Уилл Селф - Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории
Но у Шивы не было даже этого. Он не получил ни капли того уважения, коим до сих пор пользуется в своем кругу отец их огромного шумного семейства. Единственный раз Свати была беременна Моаном, и этого ей вполне хватило — как еще мог Шива расценить ее пассивность? А когда Шива пришел к тому, что стал пересматривать всю свою жизнь — и заодно всех представителей класса британских индусов, — его поразило, что он и его жена были в самом авангарде социальных перемен, боровшихся за инертное демографическое течение, и они вступили в тихий бассейн стагнации деторождения, держа сына перед собой наподобие небольшого плавательного матраса.
Если бы точно так же обстояли дела с карьерой Шивы, находись он в авангарде психиатрии, тогда по меньшей мере неудовлетворенность его жизнью дома была бы компенсирована. Но его карьера — на начальном этапе рванувшая с места со стремительностью красной спортивной «альфы-ромео» — завязла в «Сент-Мангос». В «Сент-Мангос», где в тускло освещенных коридорах стоял соответствующий мерзкий запах, где уровень кадрового обеспечения настолько низок, что как-то раз Шива обнаружил себя поправляющим смирительные рубашки на особо буйных пациентах, как если бы он был заказным психотическим портным; в «Сент-Мангос», где коридоры и приемные увешаны акварельными плакатами с успокоительными. В «Сент-Мангос», где Шива встречал своих больных в холодных каменных нишах, и его не удивляло, что те принимали его за горгулью.
Он подумал, что с ними все по-прежнему. Один со светлой головой, похожей на луковицу, жидкими волосами, свисающими на высокий лоб; у другого вздута верхняя губа, словно он умудрился проглотить собственную кустистую бороду; и еще женщина — одна из множества — с лицом, на котором читалось горе, глубокие морщины тянулись вниз по ее щекам под действием гремящей и грохочущей машины саморазрушения, но, вопреки этому, она продолжала при помощи помады вырисовывать дуги а-ля Купидон в уголках бесстрастного и не внушающего любви рта. Вот с таким человеческим материалом ему приходилось работать, и Шива с трудом скрывал презрение, которое испытывал к своим пациентам. Нельзя сказать, чтобы кто-то из коллег это заметил хоть на секунду — внешне доктор Мукти оставался таким же добросовестным врачом-трудягой, каким был во времена стажерства и затем, когда работал в регистратуре. Но внутри он сгорал от несправедливого отношения к своему должностному званию. Кого и на какой предмет консультировать? Явно не эти человеческие отходы, скопившиеся снаружи за его дверью в целлофановых мешках. На что, в самом деле, походила бы такая консультация? Предпочитаете голоса или тремор? Тахикардию или недержание? Манию или неспособность сидеть спокойно в кресле по причине того, что я прописал вам такие транквилизаторы, от которых все ваши мышцы превратились в мясной фарш?
В первый год своего назначения Мукти старался. Он брал кипы записей и сидел допоздна, прорабатывая до мелочей все эти «консультации». На собраниях отделения он спорил по поводу финансирования и навлек на себя неприятности со стороны администрации. Его неисчерпаемая энергия била через край — он был всего-навсего человеческим аппаратом, которым управлял демон амбициозности.
Достаточно скоро Шива Мукти понял, что у него нет на это никаких оснований. Ему приходилось без конца зубрить в надежде, что когда-нибудь он столкнется со случаями синдрома Капгра (какие-то незнакомцы присваивают себе личины членов семьи несчастного больного), или де Клерамбо (удивительным образом, эту обманутую женщину страстно обожал министр иностранных дел Франции), или даже эпидермозоофобии (субъект заражен морскими вшами либо еще более экзотическими паразитами), но суровая действительность заключалась в том, что в основном пациенты, которые проходили в его двери — или которых приводили либо привозили, — были крайне находчивыми да к тому же ужасно многословными шизофрениками.
Шизофреники с их лишенными метафор описаниями собственных похожих на лабиринты тайн, инопланетных похищений и побегов из тюрем; шизофреники с их утомительной неуемностью и еще более невыносимым самобичеванием; с их ужимками, гримасами и наклонами с целью выяснить, не спрятано ли под столом у Мукти подслушивающее устройство; шизофреники, которые, точно сумасшедшие попрошайки, вечно среди нас и для которых — Мукти, надо отдать ему должное, все же был толковым и честным психиатром — он мог сделать так немного.
