Е. Бирман - Протоколы с претензией
– А для начала, – предлагает Б. к новому плану свои добавления, – в завершение марша Вашингтон – Иерусалим подарить Крестоносцам-Сионистам Назарет, а Соседи подарят им Вифлеем.
– Для начала, как только просочатся в прессу слухи об этом плане, нам нужно будет где-нибудь прятаться, – сказала Баронесса.
– От кого прятаться? – спросил В.
– От всех! – ответила Баронесса с уверенностью.
Я. смеется – средиземноморский климат благоприятно сказывается на способности к воображению.
– Впрочем, – Я. вдруг стал серьезен, – ситуация может и так повернуться, что приглашение христиан-евангелистов в страну станет неизбежностью. Кто знает? Жизнь полна сюрпризов. Сказали бы мне лет двадцать пять назад, что Большевистская Империя может развалиться в одно мгновение, я только посмеялся бы – бетонный шар можно перекатить с места на место, но разрушиться он не может. И вот случилось же. Уж если суждено делить страну с кем-то, что, между прочим, всегда имело место в этих краях, не лучше ли делить ее с теми, кто ждет от этого наступления царства Божьего, чем с теми, кто царство Божье видит в том, чтобы утопить нас в море?
– Вы, между прочим, вели речь о “Боге, труде и свободе”. И как же с первым пунктом, – интересуется Баронесса, – что с Иисусом?
– Движение и свобода божественны сами по себе, – парирует Б. – Нам важно, что путь, нащупанный WASP, как перчатка к руке подошел еврейскому духу. Да и Иисус – он ведь нам тоже не совсем чужой. Ему повезло – его раскручивали Петр и Павел, самое успешное еврейское рекламное агентство всех времен и народов, – поясняет Б.
НАСЛЕДСТВО Я.
Я. думает, что в своей книге он не коснется следующих поколений. Он не станет писать о детях. Детям нужно помочь встать на ноги и рассказать о себе. Свою жизнь они выстроят по собственным правилам, сами расскажут о ней. Так рождаются семейные саги, так движется мир. Так даже, может быть, создаются роды с их историей, гербами, домами, построенными на наследственной земле, даже если этой земли хватает лишь на маленький дом с небольшой лужайкой. Разве для благородства нужен королевский указ? Его растят в себе. Разве для этого нужно состояние? Достаточно неунижения бедностью. Нужно достоинство, нужна независимость, для благородства необходима свобода. Дар свободы и бремя ответственности создают защитные бастионы устойчивости. Устойчивость делает человека беспечным. Здесь много беспечных людей, и этой обретенной беспечностью они ни за что не пожертвуют, считает Я.
ШХУНА ЛЮДЕЙ
Нужно нам попытаться понравиться изысканным европейцам каким-нибудь поэтическим описанием, насыщенным словесными пилястрами и контрфорсами в русском стиле и еврейской манере, решил Я., прочтя хорошую книгу европейского автора и непрестанно размышляя о возможностях политического сближения с Европой. А решив, написал:
У меня глаза глядят от глядения, У меня вот здесь болит от ранения, У меня усы растут от волнения, Пробуждает меня – удивление.
(Я. Из неопубликованного)
Здесь, между прочим, никаким постмодернизмом еще и не пахнет и все еще пока понятно. А уже и после этого сочиненного им четверостишия ходил он гоголем, неделю слышать не мог “на холмах Грузии...”. Пресно, говорил. Но грустнел, объясняя свою грусть тем, что стихи в этом плане – вещь ужасно невыгодная. В них слишком много позволено, и потому трудно отличиться. Но зато из самых завалящих стихов можно выкроить совершенно незаурядную прозу. Возьмем что-нибудь попроще. Например, вот это:
У лукоморья дуб зеленый, Златая цепь на дубе том: И днем и ночью кот ученый Все ходит по цепи кругом...
