Герхард Рот - Тихий океан
Когда стемнело, приехал Голобич с крестьянами, которые вызвались помочь ему вязать початки. Они уселись на стог и принялись связывать початки листьями и бросать их в корзины, а молодой парень таскал их на чердак. На окошке висела шляпа музыканта. Ашер заметил, что одно ухо у него заткнуто ватой. Он щеголял в красном, расшитом золотой нитью шелковом жилете, вставная челюсть была ему явно велика. Вероятно, он просто похудел. Впрочем, явилась и крестьянка, с которой он познакомился, когда вместе с Голобичем опробовал ружье и пистолет. Фамилия ее была Кюрбиш, она сидела рядом со своим гражданским мужем, похожим на китайца маленьким, толстеньким человечком в мятой шляпе. Он боялся поднять глаза, вязал пучки, низко опустив голову, словно опасаясь, что его вот-вот за что-то выбранят. О нем говорили, будто он батрачил больше сорока лет и, не имея своего угла, переезжал за работой с места на место. У Ашера сложилось впечатление, что он изо всех сил старается не привлекать к себе внимание. Стоило кому-нибудь к нему обратиться, как он еще ниже опускал голову. Пока он не напился, он ни разу не рассмеялся шуткам в свой адрес или в адрес своей жены. Едва его жена открывала рот, как его охватывал стыд, и он, если полагал, что никто этого не замечает, толкал ее локтем в бок. Тогда жена послушно придвигала ухо к его губам, чтобы выслушать, за что он ей выговаривает. Ашер то и дело посматривал на расписные мехи гармошки, которые в растянутом виде являли взору изображения эдельвейса, рододендрона и горечавки, а в сжатом — были сплошь красного цвета. Перламутровые кнопки от времени потеряли форму, хромированные инкрустации и темное дерево заблестели, как полированные. Музыка словно старалась попасть в ритм работе. Она строилась на простейших фразах, монотонных, повторяющихся, однако быстро сменяющих друг друга и требующих безупречности исполнения, и потому довольно трудных. К полуночи все початки связали в пучки. Одна из женщин веником вымела в сенях кукурузные листья, светло-желтыми и бледно-фиолетовыми пятнами испещрившие пол, корзины водрузили друг на друга. Когда кто-нибудь уходил, музыкант, наигрывая, провожал его до дверей. В кухне старушки танцевали с молодыми крестьянами. Последним, играя самому себе, ушел музыкант, скрылся во тьме.
Какое-то время Ашер лежал у себя в комнате. Потом до него донесся шум мотора. К его дому подъехала машина. Он ощутил что-то похожее на страх, сам не зная почему. Машина затормозила, мотор какое-то время еще работал, потом затих. Ашер включил свет и спустился по чердачной лестнице. Сходя вниз, он заметил на стропиле старое пальто, которое Голобич припас себе на зиму. Как легко было принять его за повешенного! «Хорошо, что это всего-навсего пальто», — подумал он. Он включил свет в сенях.
— Это ты? — послышался из-за входной двери голос его жены.
Ашер отворил.
— Я подумала, лучше приехать поздно ночью, тогда никто не заметит, — сказала она и обняла его.
«Я скрываюсь тут, как преступник», — пронеслось в голове у Ашера.
Его жена была невысокая, хорошенькая блондинка, коротко стриженная.
— А все-таки они тебя выследили, — возразил он ей.
Ашеру вспомнился человек в трактире, и он вполне верил тому, что тот ему сказал.
Ашер познакомился с Терезой, когда учился в университете. Она секретарствовала в частной клинике, где он работал. После того как они поженились, она ушла с работы. Она больше не хотела возвращаться на прежнее место, так как опасалась пересудов коллег. Когда Ашер начинал ее расспрашивать, она только отмахивалась: мол, пустяки, мелочи. Она никогда серьезно не задумывалась о будущем, но всегда с головой уходила в решение непосредственной проблемы. Родители Ашера развелись, отец не женился вторично, мать не вышла замуж. Отец владел аптекой, мать после развода бросила работу продавщицы и переехала к сестре, вместе с которой она время от времени отправлялась в какое-нибудь путешествие, впрочем, ненадолго и недалеко. У отца была подруга, однако она бросила его вскоре после развода, когда он заболел раком. Тем не менее, он прожил еще больше пятнадцати лет. Он хорошо ладил с Терезой, прежде всего потому, что она обладала чувством юмора и была довольно несерьезной (и Ашеру это пришлось по душе). Она приносила ему иностранные журналы, полевые цветы, фрукты, книги и сигареты. Ашеру нравилось, что у нее с его отцом свои секреты. Тереза занималась и воспитанием Катарины. Еще до школы она научила ее читать и писать. В сущности, прежде Ашер вел самую обычную, ничем не примечательную жизнь. Пожалуй, эту непримечательность можно было счесть самодовольством, по крайней мере, впоследствии у него возникло такое ощущение. Еще в сенях он рассказал Терезе о человеке в трактире, однако ее это только позабавило. Однажды, давным-давно, ему пришло в голову, что он — тугодум, а она — легкомысленная. Он никогда ей не изменял. Даже когда путешествовал в одиночестве, даже когда представлялся случай, — и вовсе не оттого, что его удерживал страх и что она могла узнать об измене, а оттого, что ему просто не хотелось изменять. С другой стороны, сам он не был до конца уверен в Терезе. Однако уступить собственным опасениям казалось ему мелочным, и потому они никогда не обсуждали тему измены. К тому же он был убежден, что его расспросы обидят Терезу, неважно, изменяла она ему или нет, а этого он ни в коем случае не мог допустить.
