Б А - Введение в человечность
Льва Макаровича Тычкова никто и никогда глупцом не считал.
Школу он закончил с золотой медалью, университет - с красным дипломом. А в советские времена это что-то, Леша, да значило. К тому же, родом был он из простой ленинградской семьи, ютившейся всю свою жизнь на двенадцати коммунальных метрах. Профессура или номенклатура нынче так не живет, да и в то время не жила. Так что говорить о том, что Тычков - чей-то там сынок, занимавший в институте чужое место, было бы не неправдой. Нет, Лев Макарович занимал место свое, причем место в лаборатории, созданной, можно сказать, исключительно личными усилиями.
Поначалу лаборатория взялась за работу серьезно. Тычков с двумя лаборантами, тогда еще студентами - Колей Чудовым и Сашей Огуречиным, ставил уникальные опыты, проводил невиданные досель эксперименты. В институт, с прямым направлением в лабораторию Тычкова, начали поступать солидные заказы от оборонщиков, сельскохозяйственников и пищевиков. Не знаю, Леша, какие такие работы они там делали, поэтому врать не стану, но факт остается фактом: работы эти были нужными, полезными и, что самое важное, очень смелыми. Мне почему-то всегда, когда я о бытности своей чрезвычайно недолгой научным работником вспоминаю, в голову один и тот же анекдот лезет. О том, что если скрестить ежа и змею, получится два метра колючей проволоки. Глупости это, конечно, но за полгода моей работы в институте, я так ни хрена и не понял, чем они там занимались. Ты уж прости меня.
Но сейчас речь о Тычкове, а не о моих глубоких познаниях в генетике. Так вот, Тычков написал тогда диссертацию по материалам своих экспериментов, которую с успехом защитил, став в двадцать четыре года кандидатом наук. Помог позже защититься и Коле с Сашей, выступив не только их научным руководителем, но и предоставив ребятам кучу материалов для исследований. В общем, все в институте, да и в министерстве Льва Макаровича знали и ценили. Но не любили отчего-то.
Внешность не презентабельная, так и Бог с ней, внешностью-то. Чай, не манекенша, чтобы круглой попой перед камерой водить, а научный работник очень серьезного ведомства. В общении нудный - так, не хочешь, не общайся. Дело-то знает свое, а это - главное. Но понимаешь, Леша, может, где на западе или, наоборот, востоке, за дела человека и любят. У нас же, как правило, совсем наоборот. Будь ты хоть сто раз бездельником, но если улыбнешься вовремя, прогнешься перед кем надо, пару словечек умных к месту вставишь - любовь (ну не любовь, конечно, а внимание) тебе обеспечена. А если кроме терминов научных выговорить ничего не можешь, противоположному полу внимания должного не оказываешь и за начальством с мягкой табуреткой и вытянутым языком не бегаешь - на хрен кому ты нужен. Точнее, нужен, конечно, но только как лошадь рабочая, на которой все остальные с удовольствием катаются. Ехать-то едут, а сахаром не балуют, одним овсом прошлогодним только и потчуют.
Из таких лошадок и был когда-то Лев Макарович Тычков. Блестящий ум, к сожалению, не мог компенсировать внешней неказистости и костноязычия. Противоположный пол Макарыча не замечал, а если и замечал, то только как ходячее недоразумение, не более. Начальство работой нагружало. И, чем лучше Тычков с ней справлялся, тем больше и сложнее задания сверху на него сыпались. Премии, конечно, были. Но что - премии? Когда начальника сектора взамен ушедшего на пенсию пердуна-бюрократа выбирали, Лев Макарович свою кандидатуру выдвинул, а выбрали его однокурсника, сынка партийного чиновника, который, мало того, что дуб дубом в их потоке слыл, он еще на коллег стучать куда надо не стеснялся.
Вот после тех самых событий и запил товарищ Тычков, поняв, что из дверей своей лаборатории ему носу не высунуть, докторскую не защитить, а личную жизнь устроить - и того сомнительнее. Запил Лев Макарович и обозлился на весь белый свет. Правда, ребята - Коля с Сашей, к шефу хорошо относились, пытались поддержать его всячески, но тот начал вести себя совершенно по-свински, чем и друзей-приятелей от себя отвратил. Готовая докторская лежала мертвым грузом в сейфе, лаборатория, которой перестали поручать важные задания, погибала, а Лев Макарович быстро спивался и медленно сходил с ума. Вызывали его к начальству, выговоры делали за систематическое пьянство, но турнуть из института вроде как серьезного повода и не находили. Нехай, мол, живет себе, сверчок запечный. Добра никому не делает, но и худа от него, опять же, нет никакого.