Прежде всего, нужно выбросить рифму. Проза и рифма, как гений и злодейство, – вещи несовместные. Итак, начнем. “Лукоморье. Зеленый дуб”. И вот мы уже в интеллектуальной ловушке – мы ведь понятия не имеем, что такое это “лукоморье”. Здесь слышатся слова “лук” и “море”. Это толкает нас к осознанию инвариантности всего сущего. Это может быть и море лука, и лук в море. И дубы ведь не растут у моря. Какой мощный образ. Феллини. Девять с половиной. Литература для писателей. Не этот ли зеленый великан стряхнул с себя по осени лук в море? “Золотая цепь тяжело свисает с его ветвей”. Ну, этот полунамек мы уловили сразу. В наши утонченные времена, с нашим чутким вкусом как можно не уловить, что только полный дуб может навесить на себя тяжелую золотую цепь. И мы сочувственно пожимаем плечами. Мы сочувствуем несовершенству флоры в не меньшей степени, чем несовершенству людскому. Человек и природа – едины. Но продолжим. “Серый кот в черной мантии и черной же треугольной шляпе с кисточкой мягкими шажками крадется вдоль золотой цепи”. Стоп. К каким ассоциациям подталкивает нас автор? Всякий кот, самый серый, самый полосатый, с самого появления своего на свет божий знает об этой жизни все, что требуется о ней знать. Ему учиться – только свою самодостаточность разрушать ржавчиной людских проблем. Нацепив на него аксессуары людской образованности (сам кот этого ни за что бы не сделал), автор подготавливает нас к глубокой трагедии духа. Боже, как это увлекательно – творить сложную, многозначную прозу, богатую аллюзиями, реминисценциями, парафразами, эвфеминизмами!
Там, на далеком горизонте, где, кажется, кончается лук в море, мы различаем шхуну. Она плывет. Ее паруса наполнены ветром человеческих исканий. Эта шхуна настоящая, а вы как думали?
N++; О БОЛЬШОЙ БОМБЕ
В отличие от миллионов и миллионов людей на Земле, знающих о Большой Бомбе Еврейского Государства только из газет и телепередач, все члены Кнессета Осведомленного Созыва неоднократно ездили на автобусе к Красному морю в Эйлат и по дороге видели серебристый купол Храма Загадки Еврейской Большой Бомбы. Ее (бомбы и загадки о ней) испытания регулярно производятся на полигоне Соседского воображения. Раз в год ставит вопрос о Бомбе в Организации Объединенных Наций лично Большой Фараон. Нации выражают обеспокоенность. Если бы не Старшая Сестра с ее успокаивающими сеансами мирового психоанализа, быть бы Большому Скандалу. Молчит по этому поводу Император Острова Пингвинов, потому что это его предшественники делали вид, будто передают Еврейскому Государству выкройку жандармской фуражки, а не секреты Большой Бомбы. Он не любит об этом вспоминать, чтобы не навлекать на себя гнев Соседей, а мы, утверждает Кнессет Зеленого Дивана, любим, – и по прямо противоположной причине.
– На Храмовой горе есть очень похожий купол. Только золоченый. Там не прячут Большие Бомбы с золочеными головками? – шутит Баронесса.
– Да ладно! Мало нам Безумного Аримана, – порицает Кнессет Баронессову шутку и, переводя разговор на персов, отвлекается на убийство Грибоедова. В этой теме Кнессет Зеленого Дивана находит утешение, утверждая, что вот ведь не во всех неурядицах в мире виноваты евреи, кое в чем виноваты армяне. Ведь именно защищая армянина, погиб русский поэт Грибоедов, труп которого еще три дня волочили по улицам возбужденные персы. А отсюда плавно скользят мысли Кнессета к внешней политике Российской Империи.
– Увы, – сетуют члены Кнессета, – жителям Еврейского Государства, не связанным происхождением с Российской Империей, она по международному шаблону, с удовольствием поддерживаемому самими русскими, представляется непредсказуемым бурым медведем, который чем дольше не покидает берлогу, тем лучше для всех. Ведь никогда не знаешь, что сулит тебе встреча с ним. Хоть он и зашиб мощной лапой нацистского монстра, и он же, свернув лапу в кукиш, показал его Старшей Сестре, помогая образованию Еврейского Государства. (Ради этого самого кукиша, конечно.) Увы, затем годами он делал ставку на Соседей, рычал, не отпуская будущих жителей Еврейского Государства в Америку. Теперь вот завел хитроумные шашни с потомками царя Кира, двухсотлетняя власть которого (его и его потомков) над Землей Обетованной в давние времена, между прочим, не оставила ни одной еврейской жалобы в протоколах полицейского участка истории.
– Что ж, выпьем за царя Кира, однажды вернувшего нам Иудею, – налил Б. бокал Баронессы. – И за Петра Великого, который рубил окно в Европу, где хорошо и прохладно. А не прорубался в жаркий Ближний Восток, на котором только тускнеет и портится медвежья шкура.
N++; ШПИНАТ, КОЛБАСА, ХОЛОКОСТ
