Валерий Алексеев - Паровоз из Гонконга
Вдоль ограды неторопливо прохаживались двое темнокожих солдат в лихо примятых кепках с автоматами за спиной. Рядом с гербовой табличкой в бетонную стойку ворот было тоже вмонтировано переговорное устройство. Поколебавшись, Иван Петрович нажал черную кнопку. В репродукторе громко хрустнуло и послышался женский голос, холодный и как будто пахнущий одеколоном, как у продавщицы галантерейного магазина.
— К кому таким табором?
Должно быть, из окна, едва видневшегося среди водопада цветов, за ними давно наблюдали.
— Свои, — ответил Иван Петрович. — Из группы Звягина.
— К кому идете? — повторило вопрос устройство. — Русского языка не понимаете?
— К этому, как его, к товарищу Букрееву, — сказал Иван Петрович, несколько смешавшись.
— "Как его", — передразнило устройство, — Виктор Маркович вам всем назначил?
— Мы прямо от Звягина. Прилетевшие мы, новоприбывшие. — После паузы калитка, неохотно лязгнув, открылась.
Тюрины с трепетом ступили на посыпанную красными камешками дорожку с желтой окантовкой, более похожую на торжественный ковер. Даже границы между красным и желтым были обозначены полосками темно-серого гравия. По обе стороны дорожки были разбиты круглые клумбы оранжевых цветов, часто утыканные жесткими остроконечными вроде бы проржавелыми листьями и оттого похожие на средневековые оружейные склады. Справа от входа стоял решетчатый павильон, на фронтоне которого красивой славянской вязью было написано: "Письма, газеты, журналы". В глубине участка покрытый толстой шубой зелени высился белый особняк, он со всех сторон был обсажен высокими кустами, которые пышно цвели марганцево-красными и лиловыми колокольчиками. Эти крупные цветы при всей своей яркости плохо сочетались друг с другом, были какие-то раздражающе ненастоящие, похожие на бумажные, которые носят у нас на майские праздники, и окраска их казалась химической, анилиновой. Слева от особняка под желтым пластиковым на весом стояло несколько «рафиков», «газиков» и большой львовский автобус. Справа же, за флигелем, открывалась бетонированная площадка, уставленная рядами садовых скамеек.
Дежурная по офису, молодая женщина с высокой манерной прической и длинным лицом, вышла на крыльцо. Тут она увидела Настю и всплеснула руками.
— Господи, такую кроху притащили! Она же еле ноги волочит.
— Не с кем оставить, — привычно жалобным голоском сказала мила.
— Сама контрактная, что ли?
Смысл вопроса, прозвучавшего очень пытливо, был Андрею неясен, но мама Люда отреагировала так, как будто всю жизнь на эту тем; и разговаривала.
— Нет, только муж, — ответила она.
Смиренный тон ее, видимо, смягчил сердце дежурной.
— Ну, так вот, мам-ма-ша, здесь офис, здесь резиденция советника, а не площадка молодняка. Я вас впустила — и мне же будет втык. Прогуливать детей будете в городе.
— Извините, мы не знали, — сказал Иван Петрович. От его приподнятого настроения не осталось и следа.
— Да ладно, не знали они. Проходите на киноплощадку, не мельтешите перед окнами. И не шуметь! Надежда Федоровна отдыхает с дороги.
"Ага, — подумал Андрей. — Наверно, советник живет на верхних этажах. Значит, там сейчас и Кареглазка".
И от мысли, что Женечка Букреева глядит на него сейчас из окна, ему стало прохладнее, по спине пробежали мурашки.
Тюрины обогнули угол дома и сели на скамеечку под навесом.
— Неприветливые все какие-то, — проговорила мама Люда.
— Это офис, — укоризненно сказал ей Андрей. — Знаешь, что такое офис? Официальное учреждение, а мы путаемся под ногами.
— Ну хорошо, тут советник. А этот, хозяин наш? — Мама Люда сердито мотнула головой, имея в виду Матвеева.
— Хозяин плохого тебе ничего не сделал, — ответил Андрей. — Выделил комнату, дал указания.
Мама Люда промолчала, терпеливо вздохнув.
Андрей огляделся. Киноплощадка под открытом небом, как в Летнем саду, рассчитана была человек на пятьсот, скамейки выкрашены в приятный сиреневый цвет, а экран, широкий и слегка вогнутый, вмурован в бетонный забор. С обеих сторон площадка ограждена была добротными фотостендами: "Будни нашей Родины", "Страна пребывания хорошеет и строится", "Визит высоких гостей", "Лучшие среди нас". За стендами здесь заботливо следили, фотографии были свеженькие, качественные, не выцветшие на солнце. Он обернулся: к стене флигеля, чуть ниже глазка кинобудки, приделана была табличка "Места для работников аппарата". Эта надпись, несомненно, относилась к трем рядам скамеек, которые уместились под пластиковым навесом.
