Светлана Замлелова - Абрамка
– Да, слышал, – равнодушно отозвался Люггер. – Ужасно.
– Ужасно!.. – усмехнулся Иван Петрович. – Ужасно – это не то слово, Аркадий Борисович! Не то слово. Убили-то его не где-нибудь, а у меня на дворе. Вот, что гаже всего. Ну кто, скажите! Кто мог мне эту пакость устроить?! Ну, будем, конечно, считать, что это он сам отравился. Как-нибудь там… случайно… Но если начистоту… То ведь непохоже…
– Вы кого-то подозреваете? – осторожно спросил Люггер.
– Ну для дела-то можно многих подозревать. А если опять же начистоту… Ума я не приложу! А тут ещё… Кто-то донёс Лидии Николаевне, что следователь… ну как бы это… интересовался Лизой. Господи! Это Лизу-то подозревать! Да и то сказать – подозревает! Ну задал лишний вопрос.. Так ведь настучали уже!.. Сволота… А Лидия Николаевна уже вбила себе в голову, что Лиза и впрямь убийца! И уж трубит по всему городу! Что ты будешь делать!.. Это, говорит, у неё семейное. Мать, говорит, у неё колодница, и яблоко от яблони недалеко падает.
Я чуть не вскрикнула под диваном. Значит, мина, заложенная мной, уже подействовала.
– Мать Лизы? – удивился Люггер.
– Ну да… Какая-то тёмная история в Москве. А в Москве, знаете, ни дня без тёмной истории…
– Мегаполис, – заметил Люггер.
– Так-то оно так… Но Лиза-то здесь при чём! А Лидия Николаевна если что вобьёт себе в голову… – Иван Петрович вздохнул тяжеленько. – Разубедить… это легче воробьёв руками ловить. Уж я и так, и этак! Не труби ты, говорю, на весь город! Меня же этим ославишь! Ни в какую!.. Она, говорит, убийца как и мать её. И ведь до седьмого колена всех приложила!
– Не обращайте внимания, – усмехнулся Люггер. – Обычное дело – женщины…
– Да как же, Аркадий Борисович! Лиза-то ведь только домой, на порог только взошла, а уж Лидия Николаевна в крик! Убирайся, кричит, убийца! Так и назвала ведь её! Что ты будешь делать!.. Не хочу, говорит, чтобы моя дочь под одной крышей с убийцей жила. Это Лизонька-то моя убийца! Господи! Да ведь она сама как блаженная, сама юродивая! Вы же видели… Кого ж бы она убить-то смогла!
– Да, – уклончиво заметил Люггер, – много странных людей.
– Лизонька, доченька моя, – продолжал блажить Иван Петрович, – теперь ведь и не приедет ко мне! Двадцать лет я с ней не видался, Аркадий Борисович! Двадцать лет… С доченькой единственной… Нет же у меня больше детей. Да и не будет уж…
«А я, значит, не в счёт!» – промелькнуло у меня. Господи! Да ведь я и впрямь живу среди юродивых! Первый из которых Иван Петрович Размазлей, юродивый себя ради.
– Ничего, – равнодушно заметил Люггер, – вы сами к ней поедете. Это лучше.
– Да пожалуй, – грустно, но уже без причитаний заметил Иван Петрович. – И вот ещё что… Просьба у меня к Вам, Аркадий Борисович. Точнее, приглашение.
– Какое же? – удивился Люггер.
– Завтра… если, конечно, время… Это, видите ли, старая история. Отец Мануил…
– Кто? – испугался чего-то Люггер.
– Отец Мануил. Наш главный поп! – объяснил Иван Петрович и тут же вслед за Люггером хихикнул. – Эту встречу сам он и назначил. Говорить со мной желают! Так что пойдёмте, это может быть интересно.
– Да, это забавно. Что он, гей?
– Виноват… – растерялся Иван Петрович.
– Ну… поп этот ваш… гей?
– Да что вы… С чего вы это… Какой там!..
– Ну, хорошо, хорошо… Я пойду с вами.
– Ну и прекрасно! – обрадовался Иван Петрович. – Прекрасно… Обяжете! Вам интересно, а мне, знаете, сподручно. Вы человек чужой, иностранец даже. Может, урезоните нашего… святого отца! А то, понимаете, очень активный культовый работник.
Они засмеялись.
– А тут ещё эта смерть… – продолжал Иван Петрович, – этого убогого. Так некстати! Так некстати!.. У меня ведь грешным делом промелькнула мысль на них это дело повесить. Убийство-то!..
– На кого?
– Да на патриотов, как они себя называют. Хм… Как будто другие не патриоты! Отец Мануил-то у них вроде духовного лидера. Наш, так сказать, местечковый и доморощенный аятолла Хомейни.
Они снова засмеялись.
– И что же убийство? – вернулся к разговору Люггер.
– Убийство-то? Да ведь найди только следствие какую-нибудь вещичку – книгу ли, тетрадку, листок ли бумаги – всё одно! Но только чтоб непременно со свастикой или с другой какой ерундой в этом роде. И вот вам указание на убийцу! И ведь сразу двух зайцев: и злодея станем искать, и всю эту компанию поприжмём!
