом на треноге.
— Это может сделать мальчишка! — обиделся я.
— Нет. Ничего худого не думай. Очень нам поможешь! Сейчас нам огонь с горячей водой очень будут нужны! — сказали все три.
А вспомнил, как меня пожалела моя невестка, жена моего брата, красавица Дали. Мы на стройке умотались, причем все умотались, и я, пожалуй, был свежее всех.
— Устал, мальчик? — спросила меня моя невестка красавица Дали, будучи годом младше меня.
Оба моих брата потом долго успокаивали меня, говоря, что она, невестка, красавица Дали, имела в виду только обыкновенное участие и ничего более, что она, будучи невесткой, пожалела меня, не женатого, обыкновенно по-женски, что ему, моему брату, женской ласки достанется чуть позже, и второму брату тоже достанется ласки от его жены, но тоже чуть позже — ведь только мне одному из трех после трудов и после застолья спать в одинокой постели. Но я любил свою невестку, жену моего брата, и мне было неприятно ее участие.
