Камилл Бурникель - Селинунт, или Покои императора
Но это, увы, была лишь хорошая сторона ваших отношений. Все время, пока он говорил, Вы следили за уровнем некой жидкости, смешанной с кровью, которая по прозрачным трубочкам стекала в баночку рядом с его кроватью. Он разъяснил Вам, как действует эта система. Иногда даже откидывал одеяло, задирал подол рубашки, завязанной на спине, и, приподняв головку члена большим и указательным пальцами, высвобождал мочеиспускательное отверстие, распухшее от катетера. Вы бы вполне обошлись без такой наглядности. Столь скромное орудие — не могли Вы удержаться от мысли — и породило в более счастливые дни столь прекрасное потомство. Вы не могли отвести взгляда от этих кровавых капель, уже предвидя момент, когда болтовня вдруг прервется криком и угаснет в долгом жалобном речитативе, более мучительном для Вас, чем собственный недуг. По правде говоря, Вы так хорошенько и не поняли, что происходит в системе сообщающихся сосудов мочевого пузыря и баночки, в мочеиспускательном канале, поврежденном изнутри инородным телом. Особенно ночью Вам было невыносимо присутствовать при этих мучениях, не в силах что-либо сделать. Когда терпеть уже не было мочи, несчастный судорожно нажимал кнопку вызова медсестры. Где-то далеко дребезжал звонок, а в коридоре над дверью зажигалась лампочка. Но никто не приходил. Были другие срочные вызовы, другие больные, испытывавшие те же спазмы, те же судороги. Как Вы тогда ненавидели всех этих сестер, не прибегавших тут же! Как вдруг становилось невозможно дышать этим воздухом, отравленным сукровицей и причитаниями! «Oh God! God![36] Пусть он перестанет мучиться!» К кому обращали Вы эту молитву? Вы ловили себя на том, что молитесь за этого старика, который донимал Вам своим славословием, своими нравственными устоями, своим поникшим мужским достоинством. Но вскоре Вас охватывал гнев. Эгоизм брал верх. «Хоть бы он замолчал! Хоть бы все это кончилось!» Наконец, приходила сестра и резко задергивала занавеску, чтобы закрыть от посторонних глаз кровать старика. Предполагалось, что Вы спите. Странное предположение, даже если бы доза снотворного была в три раза больше, даже если бы тень медсестры не вырисовывалась на занавеске зловещим силуэтом, даже если бы шприцы не звенели о металлический поддон. Нужно было продуть систему трубочек. Вы так и не могли понять, успокаивался ли больной от действительного облегчения или от того, что терял сознание. Но пока не наступала передышка, вы слышали хриплое, прерывистое дыхание, завершавшееся длинным и глубоким вздохом, который вполне мог выражать и наслаждение, и испытывали такое же чувство неловкости, как если бы приложили ухо к перегородке и вдруг поняли, что за ней происходит нечто такое, о чем Вам лучше бы не знать.
Наконец, тишина, первые признаки рассвета. Вы смотрели, как заря окрашивает облачко Ниагары, похожее на маленький атомный гриб, уже оторвавшийся от ночи».
«Этот рассказ убедительно свидетельствует о том, что Вы были далеко не в расслабленном состоянии. Вам не повезло, что Вас поместили в урологию. Вы бы прекрасно обошлись без столь обстоятельных и преждевременных знаний о простате. Ваш очаровательный сосед наконец отправился в операционную, его привезли оттуда несколько часов спустя, еще немного не в себе; потом он начал поправляться и снова принимать посетителей.
Однако спокойствия Вы не обрели. Эта незанятая койка посередине продолжала Вас тревожить: Вы полагали, что она припасена для неотложных случаев: ДТП, крушений самолетов, пожаров, «…обожженная кожа, переломанные кости, раздробленные члены, восстановленные под стерильными простынями благодаря пересадкам и огромным протезам…» Настойчивость, с какой Вы воображали себе возможного соседа, показывает, что Вы жили в атмосфере депрессии, пробудившей в Вас старые страхи. Вы не сражались в Азии? Не присутствовали при несчастном случае, при кровавых стычках на расовой почве? У Вас несомненно было какое-то травмирующее воспоминание… Вы говорите, что не будь у Вас дренажной трубки в боку, Вы бы сбежали. Каждый раз, слыша, что из лифта вывозят каталку, Вы готовились увидеть этого третьего пациента — столь нежелательного, столь нежеланного, — к которому Вы заранее испытывали отвращение, не зная о нем совершенно ничего. Теперь вы допускаете, что такая паника была чистейшим безрассудством; что больных в столь плохом состоянии отправили бы в специализированные отделения для тяжело раненных. Это была лишь игра воображения — ободряющего или удручающего, в зависимости от ситуации. Во всяком случае, именно этот страх, эта тревога предшествовали в Вашем подсознании появлению на сцене Жеро. Это очень важно подчеркнуть.