Снова засмеялись.
– Свастика – это понятно, – заметил Люггер, – но при чём тут ваша Церковь?
– Да как же? Патриотизм, национальные всякие идеи… Это уж не на кого и думать будет…А то, что же, Аркадий Борисович! Затеяли мы парк скульптур – наш поп в крик. Собрались в городе храм всех религий устроить… Это ж… вы посудите… Иерусалим с Меккой и Тибет в придачу! Да уж говорил, вы в курсе!.. Деньги-то… капитал… на что привлекаем!..
– Да, проект интересный… Может и получиться с инвестициями…
– Да уж как бы хотелось!.. Иностранный капитал нам интереснее!..
– Это всем выгодно.
– Нужно непременно, чтобы всем миром строить. В смысле, сами верующие со всего света, отринув предрассудки и рознь, захотели поклониться единому богу, для чего и слились, так сказать, в едином порыве веры. И общими усилиями выстроили обновлённый дом молитвы… Понимаете?.. Презрев наставления своих пастырей, веками несших слово разделения и раздора, люди доброй воли объединились, чтобы – и это впервые в истории! – поклониться сообща творцу, создавшему их… Как?
– Убедительно…
– Привлечём капитал, и дело пойдёт!.. А то, что же… Межконфессиональный совет хотели у себя созвать – поп костьми! Что ты будешь делать! И ведь пронюхал же! До всего-то ему дело есть! Что за расползающаяся клерикализация! Шпионы, что ли, у него всюду! – Иван Петрович вздохнул. – Прямо по пословице, – горестно заключил он. – У кривого Егорки глаз шибко зоркий. Одна беда – глядит не туда.
Люггер расхохотался. Иван Петрович следом.
– Так что же с убийством? То есть вы хотите из несчастного случая сделать убийство?
– Да нет, Аркадий Борисович. Погожу… А вы-то вот правы: не убийство это, а несчастный случай. – С этими словами Иван Петрович поднялся с дивана. – Пора нам, Аркадий Борисович. Если вы готовы, то поедемте – нотариус ждёт. Не сегодня-завтра в права вступите…Новая недвижимость – новые хлопоты…
– Пару минут – и я буду готов, – Люггер встал с кресла, пересёк веранду, и я услышала, как он загремел ключами, открывая дверь в комнаты. Дверь проскрипела, шаги Люггера стихли где-то в доме.
Почему-то когда Люггер ушёл, мне стало страшно. Точно я ждала, что в отсутствие хозяина Иван Петрович непременно бросится обыскивать веранду и уж, конечно, заглянет во все укромные места. Но Иван Петрович всего лишь прошёлся взад-вперёд, повздыхал. Остановившись, тихонько пропел: «Ты ждёшь, Лизавета, от друга привета…» Потом неспешно подошёл к дивану, опустился мне на спину и замер.
Послышались шаги Люггера.
– Я готов, – объявил он, – можно ехать.
Иван Петрович легко поднялся. Они заторопились и, сойдя с веранды, стали возиться с дверью. Иван Петрович что-то объяснял Люггеру, щёлкала задвижка, бряцали ключи. Наконец, заперев и удостоверившись, что заперли, они стали удаляться.
XII
Ещё слышны были их голоса и шаги, когда я сделала первое движение освободиться от диванных оков. Но оказалось, что выползти из-под дивана это ещё полбеды. Потому что едва я попыталась подняться на ноги, как со мной произошло нечто до того страшное, что я, забыв всякую осторожность, готова была звать на помощь хоть Люггера, хоть Ивана Петровича, хоть самого первого встречного. Лишь только я встала, как ноги мои подкосились, и я рухнула на колени. Не успев ещё толком ничего понять, я предприняла новую попытку. И снова упала. Ноги меня не слушались. А точнее, я не чувствовала, что располагаю, как обычно, ногами. Ужас охватил меня. Не было никаких сомнений, что пока я лежала под диваном, у меня отнялись ноги. И теперь я вынуждена буду валяться здесь на полу до тех самых пор, пока не вернётся Люггер и не найдёт меня разбитой, в пыли и полуголой! Хороша соблазнительница! И когда мне придётся объяснять ему всё от начала до конца, какой же смешной и жалкой буду я казаться! Но главное: с сегодняшнего дня моим домом станет инвалидное кресло…
Обливаясь слезами, я решила переместиться на диван – не оставаться же в самом деле посреди веранды. Но только я шевельнулась, как ощутила, будто в ногах, налитых вместо крови каким-то расплавленным металлом, этот самый металл взыграл и забегал вверх-вниз. Я пошевелила ногами, металлическая волна поднялась с новой силой.
Господи! Мои ноги всего-навсего затекли от неудобной позы под диваном. Ужас немедленно сменился стыдом той же силы. Мне отчего-то стало стыдно разом за всё: и за свой визит в этот дом, и за лежание под диваном, и за глупый испуг, и за страх показаться Люггеру больной и смешной – словом, почти за весь свой сегодняшний день.