На чердаке было холодно. Когда он привел Терезу в комнату, ему особенно бросились в глаза ветхость и убожество дома. Перед женой он попытался сделать вид, будто ему все это совершенно безразлично. Все, что следовало бы обсудить, он обошел молчанием. На столе стоял микроскоп, и он притворился, будто так и надо. Однако втайне он был рад, что беспорядок в комнате оставляет впечатление, будто он занимается наукой, а не бездельничает. Потом он вспомнил о ружье и пистолете в изголовье. Он провел Терезу в кухню, притворился, что замерз, и вернулся в комнату. Там он вытащил оружие из-под подушки и спрятал его в бельевой ящик. Он подумывал, не вернуться ли ему прямо сейчас в город… Но что подумает Цайнер?.. Поэтому он промолчал. Лежа рядом с Терезой, он спрашивал ее, что за это время случилось в городе. Сам он лишь кратко упомянул о том, что с ним произошло. Следующим вечером он поедет в город, а Терезе об этом не скажет. Он обнял ее с заново проснувшейся страстью, удивившей его самого. В конце концов, он заснул, рано ли, поздно, он и сам не знал.
Проснулся он уже в полдень. Он нашел записку, на которой Тереза нацарапала несколько строк. На столе лежало чистое белье. Он собрал вещи и тут случайно обнаружил на столе картинку, которую его жена, наверное, привезла из дома и которую она подарила ему в начале их романа. Затем он отправился к Цайнеру и вместе с ним поехал в долину.
10
Он вернулся спустя неделю. Сгущались сумерки. В нетопленом доме стояла настоящая стужа. Пока они ехали по равнине, Ашер заметил, что Цайнер успел охладеть к политике. Хотя он и до выборов не очень-то интересовался политическими проблемами, теперь, стоило Ашеру завести об этом речь, он только пренебрежительно махнул рукой. По сути ничего не изменилось. Социал-демократы потеряли голоса избирателей, но смогли сохранить прежнее количество мест в ландтаге. Вдоль обочины — на коровниках, сараях, толстых деревьях — по-прежнему кое-где мелькали предвыборные плакаты. Неестественно большие лица политиков глядели на поля, пашни, деревенские улицы и луга.
Цайнер помог ему растопить печь в кухне.
— Вам придется купить дров, если собираетесь зимовать, — посоветовал он.
Из одного кухонного шкафчика послышался треск и хруст, а когда Ашер выдвинул наугад какой-то ящик, из него в беспорядке посыпались обрывки бумаги. Он сразу понял, что положенную туда оберточную бумагу изгрызли мыши, а открыв нижнее отделение, наткнулся на обглоданные пакетики чая, пачки сахара, упаковки соли и картонную коробку сухарей, от которых остались одни крошки.
— Это все мыши, — констатировал Цайнер. — Во время эпидемии бешенства мыши всего опаснее, потому что их никто не бережется.
Он помог Ашеру прибраться и расставить мышеловки. Всю неделю в городе Ашер жил очень уединенно, а уехав, решил, что жена и дочь вполне способны без него обойтись и особо не скучают. Иногда ему казалось, что он ни на что не годен. Возможно, стоило махнуть рукой на весь этот маскарад и просто сказать крестьянам, кто он и почему здесь поселился. Он же видел, какое скверное в деревне медицинское обслуживание. Раньше крестьянам самим приходилось оплачивать лечение, и потому они до сих пор неохотно обращались к доктору.
— Ладно, посмотрим, — сказал он себе в конце концов и попытался больше об этом не думать.
На следующее утро на листьях в лесу появилась белая сверкающая кромка льда. На лугах кое-где еще не увяли бедренцы, кокорыши и борщевики, с их широкими зонтиками, которые напоминали Ашеру брюссельские кружева, а теперь, покрытые инеем, больше походили на причудливые льдинки, упавшие с неба. Было еще рано. Он склонился над травой и стал с восхищением рассматривать прихваченные морозом цветки клевера, — ни дать ни взять колючие снежки меж травинками. Низиной он прошел в Санкт-Ульрих, купил там продуктов и не спеша отправился назад через деревню. На въезде в деревню стоял один из двух магазинов, в котором приютился и маленький ресторанчик. Наискосок от него располагался второй универсальный магазин, оба были построены недавно и почти неотличимы друг от друга. Из второго открывался вид на кладбище. Покупая продукты, Ашер расслышал слова какой-то женщины, что ее муж, мол, старшина Товарищества[3]. Флаг Товарищества Ашер уже видел в бальном зале церковного трактира[4], на стенке за стеклом. К кладбищу, кое-как примостившемуся на склоне холма, непосредственно примыкала церковь с домом священника, за ним протянулись частные дома, вновь отстроенная начальная школа, маленькое, покрашенное белой краской здание пожарной части и холм, на котором со скрипом вращался деревянный ветряк. На улице он никого не встретил. Из школы доносились детские голоса. Ему вспомнилось, как он познакомился со священником, и он решил к нему зайти. Когда он нажал на рычажок механического звонка, белая гардина на соседнем окне слегка отодвинулась. Спустя некоторое время священник отворил дверь.
