Светлана Борминская - Куплю свадебное платье
— Да-а, напишешь тут, — уже заходя в квартиру, всхлипнула Татьяна Львовна. — Теперь все лето ветер в голове не выветрится, Автандил Георгиевич.
— Что, графинюшка? — уже с лестницы спросил Сазанчук. — Вы говорите, я слышу, милая вы моя, милая вы наша…
— Вот что, вы сок соком, господин капитан, а разбойника уж поймайте!
— Будем ловить! — донеслось с лестницы, и твердые шаги Автандила Георгиевича еще долго были слышны в мраморном пролете. — Словим, если поймаем!
Вот так-то…
Звонок
— Кого там принесло? — лежа на кровати вся в деньгах, нежным голосом спросила Альбина.
Зуммер, поставленный еще при Иосифе I, трещал так, что поднялся бы и мертвый.
Альбина зажмурилась, привстала, нащупала тапочки одной ногой и, чертыхаясь, пошла открывать.
— Эй ты! С прибабахом!.. — рванув дверь, выскочила она на лестницу и замерла. На нее с тоской в глазах смотрели двое участковых.
Альбина удивилась именно тоске, а не милиции, а участковые, глядя ей в область ключиц, сказали по очереди:
— Оденьтесь…
— …гражданочка.
— Мы к вам…
— …на обратном пути завернем, — натуральным сиплым голосом закончил Виктор Иванович Иншаков. И стражи порядка завернули за выступ стены, к лестнице на пятый этаж.
Альбина настороженно прислушалась, поглядела вниз и сбоку, подняла ногу — она стояла на лестнице в одних тапочках.
— Старею, — закрывая на четыре замка дверь, в раздумьях постояла она перед зеркалом. — Памяти никакой!
И быстро пошла в комнату, с маленькой ягодицы свисала банкнота в пятьдесят у. е.
17 мая
Когда участковый вернулся через два часа, а на этот раз был один А. Г. Сазанчук, денег на кровати Альбины уже не было. Один лишь легкий аромат витал в спальне, но дверь в альков оказалась плотно закрыта.
На мягкие расспросы, что она делала вечером пятнадцатого числа, Альбина возмущенно «сделала глаза» и хрипло напомнила:
— Я — вдова! Вы что — с ума сошли?
— Нет, ну конечно. — Участковый озадаченно взглянул на хрупкую разъяренную женщину, в глазах которой плясали черти. — Кто бы спорил, только не я, только не я… Так чем же вы все-таки занимались, а? Альбина Хасановна? — подчеркнуто вежливо уже с порога повторил Сазанчук и пристально оглядел углы. Он почувствовал запах, только не смог его идентифицировать, участковые не так часто, как хотелось бы, нюхают доллары, фунты и иены.
— Супруга оплакивала, — горьким шепотом сказала Альбина. — Оставьте меня.
— Ну что же, до завтра, — вышел в дверь участковый.
Альбина закрыла за ним, подпрыгнула и вернулась в кровать, чтобы опять лечь на деньги, которые были свалены в большой черный мусорный мешок и утрамбованы ногой. Так ей было легче пережить увиденное.
Натан…
Натан!
Альбина Яроцкая сама видела, как убивали ее мужа, она видела, как Натан упал, было совсем немного крови. Стреляли с крыши соседнего дома и попали аккуратно в затылок. Пуля-дура даже не вышла из головы, Натан упал, как перелетный гусь, только не в реку, а на мрамор парадной лестницы, ухватив жену за длинный подол шиншилловой шубы, в которой Альбина была в тот день.
— Натан! — закричала она. — Натааааа-ан! Нааатааан!..
Вся жизнь за одну секунду упала за уровень, вся ее жизнь!.. У бедного несчастье — потеря кошелька с пятью рублями, сколько же стоило счастье Альбины Яроцкой?
Он умер всего полгода назад!
Я — плакала.
А тринадцатого в программе «Незнайка на Луне» я увидела его — в Париже! Он шел вместе с какой-то дешевой секси, поддерживая ее за талию!
Такого просто не могло быть!!!
Я сама видела, как он лежал в киселе кровавых брызг на мраморной лестнице, я сама слушала двумя пальцами его сонную артерию — в ней не билась кровь!
Альбина металась.
«Его заказали? Он упал… Он решил исчезнуть, но без меня??? Он не стал… Он перевел все деньги… Он продал. Он переписал завещание, договорился. Он хотел исчезнуть — почему? Его предупреждали — допрыгаешься! Ты ходишь по краю, на грани, за гранью!..»
У Альбины не было в тот день денег даже до Ханты-Мансийска, но — Париж? Искать? Зачееем?..