Когда я в лабораторию попал, она уже в упадке была. Тычков ребят гонял мебель таскать, снег чистить, за водкой для себя. Да куда угодно, только не по работе непосредственной. Ну, они и начали его тихонько ненавидеть. Боялись, правда, чувствовали, что завлаб злопамятным становится, кабы не натворил гадостей каких. Поэтому неожиданное избавление от ставшего обузой Макарыча восприняли как манну небесную, хоть и на вкус прогорьклую. Меня единственного, наверное, из нас троих совесть особо не мучила. Я ж не знал тогда этой грустной истории. Но, с другой стороны, нельзя человека любить за одно лишь его славное прошлое и былые добрые дела. Тем более, что гадостями и пакостями дела эти покрылись точно пуленепробиваемым брезентом, если таковой где-то имеется. Все с участью шефа смирились. Давно, надо отметить, готовы к подобному повороту были и знали, что если не психушка, то наркологическое отделение по Макарычу сильно скучает. В общем, коллективная депрессия в затяжную стадию войти не успела.
Лев Макарович, попав в психбольницу с диагнозом "белая горячка", понял свое положение сразу, как только протрезвел. И решил с ним - этим самым положением - начать бороться. Прежде всего, надо было себя менять. Для начала - пить приказал себе завязать совсем и бесповоротно, даже обещание на листочке написал. На вопросы врача о явлении говорящей колбасы посмеивался, мол, чего в угаре не привидится и что только в состоянии алкогольного опьянении не почудится. Короче, стал в клинике примерным пациентом, и его через минимальный срок - сорок пять суток - выписали. Естественно, в институт Тычкова обратно не взяли. Да он и не просился, понимал все прекрасно. Зашел однажды в лабораторию в конце рабочего дня, когда одна Наталья там сидела, взял из сейфа свою диссертацию, да и свалил в неизвестном направлении, напоследок больно ущипнув лаборантку за руку. Наташка на следующий день нам рассказывала, так никто ей не поверил. Знать, твердо решил бывший завлаб жизнь свою изменить, коль с женщинами заигрывать начал.
А через полгода, когда я уже в лаборатории числился, Николай передал со слов академика нашего, что Тычкова взяли на работу в министерство. Эвона где выплыл, в самой Москве, в нашем главке! Мелкой сошкой, конечно, но все-таки. Кто бы мог подумать? Еще через пару месяцев слух дошел, что Лев Макарович докторскую защитил и к министру в замы по науке попал, но никто тогда этому не поверил, настолько нелепой информация показалась. И снова, ни слуху - ни духу.
Теперь же - на тебе, как гром среди ясного неба! Академика давно на пенсию отправить грозились, поэтому новость фурора не произвела. Но тот факт, что в его кресло усядется бывшее посмешище всего института, ветеран дурдома, которому колбаса говорящая мерещилась, а ныне доктор наук Лев Макарович Тычков, вдохновения среди научных работников не вызвал. Все, особенно начальнички, ходили по учреждению, как головой в воду опущенные. Понимали, что время репрессий надвигается. И каждый, кто гадость в свое время Макарычу сделал, поступок свой, должно быть. припомнил, испугался.
Николай мой тоже целую неделю был сам не свой. Все из рук валилось, огрызался, на нас кричал не по делу. Извинялся потом, правда. Мы не обижались, понимали, что основной удар на его голову придется. Хотя, за что, собственно? За то, что место шефа занял? За то, что зятем академика, хоть и неофициальным пока, стал? Но это же глупо. А вдруг не так страшен черт, как его малюют? Ведь слыл когда-то Тычков человеком очень неплохим. Может, должность солидную получив, снова станет деятельным и про дрязги былые не вспомнит? Слабая надежда оставалась, конечно, но твердой веры не было.
С Натальей мы продолжали работать вместе, хотя и разошлись. Договорились месяцок-другой пожить раздельно, обдумать все, как следует и горячку раньше времени не пороть. Наташка ушла к себе в общагу, я остался в квартире. Предлагал наоборот, но она не согласилась, сослалась на то, что квартира-то все-таки Колина, а тот свою жилплощадь мне оставил. На том и порешили. Вещи делить не стали, вдруг еще все наладится. Таскай этот хлам туда-обратно. В лаборатории общались нормально, но как-то по-деловому, сухо, без былой теплоты. Я пытался несколько раз знаки внимания оказывать, но она то ли не замечала, то ли замечать вовсе не хотела. В общем, отступился. Думал, чего, мол, надоедать человеку? Решили в своих чувствах и желаниях разобраться - надо разбираться, и нечего друг к дружке приставать. Ведь, верно?
