Ильза Айхингер - Великая надежда
— Оставьте Герберта, не трогайте его, у него нога хромая!
— Где ваши правила?
Окно разлетелось вдребезги. Черные и блаженные, плясали тучи, и вражеские сигналы шли подряд один за другим.
Сам Ной, с раненой кошкой в руках, молча смотрел на потасовку.
— Ну что, нашли вражеский передатчик?
По знаку командира отряда дети, одетые в форму, вытащили ножи. Старик бросился им наперерез. Ради детей Ной покинул ковчег. Их пальцы вцепились ему в бороду, руки и ноги запутались в его длинном зеленом халате. На мгновение старик увидел над собой занесенный ножик командира, этот пропавший, подмененный, давно проигранный ножик. Красная черта опять вышла из берегов.
Увидев кровь, они отшатнулись. Они пятились шаг за шагом — все пятились. Четыре стены удерживали их. Огромность подозрения их побратала.
Потому что вполне могло оказаться, что никакого передатчика нет.
Зачем мы тогда подслушивали, и зачем мы тогда учились? Зачем мы тогда смеялись и зачем плакали? Если нет никакого вражеского передатчика, тогда мы сами — просто дурная шутка, и ничего больше. Если нет вражеского передатчика, значит, все было напрасно.
Гроза медленно уходила. Между разворошенной кроватью и опрокинутым столом лежал старик. Красный ручеек неустанно сочился сквозь трещины в половицах. Они закатали старику рукава.
— У вас есть перевязочный материал?
— Внизу, в клубе, — заикаясь, пробормотал командир.
Все побежали вниз. С трудом удалось им перебинтовать рану. Они перестелили постель и уложили на нее старика. Где-то раздобыли водку.
— Приберите! — буркнул командир.
— Само собой, — огрызнулся Георг.
— Само собой, — повторил тот, другой. Это был новый оборот.
Они поставили на место стол и стулья, вытерли пол; потом они задвинули ящики обратно в шкафы, сложили книги ровной горкой и попытались собрать тетрадки со словами. Обнаружились любопытные вещи.
Небо улыбалось небесной голубизной. Но они уже не поддавались на этот обман. Эта ясная, чистосердечная синева, небесная синева, синева горечавки и синева синих драгун отражалась в солнечном диске чернотой мира, этой бесконечной, непостижимой чернотой за границами. Если тут нет никакого вражеского передатчика, мы все пропали.
— Очнитесь, ну очнитесь же!
В отчаянии они схватили старика и посадили его на кресло-качалку. Его голова тяжело и равнодушно свисала набок. Они подложили ему под спину подушки и укутали ноги одеялом. Они налили ему водки и тихонько покачали. Солнечные блики блуждали по их испуганным лицам, как следы беглеца.
— Если вы не можете объяснить, — еще раз начал командир, — если вы не можете объяснить, зачем вы здесь собрались…
— А вы? Зачем вы здесь собрались? Вы ничего не можете нам объяснить, потому и набрасываетесь, как на врагов! Вы знаете, что вы шуты гороховые, вот вы и рветесь в бой. Защитная окраска, чтобы спрятаться от себя самих. Вы же не хотите стареть, и болеть не хотите, и не хотите снимать шляпу перед чужими могилами!
— Где ваш вражеский передатчик?
— Если бы он у нас был! — в отчаянии крикнул Герберт. — Эх, был бы у нас передатчик…
— Он есть, — сказал старик. — Успокойтесь, он у нас есть. — Старик хотел приподняться на локте, заметил повязку и словно опомнился.
— Вам еще больно?
— Нет. Вы все здесь?
— Все, — сказал Георг.
— И другие тоже?
— Да.
— Тогда подойдите ближе!
Они сгрудились вокруг кресла. Где-то в доме захлопнулась дверь. Этажом ниже ребенок играл упражнения на рояле, играл без ошибок и раз за разом повторял одно и то же. Трезвучия хороводом летели над сверкающими крышами.
— Что такое наша жизнь?
— Повторять, — сказал старик. — Повторять, повторять!
— Повторение не часто услышишь.
Он кивнул. Услышишь не часто, но разве это что-то меняет? Мы повторяем упражнения на немой клавиатуре.
— Опять этот ваш тайный язык! — сказал командир.
— Да, — ответил старик, — именно так: тайный язык. Китайский и еврейский, то, что говорят тополя и о чем молчат рыбы, немецкий и английский, жить и умереть, — все это тайна.
— А иностранный передатчик?
— Когда кругом тихо, его слышит каждый из вас, — сказал старик. — Ловит волны!
Смеркалось.
Глубоко внизу на перекрестке громкоговоритель выкрикивал над городом вечерние новости. Он что-то рассказывал о затонувших кораблях в Северном море. По красивому голосу диктора было ясно, что он понятия не имеет о том, какая зеленая вода сомкнулась над матросами этих кораблей.