— Ну, дорогие родители! — возмущенно сказал Андрей и вскочил. — За вами глаз да глаз! Где вы сели? Посмотреть, что ли, трудно?
Семейство перебралось на солнышко. Впрочем, дело шло к вечеру, и становилось свежее, воздух перестал струиться от жары, тени под кустами стали красными.
— Мама, я пить хочу, — сказала Настя.
— Потерпи. Нас сейчас вызовут.
— Ну, мамочка, ну сил больше нету!
— О, господи, нетерпляйка!
Мать взяла дочку за руку и повела ее к дальним стендам. Там за кустами видны были какие-то подсобные помещения, оттуда доносились голоса наших женщин.
— Сырую воду не пейте! — крикнул им вдогонку Иван Петрович. Манеру говорить вслед он усвоил от мамы Люды. Вообще, если присмотреться, он с годами все больше походил на старую долговязую женщину, а мама Люда — на мелкорослого мужичка.
И в это время из динамика под навесом, как на вокзале, послышался протяжный голос дежурной:
— Тюрины Иван Петрович и Людмила Павловна, вас вызывает товарищ Букреев.
— Ох, Настасья! — пробормотал Андрей. — Вечно она, животина проклятая!
— Ну что ж, — странным, меняющимся, как бы плывущим голосом сказал отец, — как говорил мой друг Михаила Михайлович, пойдем в крестовую, сиречь в аудиенц-камеру.
Он поднялся, застегнул пуговицы пиджака, подтянул галстук.
Видно было, что отец наливается волнением, полно, выпукло, до самых краев. Руки его затряслись, глаза заслезились, лицо подернулось серой рябью.
— Пойдем ты со мной, — глухим голосом сказал он Андрею.
— Нет, папа, нельзя, — ответил Андрей, глядя на него с состраданием. — Меня не вызывали. Иди уж один.
Иван Петрович потоптался на месте, пощупал карман с документам повернулся и, нетвердо шагая, пошел…
Когда отец завернул за угол, Андрей направился к решетчатому павильону "Письма, газеты и журналы". Идя по хрустящей дорожке среди ощетинившихся клумб, он все время чувствовал на своей спине точно на хребтине, костлявый взгляд дежурной из широкого зеркального окна.
В павильоне было сумрачно и прохладно. Сквозь решетчатые стены дул сквознячок, задняя же стенка была, как в улье, от пола до потолка разделена на ячейки. Правда, Андрей ни разу не заглядывал в улей но предполагал, что внутри улей должен выглядеть именно так. Над каждой ячейкой была наклеена бумажка с фамилией. Андрей отыскал ячей Сивцова, пошарил рукой — в ней было, естественно, пусто.
"Надо будет фамилию заклеить, — деловито подумал он. — Какой еще Сивцов? Нет больше никакого Сивцова".
Как и Настасье с мамой Людой, ему тоже казалось, что их встречали не так. Но, в отличие от женщин, он знал, чем это вызвано, и старался все увязать в систему. Звягин? Да, Звягин строг, но справедлив. Одернул, чтобы не заносились с первого дня, но ведь пристроил же, причем не к кому попало, а к своему начальнику штаба. А то явились блатники, сразу жилплощадь им подавай. Матвеев тоже строг и тоже справедлив. Местная сторона доверила ему жилье — и он старается содержать его в порядке. Может быть, Звягин и рассчитывает на его пристальное наблюдение, чтобы глаз не спускал с новоприбывших и неопытных людей. Да, суров, неприветлив, но ведь за рубежом расслабляться нельзя.
— Ну, что такое, на самом деле! — с досадой произнес женским голосом динамик, висящий в углу. — Ходят и ходят, как дикие!
В павильон, волоча за руку Настю, вбежала мама Люда.
— Господи, прямо запретная зона! — зашептала она. — Мы уж и так чуть ли не ползком… Папа там?
Она показала глазами наверх, куда-то на крышу особняка, где серебрился цилиндрический бак.
— Там, — ответил Андрей. — Ну, попили?
— Ай, — махнула рукой мама Люда, — попили водички простой, много ли нам нужно?
Она присела возле журнального столика, взяла на колени Настасью.
— Андрюшенька, какие ж там склады! — со светлой печалью в голосе проговорила она. — Какие ж там склады, чего только нет! Икра, ветчина баночная, печень трески, колбасный фарш, напитки различные…
— Ну вот, — с упреком сказал Андрей, — а ты с собой волокла.
— Да это ж все не для нас! — смеясь и всхлипывая, возразила мама Люда. — Представительские склады, для аппарата. И тащат оттуда ящиками, и тащат… При мне переводчики два раза приходили.