Само собой, он мог умерить пыл, мог насильно держать человека в клинике, мог гарантировать, что сотрудники социальной службы начеку и что бедные черти не займутся самолечением вплоть до полного забвения, но он не мог исцелить их — это было в руках Бога или богов, случайностей или Случая. И если это было в руках божества, то довольно остроумного, распределяющего души больных согласно тому же правилу, что обычно применялось в самых тупых представлениях, а именно Правилу Трех Третей. Одна треть больных была неизлечима, другую можно было с помощью лекарств довести до еле ковыляющей видимости нормального состояния, а третья в конечном счете неожиданно выздоравливала.
Шизофреники — что особенного мог с ними сделать доктор Мукти? В конце концов, этими проблемами занимались целые исследовательские институты, клиники для проведения группового психотерапевтического лечения в неформальной обстановке, в которых работали исключительно профессионалы; на этом поле было довольно тесно, места попастись оставалось немного. Кроме того, теперь все стороны сходились в том, что если прорыв когда-нибудь наконец случится, то в области фармакологии. Такой всем-психиатрам-психиатр, как он, вряд ли мог внести значительный вклад. Не существовало оригинального способа общения с теми людьми, которые считали, что чем больше чешешь, тем меньше чешется, равно как не было революционной диеты для тех, кто полагал, что все продукты производят в подземных жилищах насекомых в Минроуде.
Как же Шива Мукти мечтал заниматься своим делом в каком-нибудь прошлом столетии, когда поле психиатрии было еще довольно закрытым. Когда по ничем не огороженной саванне умственного беспорядка рыскали мелкие стада кочующих врачей и охотились на всё, на что только могли. Ни у кого в то время не хватало безрассудства и смелости остановить любого грамотного человека, творившего что ему вздумается в свое удовольствие. Гипноз, электричество, водометы — на сколько фантазии хватит, все что угодно можно было выдать за уникальную терапию. Черт, да сам Фрейд отстаивал целебные достоинства кокаина, прописывал множество уколов, вызывая у пациентов привычку к наркотикам! И что бы стало с методикой «лечения разговорами» Фрейда, будь она представлена в наше время с присущим ему уровнем недоверия, с нынешними практикантами, сующими таблетки, которые им втюхивают господствующие фармакологические корпорации? Без сомнения, знаменитый житель Вены был бы посрамлен, разбит в пух и прах и выгнан из города вместе со своей кушеткой. Даже в шестидесятые — когда маленький Шива еще обдирал коленки на кентонских заборах — любители Р. Д. Лейнга и Зака Баснера могли вбить себе в голову, что шизофрения вообще не является заболеванием организма.
Мысли о Лейнге, обретавшемся на периферии Лондона, в Шенли — в этом сборочном конвейере заблуждений размером с индустриальный квартал, — принимавшем ЛСД с пациентами, уже повидавшими гораздо больше, чем им бы хотелось, чьи галлюцинации были положительно испорченными, заставляли кровь Мукти свертываться от неприятного возмущения. А это воплощение абсурда Баснер! Он не только управлял фальшивым «Домом идей» в Уиллесдене, но к тому же самым наглым образом поставлял на рынок «самораспознающее средство» — «Ридл», — которое так хорошо расходилось, что это позволило жирному мошеннику обзавестись солидным отдельным домом в Хэмпстеде, где он и проживает по сю пору. Баснер, рисковавший — как считали многие — такими выходками испортить себе репутацию, появлялся даже на праздничных игровых шоу, где произносил тупую дежурную фразу: «Мы же не помогаем никому из сидящих здесь, не так ли?» И все же, несмотря на это — или, скорее, к сожалению, благодаря этому, — Баснеру удавалось восстанавливать свою репутацию снова и снова. Все это указывало на то, что медицинский истеблишмент, чьим олицетворением скорее была бы вежливая, сдержанная, седовласая фигура, исполненная несказанной добродетели, вместо этого оказался легковерным разиней, страдающим гебефренией. Даже сейчас, в свои семьдесят, Баснер до сих пор ведет консультацию в «Хис-Хоспитэл», сидя грудой мяса на вершине гейзера из талантов помоложе. Баснер, подобно знаменитому шуту, он все еще скачет по больничным отделениям и палатам, постукивая неудачливых соседей свиным пузырем, полным неистового веселого нахальства.