Дети молча прислушивались. Там вдали сумерки покрывали равнину и растворялись в неведомом. Темно-зеленым плюшем лежали луга у речной излучины. А надо всем парил лунный серп в руке чужого жнеца, не дававшего ему упасть. Близилась ночь.
Командир отряда вцепился в старика и снова начал ему угрожать: — Зачем вы учите английский, если это занятие стало бесцельным? Сейчас война, границы закрыты, никто из вас не сможет выехать.
— Он прав, — сказал Леон.
— Зачем я накрываю на стол, — сказал старик, — даже если я совсем один? — Он успокаивающе прижал палец к губам и слегка оттолкнулся ногой от пола; качалка пришла в движение.
Дети встревожились и теснее сгрудились вокруг него. Их лица были обращены к нему.
— Это верно, — сказал старик, — возможно, вы уже не сможете убежать. Цель рухнула. Но цель — это только предлог для того, чтобы сохранить игру, только тень настоящего. Мы учимся только для школы, а не для жизни. Не для того, чтобы убивать, и не для того, чтобы бежать. Не ради вещей, которые прямо перед нами.
Они уткнулись лицами в руки и вздохнули. Внизу по улице проехал автомобиль. Над рекой еще шел дождь.
— Зачем свищут дрозды, зачем мчатся тучи, зачем мерцают звезды? Зачем люди учат английский, если это напрасно? Все по одной и той же причине. И я вас спрашиваю, известна ли она вам? Теперь она вам известна? В чем вы нас подозреваете?
— В том, что вы служите чуждой силе! — крикнул командир отряда.
— Подозрение справедливое, — сказал старик.
Страх перед страхом
Зеркало было как большой темный герб. В самой его середине стояла звезда. Эллен счастливо засмеялась. Она привстала на цыпочки и заложила руки за голову. Какая чудная звезда. Прямо посредине.
Звезда была темнее солнца и бледнее луны. У звезды были большие острые лучи. В сумерках ее очертания были неразличимы, как линии чужой ладони. Эллен тайком достала ее из шкатулки для рукоделия и нацепила на платье.
— И в мыслях этого не держи, — сказала бабушка. — Радуйся, что ты от нее избавлена, что тебе не надо ее носить, как другим! — Но у Эллен было на этот счет другое мнение. Не столько не надо носить, сколько нельзя носить, вот именно — нельзя. Она глубоко и с облегчением вздохнула. Она шевельнулась, и звезда в зеркале шевельнулась тоже. Она подпрыгнула, и звезда тоже подпрыгнула: теперь Эллен могла загадать желание. Она отступила назад — и звезда вместе с ней. От счастья она прижала руки к щекам и закрыла глаза. Звезда осталась на месте. Звезда и была той тайной идеей, которую с давних пор лелеяла тайная полиция. Эллен ухватила пальцами краешек платья и покружилась, она танцевала.
Из трещин в половицах сочился сырой полумрак. Бабушка ушла. Она завернула за угол, как колышущийся на волнах корабль. Пока она не скрылась из виду, ее зонт вздымался под мокрым ветром, как черный парус. Непонятные слухи зябко тянулись по улочкам острова. Бабушка пошла узнать, что новенького.
Что новенького?
Эллен задумчиво улыбнулась звезде в зеркале. Бабушка хотела ясности. Между двух зеркал. Как неясна любая ясность! Ясно только неясное, и от сотворения мира оно становится все ясней и ясней.
Этажом выше тетя Соня давала уроки игры на рояле. Она давала уроки тайком. В комнате слева все ссорились те два мальчишки. Отчетливо слышались их ожесточенные звонкие голоса. В комнате справа глухой старик кричал своему бульдогу: «Пегги, ты хоть понимаешь, что происходит? Они ничего мне не говорят, никто мне ничего не говорит!»
Эллен взяла из шкафа две жестяные крышки и гневно состукнула их одна о другую. Во дворе кричала дворничиха. Что-то вроде: «…убираться отсюда… уберется… уберутся…»
Эллен секунду пристально смотрела на пустые серые стены, маячившие в зеркале позади нее и позади звезды. Она была одна дома. В комнатах слева и справа жили чужие люди. В этой комнате она была одна. А комната была домом. С вешалки у стены она сняла пальто. Бабушка может скоро вернуться, надо спешить. Зеркало — как большой темный герб.
Она сорвала с платья звезду, руки у нее дрожали. Когда кругом такой мрак, надо светить, а как прикажете светить без звезды? Эллен не допустит, чтобы они ей это запретили — ни бабушка, ни тайная полиция. Быстро, большими неуклюжими стежками пришила она звезду на пальто, на груди слева. Она сидела за столом и низко наклоняла голову над шитьем. Потом она накинула пальто, захлопнула за собой дверь и побежала вниз по лестнице.