Раймон Кено - Вдали от Рюэйля
— Вне всякого сомнения, для здоровья правильно ложиться рано, — степенно отвечает аптекарь.
— А мы и не сомневались, — говорит Жак.
Пауза для ликвидации грязных тарелок, после которой Линэр, глухо кашлянув, задает следующий вопрос:
— Но мсье… мсье?
— Сердоболь, — говорит Жак.
— Мсье Сердоболь, вы только что сказали, что работаете у Бапоно? Я не ошибся?
— Точно. Я — химик.
— Работа продвигается?
— Продвигается. Мы разрабатываем несколько новых препаратов. А еще я провожу индивидуальные исследования.
— Это он вас сюда прислал?
— Кто? Куда?
— Бапоно. Ко мне.
— Зачем ему меня куда-то посылать?
— Ладно, не стройте из себя идиота.
Линэр говорит это раздраженным тоном. Жак резко встает, чуть не опрокинув стул.
— Мсье, — произносит он дрожащим голосом, — мсье, я никогда никому, даже пожилым аптекарям, не позволял называть себя идиотом.
Девочки смотрят на него восторженно, Линэр — устало.
— Мсье Линэр, — продолжает Жак, — людям, которые называют меня идиотом, я обычно бью морду.
— Он был чемпионом Парижа среди любителей, — шепчет Жинетта.
Это было сказано в адрес Линэра, для справки. Но аптекарь не испытывал страха. Он не знал, что такое бокс, он не дрался вот уже сорок пять лет и посему воспринимал сказанное не как гипотетический мордобой, а всего лишь как пустые слова.
— Я могу принести вам свои извинения, — пропел он с безразличием. — Но сначала сядьте и прекратите так кричать.
— Я принимаю ваши извинения, — сказал Жак.
Он сел.
— Итак, я продолжаю, — сказал Линэр. — Вас сюда послал Бапоно.
— Нет.
— Вы пришли не за эликсиром? Бапоно давно на него имеет виды.
— Я сопровождал этих барышень, — сказал Жак.
Линэр насупился:
— Вы вмешиваетесь в то, что вас не касается.
— Я не хотел быть нескромным.
— Однако вы нескромны, черт возьми! Вы нескромны! Я вас не приглашал, черт возьми, черт побери!
Линэр разозлился. Это было не только слышно, но и видно: по тому, как топорщилась его борода и морщились уши, первая подобно листве, которую колышет ветер, вторые подобно глади озера, которую волнует бриз.
— Не понимаю, в чем именно заключается моя нескромность, — ответил Жак. — Вы можете запросто беседовать с этими барышнями в моем присутствии. Полагаю, у вас ведь нет никаких секретов?
— О нет, — сказала Жинетта.
— Каких секретов? — спросила Пьеретта.
Она теребила один из гольфов, тот, что все время норовил сползти гармошкой. Линэр искоса поглядывал.
— Пьеретта, — строго произнес Жак, — оставьте в покое ваши гольфы.
Девочка улыбнулась и повиновалась. Линэр, перестав коситься, разинул рот.
— Вы же знаете, что я работаю секретаршей у Бапоно, — сказала ему Жинетта.
— Я тоже буду работать у Бапоно, — сказала Пьеретта, разглядывая свои ногти, которые пока еще не решалась красить, но уже и не грызла.
— Кроме того, — сказал Жак, — я работаю над средством против колорадских жуков.
И добавил торжественно:
— Тяжкий труд.
Затем, доверительно:
— А еще я пытаюсь вывести породу гигантских вшей.
— Удачная идея, — мрачно отозвался Линэр.
Он встал. Направился к буфету:
— Желаете дижестив[98]? Для барышень у меня есть кое-что легкое. Мсье Сердоболь, вы выпьете рюмку марка?
— Разумеется, — сказал Жак.
— А мне можно попробовать марка? — спросила Пьеретта.
— Нет, — ответил Жак. — Возможно, в другой раз.
Линэр разносил напитки.
— А вы знаете, у нас создана театральная труппа, — сказала ему Жинетта. — Я играю роль Селимены в «Мизантропе»[99].
— Очень хорошо, очень хорошо.
Он уже не слушал, о чем говорили вокруг.
Пьеретта непонятно от чего хохотнула. Жак продолжил:
— Я направлялся к вам, дабы переговорить с вами об одном деле, а этих барышень встретил у ваших дверей. Поскольку они мне сказали, что я им не помешаю, я подумал, что не помешаю и вам. Меня не касается, зачем вы приглашаете этих барышень к себе на торт после киносеанса, хотя, как руководитель «Блистательного Театра»[100], я обязан присматривать за членами своей труппы, в частности за Жинеттой. В сей поздний час она уже давно должна была бы спать, а не болтаться с визитами к горожанам.
— Я могла бы прийти и одна, — сказала Пьеретта, потупив взор.
Линэр что-то пробурчал, но его не услышали.
— Ведь я уже хорошо выучила свою роль, — сказала Жинетта.
