Марк Гиршин - Дневник простака. Случай в гостинице на 44-й улице

Понимаете, «уже!», откровенно расхохотался Вове. Я уверен, что никто ничего не понял, но родственники стали дружно аплодировать. Американец удивился, но промолчал. Тут оборванец-профессор встал со своего места и пожал руки Вовам. Это означало, что лекция закончилась.

Прямо с эстрады Вова попал в объятия родственников. Американские профессора топтались в сторонке, как сироты. Мой сосед сказал, что когда он читал свою пробную лекцию, такого базара не было. Не иначе, у него на душе скребли кошки. Оборванец профессор, на котором, видно, лежала обязанность проводить Вов, терпеливо ждал, пока они закончат принимать поздравления. Я набрался смелости, подошел к нему и пожаловался, что хотел покритиковать лекцию, но мне не дали слова. Я думал, он спросит, что мне не понравилось, но он безразлично согласился, что на все не хватило времени. Видимо, его так утомил этот галдеж, что ему трудно было разговаривать, а скорее всего было все равно, какие бы мнения ни высказывали.

Зато мой сосед, которого продолжающееся чествование Вов, теперь уже с участием американских профессоров, терзало завистью и о котором Вовы, как и обо мне, совсем забыли, неожиданно предложил отвезти меня домой на своей машине. У него была длинная машина, и задняя ее часть завалена кожаными куртками. Они были накрыты брезентом, чтобы, как он мне объяснил, не привлекать внимания уличных воров, и он сначала пересчитал куртки, а потом мы поехали.

Продолжая полемизировать с Вовами, он сказал, что в Москве вы, допустим, могли легко продать духи «Шанел», у вас их из рук вырвут ваши же знакомые, или, скажем, за такую куртку, на которой вы здесь имеете прибыли пятнадцать процентов со штуки, там вы клали в карман все сто, я агри, он сказал по-английски, это значит согласен. Ну, что еще, он сказал, ну, практически, конечно, все западное вы могли без труда отдать в известные московские дома, я абсолютно агри, больше того, с мясом вырывали и давали, сколько вы хотите, вам не нужно было даже предлагать свой товар в туалете какой-нибудь «Праги» или «России» и каждую минуту дрожать, что загребут гебешники. Я не спорю, рынок необъятный, только давай, тут с Вовами можно согласиться. Вы экономист?

Наверное, он решил, что я научный работник, потому что назвал фамилию женщины, которая занимается устройством на работу наших эмигрантов с кандидатскими удостоверениями, решил, она для меня тоже старается. Он хотел бы ей что-то презентовать, чтобы она поскорее устроила ему контакт с колледжем. Может быть, у меня есть какой-нибудь ценный сувенир из Союза, он бы купил для нее.

Когда мы подъехали к моей гостинице, он предложил купить у него куртку, все равно надо до отъезда ликвидировать весь этот бизнес, он кивнул на куртки, наваленные за нашей спиной, а к стеклу машины был приклеен кусочек картона, на котором большими буквами было написано «sale». Наверное, он торговал этими куртками прямо на улице. Когда я признался, что не кандидат наук, просто имею высшее образование, а на кожаную куртку пока нет денег, он недовольным тоном сказал, чтоб я поскорей выходил из машины, здесь нельзя стоять.

Действительно, несколько машин, которым мы загородили дорогу, уже нетерпеливо сигналили.

Утром пошел в колледж, где Вова читал лекцию. Встретил в коридоре того шефа славянского отдела, который на лекции сидел впереди меня. Не знаю, может быть, он удивился, что какой-то эмигрант пришел критиковать вчерашнюю лекцию. Но вида не показал, даже кивал головой в такт моим словам. В кабинет, правда, не пригласил, в коридоре. Неужели вы тоже считаете, прямо спросил я, что в Союзе уже появились помещики? Он уклончиво ответил, что во всяком случае это утверждение и некоторые другие, которые он услышал на лекции, интересны. Ну, скажите, спросил он с таким видом, как будто поймал меня на противоречии, разве мы спорили бы с вами, если бы лекция была не интересна? Я не знал, что ответить. Хорошо, я только сказал, а спекулировать парфюмерией это хорошо? Ведь это не лекарство, а духи, без них не умирают.

После этого я нашел кабинет того профессора, который на лекции сидел с Вовами на эстраде. Он был уже не во вчерашнем спортивном пиджаке, а надел какой-то старый свитер, не лучше пиджака. Но выглядел намного бодрее. С ним я чувствовал себя не так скованно, видно было по лицу, что он, как и я, эмигрант, но живет здесь уже много лет. У него на столе лежала подшивка «Правды», он что-то искал в ней, так что вообще можно было подумать, что мы в Союзе. Знаете, я ему сказал с порога, я в первый раз в Америке был вчера на лекции и разочаровался. Видно было, он удивился, кто я и почему оказался здесь, но потом, мне показалось, вспомнил меня. Чему-то улыбнулся и вернулся к занятию, прерванному моим приходом. Тогда я не выдержал и спросил, неужели никого не интересует истина? Только после этого этот едва шевелящий губами старикашка удосужился мне ответить, что, наоборот, он внимательно и с интересом меня слушал. А я еще ничего такого не успел сказать. Вот и пойми, он такой рассеянный или хочет, чтоб я поскорее ушел. Опять склонился над «Правдой» и перевернул лист. Я увидел, что я ему ни стану говорить, или не услышит или тут же забудет. Попросил у него бумагу, он машинально дал лист, карандаш сам взял со стола и тут же у него на диване за пять минут все расписал по пунктам, что говорили Вовы, и как на самом деле. Вышло даже меньше страницы. Положил на стол, даже не знаю, заметил ли он, и ушел.