Итак, однажды ночью каталку все-таки ввезли, и коридор и палата осветились ярким светом. «Тишина и белизна. Четко отлаженные движения, как при стыковке космических аппаратов. Лица и обнаженные руки двух негров, причаливавших этот странный ковчег, явившийся из холода, подчеркивали снежную белизну. Две медсестры присутствовали при переносе груза, почти не участвуя в нем. Тело соскользнуло при такой скупости движений, почти в состоянии невесомости, что просто диву даешься». Вы присутствовали при сцене, требовавшей от каждого участника минимума движений. Вы сами, сосредоточив внимание на санитарах, как могли, оттягивали тот момент, когда придется познакомиться с пациентом. «Прилунение завершилось. Каталка выехала, словно на дистанционном управлении. Какое-то время сестры копошились у постели. Ритм изменился…» Вы увидели кисть руки, безжизненно лежавшей поверх одеяла, ниже локтя пластырем была прикреплена трубка капельницы с физраствором, подвешенной на штанге. И вдруг Вы остались один на один с этим незнакомцем, которому Вы еще не смели взглянуть в лицо. Но страх исчез. Вы едва слышали похрапывание старика, который, освободившись теперь от своих катетеров, спал лицом к стене. Завтра за ним приедут родные. Он вернется к себе домой, к своим детям, к цветному телевизору, у колоннады его встретит хор и, выстроившись на ступенях церкви, исполнит его любимый хорал. Он снова вернется к своей благопристойной жизни, снова будет продавать машины на Мейн Стрит. А Вы — Вы были счастливы от него избавиться. Вы уже ввязались. В какую авантюру? Никогда Вы не испытывали столь сильно чувства присутствия. Однако, повернувшись к этому человеку, только что прибывшему из реанимации, вы спросили себя, дышит ли он, но на сей раз без тревоги… «Откуда на меня снизошел этот покой?»… Я мог бы. Вам ответить: оттого, что бывшее у Вас перед глазами ничем не напоминало порождение Вашей томящейся души.
Занимался день, и Вам открылось, понемногу освещаясь, застывшее в восковой летаргии «лицо Патрокла».[37] Эк куда хватили! Знаете, сколько лет было Патроклу? Жеро годился ему в отцы. (Если только Ваш и мой Жеро — один и тот же человек.) Но очень показательно, что уже в тот самый момент в Вашем мозгу запечатлелся образ героя, павшего в бою. Миф уже рождался, без Вашего ведома, в запредельности бледности и истощения жизненных сил. И никогда Ваш новый спутник не покажется Вам более реальным, чем тогда эта маска в зимнем свете, принадлежавшая то ли живому, то ли покойнику, то ли человеку, которому предстояло возродиться в Вас.
Что еще добавить? С людьми, с которыми сталкиваешься таким образом, все непрочно, кроме первого произведенного ими впечатления. С того самого момента Вы решили слепо верить. Ваша ссылка на героя мифа — тому доказательство. Оно лишь подтвердилось впоследствии. Вы отмечаете некоторые детали, не задумываясь о них. Например, эти две книги, лежавшие на виду на стеклянном столике у него в изголовье. Они, наверное, были с ним в карете скорой помощи, затем, по настоятельной просьбе с его стороны, перекочевали в палату, хотя у него отобрали все остальное — деньги, часы, документы и даже хрустальный амулет инков, с которым, как Вы потом узнали, он никогда не расставался: все это принесут, когда он очнется. В изголовье еще не пришедшего в себя человека они были единственным связующим звеном с его прошлым, о котором Вы ничего не знали. Вам удалось разобрать заглавия: «Письма Плиния», «Панегирик Траяна». Это не показалось Вам странным, особенно для человека, попавшего в больницу через отделение неотложной помощи и тут же отправленного на операционный стол. В таком тяжелом состоянии можно было бы подумать об ином утешении. Но Вы были решительно настроены ничему не удивляться. Вы постарались об этом не задумываться. И все же должен Вам признаться, что только эта деталь, ка мой взгляд, указывает на возможное тождество довольно необычного человека, которого я Вам описал, и пациента, которого в ту ночь привезли в Вашу палату.
Вот и все, что я хотел Вам сказать. По логике, мне бы следовало теперь общаться с Вами иначе, нежели по переписке. Ваш отказ приехать в Европу — под предлогом невозможности оплатить расходы — лишь утвердит Вас в Ваших заблуждениях и заставит и далее идти по пути нелепых предположений. Жеро разбил себе лоб о стену последовательных отождествлений: было бы преступлением не предупредить Вас об опасности.