А 15-го вечером, когда тучи закрыли «сталинку» со всех сторон и майский сумасшедший гром прогремел где-то в линиях электропередач, Альбина, как сомнамбула, вышла на лестницу с мусорным ведром. И, увидев преисполненную покоя и любви к этому миру Достоевскую, пошла за ней следом и со всей энергией обманутой не вдовы стукнула той по голове, подло подкравшись сзади, тем самым ведром, которое несла к мусоропроводу.
Достоевская упала, как подкошенная береза, Альбина потрогала ее тапочкой. И — просто по закону жанра — ей захотелось насладиться победой, а не уйти в свою темную квартиру, где витали духи, а не люди и не было ни крошки еды, Альбина забыла в расстройствах чувств дойти до ближайшей палатки, которых в Полежаевске было видимо-невидимо.
После того как убитый и похороненный супруг, оставив ее нищенкой, объявился в Париже с некой губастенькой секси, Альбине просто необходимо было хоть кого-то убить, чтобы не потерять себя в этом мире волков, где если не ты, то, значит, — тебя.
Но — убить…
Достоевская большой черной кучей лежала под ногами и шумно дышала, как прекрасная медведица.
— Корова чертова! Лауреатка! Вот я тебе!..
Альбина подняла ногу, но не смогла даже дотронуться до Достоевской. Словно невидимое поле защиты от всех Альбин и прочих охраняло эту поверженную галактику. Вот лежит на заплеванной плитке, хрипло дышит, из черных волос по виску капает кровь, а сделать с ней ничего нельзя. Невидимая защита, ангелы света за спиной в углах шестого этажа, и один ангел весь вспотел, держа Альбину за ногу, которую она занесла над лицом бесподобной Татьяны.
Переворот в душе.
Не все можно. Чего-то нельзя.
У раскинутых ног Достоевской валялась синяя, в серебре почерневших застежек, сумка из венецианской лавки «Сан-Венчерс», куда Татьяна Львовна как-то зашла, гуляя по палаццо.
— Ах ты!.. Ах ты, обормотка! — Альбина наклонилась и подняла сумку. — Тяжесть какая! Небось колбасы с сыром накупила и идет!.. — Она посмотрела вниз и: — Шла корова ужинать! — кинула сумку в мусорное ведро и, не оглядываясь, перепрыгивая через ступеньки, помчалась вниз, на свой четвертый этаж.
Из нового романа
Т. Достоевской:
«Человека делают другие люди. Не жизнь, а люди, с которыми живешь. Они обволакивают тебя, как дожди, овевают, как ветра, рвут на части, как ураганы, залезают в душу, как змеи, некоторые умудряются целовать, проникая своей сущностью настолько далеко, что ты рожаешь.
Люди — параболические антенны, ветряные мельницы, ливни, молнии. Иной раз такие, что ты сперва невыразимо счастлив, как дурак, а после страдаешь и держишься за землю, распластанный болью, с гипотетической дырой в голове, из которой в космос уносится частями твоя душа.
Ищите своих людей, быть может, вы их найдете через десятки лет. Уходите от людей, с которыми вам плохо, пусть они живут без вас. Конечно, если вы еще можете ходить, и вам чего-то еще хочется, и впереди — солнце, а не проветриваемая дыра неизвестности».
Бомж
Каждый вечер в одно и то же время на улице перед домом появлялся призрак денег.
Обычно бомж Илья Леонидович после того, как курил траву, видел его и разговаривал с ним.
— Раньше он был виден ясно, как человек, а теперь едва-едва, ну, как собака-а, ма-аленький такой!
Автандил Георгиевич, зная на своем участке всех абсолютно, включая кошек и собак, пять лет назад познакомился по долгу службы с бомжем Ильей Леонидовичем Брежневым. Тогда Илья Леонидович только-только поселился в пустой трансформаторной будке. Было лето.
— Я вообще к людям хорошо отношусь, — объяснил свое мироощущение участковому Илья Леонидович и, подумав, добавил: — Если они меня палкой по голове не бьют.
— А что — били? — посмотрел без улыбки Автандил Георгиевич.
— Бывало, — кивнул Илья Леонидович и раздавил ногой бычок.
На ящике перед Ильей лежал бумажный свиток.
— «Теория разрушения страны», — прочел Сазанчук. — Чье?
— Я пишу, — просто сказал Брежнев.
— Дашь почитать? — подумав, спросил Сазанчук.
— На, — протянул свиток Брежнев, — тут начало…
«У нас на уровне правительства разрешили обогащаться. Свободная конкуренция. Распродажа страны. Кто наверху — грабит страну по-крупному и по законам, которые сами же и придумали, а людишки внизу грызут друг друга, отнимая мелкие куски».
— Ну, ты это загнул, — посмотрел Сазанчук на бомжа. — Зачем это мумие трогать?
— Я — философ, — просто сказал бомж.
Участковый ушел, тихо закрыв за собой дверь трансформаторной будки.