Все эти дни то туман, то дождь. Я шел из колледжа в гостиницу пешком, хотел сэкономить на сабвее, сначала было ничего, только туман, а потом мне не повезло, пошел дождь. Добрался до гостиницы весь мокрый. Повесил на кресле сушить одежду, принял горячий душ. Настроение намного лучше. А то получается нелепость. Кто врет, того слушают. А если хочешь сказать правду, то надо освободить аудиторию, то все страшно заняты. Приятно, когда добьешься своего. Я уже решил, завтра с утра найду где-то комнату, заплачу долларами, которые привез из Союза, мне при выезде дали сто двадцать за рубли. Вполне уложусь в срок, который мне дал ведущий, И вовремя освобожу номер в гостинице.

А то, что Рита говорила, не уходить, пусть полиция приезжает выселять, так это одни слова. Чтоб меня утешить. Сама она наверняка уже выбралась из гостиницы, потому что я уже несколько дней подряд не могу ее застать. К тому же, как я могу требовать от ОМО, чтобы они продолжали оплачивать гостиницу, если они знают, что я привез с собой доллары? Когда сюда прилетел, они мне дали заполнить анкету, там был вопрос, сколько у меня наличных, я ответил. Может быть, другие писали, у них ничего нет, тогда они могут говорить, у них безвыходное положение, нечем платить за квартиру.

Лежал, а потом спустился посидеть напоследок в вестибюль. За окошком ночной администратор, значит, больше шести. А вообще, если идет дождь, трудно понять, день это или ночь, так темно, особенно из моего номера. Смотрел, кто входит, кто выходит. За стеклянной дверью в гостиницу видна мокрая улица, вся разноцветная от отражений рекламы. Такси, поминутно проезжающие по улице, желтые. Медленно проехала полиция, в синей.

Вернулся к себе и уложил вещи в чемодан, чтоб завтра уйти пораньше. Осталось только, что надену на себя, и кастрюля, которую мне когда-то принесла черная уборщица.

Если бы я знал, что случится накануне вечером, то прежде, чем положить ручку, написал бы: когда я складывал вещи в чемодан, кто-то постучал. Я открыл дверь, решив, что это уборщица забыла утром убрать мой номер или поменять постель и сейчас спохватилась. Дверь раскрылась лишь на ладонь, потому что я забыл снять цепочку, и я увидел двух молодых черных. Один, видно, накуренный, лицо набрякшее, извинился и пошел по коридору, а другой, лица которого я не мог видеть, потому что он носил черную фетровую шляпу с широкими опущенными полями, вдвинул колено в щель и сказал, эй, мэн, дай доллар. Я ответил, у меня нет. Он немного поколебался и неохотно пошел вслед за дружком.

Я закрыл дверь и снова занялся чемоданом. Конечно, если бы не цепочка, эти ребята были бы уже у меня в номере. Позвонил телефон, и я услышал вовин голос: «Старичок, у меня твои тезисы». Я удивился, что за тезисы? «Ты сегодня оставил профессору Кагану замечания к нашей с Люсей лекции?» Я ответил, оставил. «Ну, так он нам дал копию. Ты возражаешь?» Я был рад, значит, заметил все-таки. Хорошо, что не поленился, пошел. Вове я сказал, что не возражаю, пусть читает, если хочет. «А я уже прочел. Хотел поговорить». Но говорить ему было нечего, он сам знал, что помещики не вернутся. Он сказал это, чтобы привлечь внимание. Не станет же он в этом мне признаваться. Скорее всего Вова хотел, чтоб я больше не ходил к американцам, а то они могут передумать и не взять его на работу. Я ему так и сказал, но он не обиделся. Наоборот, пригласил к себе, Люся вот-вот должна придти, и есть замечательный французский коньяк. «В оплетенной бутыли „Мартель“?» — спросил я. Старичок, сказал Вова, не надо злословить, подымись наверх, ты убедишься, что ты ошибался. Я ответил, может, приду, даже не знаю, почему согласился. Немножко на меня подействовало, что он не обиделся, надо признать, не каждый способен с такой кротостью разговаривать с человеком, который бегает и доказывает, что ты приехал обманывать Америку. Но на лестнице я подумал, что, конечно, поступаю беспринципно, хотелось узнать, что это за знаменитый «Мартель», о котором я не раз читал, но никогда не пил, и поесть сухой колбасы, у Вов она всегда на столе, когда не придешь, а я нарочно узнавал в магазине, сколько она стоит, очень дорогая.