— Речь идет совсем не об этом, — сказал Жак, — а о том, почему я очутился здесь. Жинетта, вы не возражаете, если я поговорю с мсье Линэром прямо сейчас?
— Не имею ничего против, — сказала Жинетта.
— Я — тоже, — сказала Пьеретта, подтягивая гольфы.
— Оставьте в покое ваши гольфы, — сказал Жак.
— Ничего предосудительного в этом нет, — вдруг язвительно брякнул Линэр.
— Мсье Линэр, — объявил Жак, — я пришел к вам по поводу эликсира «Беспечный скворец». Это уникальное лекарство, которое может сделать вас богатым, но…
Он замолчал, чтобы посмотреть, какое выражение лица будет у Линэра, но аптекарь обошелся без выражений.
— Но, — продолжил Жак, — до настоящего времени вы даже и не думали разрабатывать это замечательное открытие современными методами.
Линэр даже не пошевелился, Жак продолжил:
— Кроме того, распространение знания о лекарстве столь эффективном против болезней столь опасных стало бы делом весьма гуманным.
Жак продолжил:
— Короче, двойная выгода. Выгода для вас, выгода для человечества.
— Уже, — ответил Линэр, — лет пятнадцать, как Бапоно мне про это талдычит. Да плевать ему на человечество! Им движет одно тщеславие! Не хочет оставаться в ветеринарии, хочет пролезть в фармацевтику. Этот выскочка считает ее более изысканной. Так вот, плевал я на его тщеславие. Пусть остается в ветеринарии! Так ему, подлецу, и надо!
— Хорошо, а как же быть со мной? Ведь я же не Бапоно.
— Вы работаете на него.
— А если бы я на него не работал?
— А кто вы такой вообще?
— Друг этих барышень, — сказал Жак, широко улыбаясь.
Пьеретта прыснула со смеху, а ее сестра принялась внимательно рассматривать одну из фарфоровых ваз, украшавших камин, конкретно ту, что справа.
Линэр пожал плечами, придвинул свой стул к стулу Пьеретты и добродушно сказал:
— Нигде нет покоя. Приходят и надоедают даже в собственном доме. Я ни у кого ничего не прошу, пусть оставят меня в покое с моим эликсиром, который я продаю, как мне хочется и кому хочется. Ах!
Он повысил голос.
— Ах! Вы хотите прославить мой эликсир? Большое спасибо! Чтобы потом начались бесконечные неприятности. Большое спасибо! Мне все это уже знакомо. Видите ли, мсье Сердоболь, вы молоды, вы, похоже, не глупы, вы меня поймете. Представьте себе, в двадцать восемь лет я открыл лекарство, которое могло окончательно излечивать близорукость: всего лишь несколько капель, и уже не нужны очки. Могу даже вам сказать, из чего я готовил этот миопицид[101]: из малабарских бобов[102]. Итак, всего лишь несколько капель, и уже не нужны очки. Добавлю: уже не нужны окулисты, уже не нужны оптики. А значит: разорение для всех окулистов и всех оптиков. Так вот, мой дорогой мсье Сердоболь, за эту историю я чуть было не заплатил слишком дорого: о-ля-ля! своею жизнью! Всего-навсего. Меня хотели убить. Прекрасно. А продавцы черепаховых оправ хотели отрезать мне уши! Когда я все понял, то сразу же похерил свой миопицид и приехал сюда, в это тихое место, где просто и бесхитростно начал производить эликсир.
Представьте, что я начну на нем делать деньги! Так вот, повторится та же история. Представьте себе на секунду, я излечиваю от экзистенциальной онталгии, субстанциальной тоски, эссенциальной эпилепсии; что станет с врачами, теологами, фармацевтами, философами, хирургами? Все разорятся! Все загнутся! Конец Ватикану! Конец медицинскому факультету! О, я их прекрасно знаю, как только они узнают об излечении, они не оставят меня в покое и в итоге сотрут с лица земли, где мне совсем неплохо, особенно в этот момент, когда я сижу напротив такой славной малышки, как эта.
Он протянул руку и ущипнул ее за подбородок. Жинетта кашлянула, он отдернул руку.
— Я прекрасно вас понимаю, мсье Линэр, — сказал Жак, — но если бы эликсиром занимался я, то набросились бы на меня, а не на вас. Напали бы на меня, а вас, вас оставили бы в покое.
— Как знать, — сказал аптекарь, вновь придвигая свой стул к стулу Пьеретты.
— Я возьму на себя весь риск, — сказал Жак, — вы получите все выгоды, или почти все.
— Вы так полагаете?
— Мы объединимся с Бапоно.
Аптекарь рьяно зачесал затылок, дабы продемонстрировать озадаченность, в которую его повергло предложение Сердоболя. Но Пьеретта, чьи девичьи ножки сформировались уже куда лучше, чем представления о приличиях, интерпретировала жестикуляцию самым конкретным образом и воскликнула:
