Николай Фробениус - Другие места
– Кристофер, – прошептала она.
И несколько раз повторила мое имя. Я словно окаменел и не мог вымолвить ни слова. Ее руки медленно разжались.
Мы смотрели друг на друга.
– Тебя долго не было.
Мне пришлось согласиться, что я отсутствовал довольно долго.
– Я так рада тебя видеть. Чем ты там занимался все это время?
– Учился, – быстро ответил я.
– Учился?
Я уловил в ее голосе остатки былого восторга.
– Картографии, – сказал я. – Рисовал карты.
– Правда?
Рассказывая о своих занятиях в университете Буэнос-Айреса, я встал и заходил по комнате.
Сам не знаю, почему я солгал ей. В одном баре в Мерседесе я познакомился с американским ученым, написавшим книгу о картографии. Мы с ним долго проговорили. Он оставил жену дома и уехал отдыхать, чтобы пить на свободе. Каждый вечер мы встречались в одном и том же баре, и он рассказывал мне об истории картографии. Его лицо выглядело так, словно невидимая сила прижимала его к земле, а он, как мог, сопротивлялся ей. Но рассказывать он любил. Его глаза светились от бренди.
Эта история вырвалась у меня нечаянно.
Я рассказал маме, что написал диплом. Он был посвящен марсельским картам XVI века.
– Это ужасно интересно. До шестнадцатого века, можно сказать, не существовало карты ни одного европейского города. Ты знала это? В то время у людей не было ничего, кроме чертежей столетней давности. Ими нельзя было пользоваться. Они никуда не годились. Города вообще были не похожи на то, что изображалось на этих чертежах. Люди не знали собственных городов. Не умели в них ориентироваться. Они знали только, что море находится слева, а горы – справа. Что в порту пересекаются две большие дороги. И все.
Склонив голову набок, мама внимательно разглядывала меня. Не знаю, что означал ее взгляд. Может, она уже разоблачила меня и не верила ни одному моему слову, а может, она вообще не слушала, а только наблюдала за мной.
– До того как появились карты, люди не знали, чего в их городе больше – улиц, пересекавших друг друга, или торговых площадей. Они не могли представить себе, как выглядит их город. Ты это знала? Они могли представить себе только землю. Видели только маленький кусочек земли. А в действительности все было иначе. Город продолжался и по другую сторону знакомого им пятачка, он расширялся, рос, становился все больше и больше. Или, к примеру, люди считали, что они живут в замечательном месте. И вдруг в один прекрасный день: эврика! Это болото.
– Какое счастье видеть тебя! – произнес слабый голос.
– То же самое, как ни крути, относится и к идентичности народа. В то время набор признаков, которыми люди отличались друг от друга, был не так уж велик. А сейчас, ты только подумай! Просто невероятно. Теперь множество признаков определяют, кто есть кто. Как в Реестре переписи населения. Или, на худой конец, в полиции. Фамилия. Имя. Дата рождения. Место рождения. Пол. Место проживания. Прежнее место проживания. Профессия. Прежняя профессия. Образование. Доход. Социальное положение. Родители. Профессия родителей. Их место проживания. И так далее и тому подобное.
– Я часто гадала, чем ты там занимался. Где же ты побывал?
– В шестнадцатом веке у нотариусов не было столько сведений о жителях города. Так, кое-что. Хорошо, если было известно имя человека и его ремесло. Например: Петер, мясник. И все. Где он жил? За церковью. Больше в книгах ничего не значилось. Ты это знала?
– Я тоже очень любила путешествовать. В молодости. Я путешествовала по Европе. Париж. Флоренция. Рим. Я была даже в Будапеште, ты это знал, Кристофер? Я тебе рассказывала о своей поездке в Будапешт?
– Тебе, наверное, скучно меня слушать? Ты не совсем здорова. Я утомил тебя. Я могу часами говорить об этом. О теме моего диплома. Картография в Марселе в шестнадцатом веке. Преподаватель сказал, что это интересная работа. Блестящая, сказал он. Он так чудно улыбался. Все считали его непредсказуемым, но вообще-то он был человек неплохой.
– Я много раз перечитывала твое письмо. Оно лежит в письменном столе.
Я обернулся и посмотрел на письменный стол у окна. Все слова вдруг иссякли, я не знал, что еще можно сказать. Она снова взяла мою руку и словно прикоснулась к моим обнаженным нервам.
– Я так рада видеть тебя, – сказала она, точно не слышала ни слова про картографию, Марсель и все прочее. Неожиданно у меня вырвалось:
– Неужели ты не знала? Что у него была вторая семья? В Хёнефоссе. Ты правда не знала об этом?
Она закрыла глаза, и мне показалось, что она погрузилась в скрытый под веками бассейн, до краев наполненный мыслями. Я сжал ее руку, подержал в своей.
Потом я услыхал тяжелое дыхание.
Пока она спала, я спустился в гостиную. Слышать это тяжелое дыхание было свыше моих сил.
На книжной полке, где раньше стоял телевизор, зияла пустота. Мама убрала его. Странно только, что его место так и осталось пустым. Как будто оно было зарезервировано для покойника, вроде пустого кресла, в которое никто не садится, потому что оно как бы ждет своего безвременно усопшего хозяина.
Я подошел к полкам и посмотрел на книги.
Больше всего здесь было романов Генри Джеймса. Год за годом мама трудилась над переводом его романов. Честно говоря, я думаю, что ее доконал именно Генри Джеймс. Его романы способны доконать кого угодно. Достаточно перевести один «Женский портрет»! Ничего удивительного, что она заболела.
«Женский портрет» считается великим шедевром Генри Джеймса. В нем много лишнего, такого, чего не должно быть в книге, и еще эти длиннющие фразы. Книги с длинными фразами – это в основном те, в которых писателю изменило чувство меры. Он заболтался. И болтает, страница за страницей. Он любуется собственным голосом. Без конца повторяется. И остановить это невозможно. Читать это чертовски трудно, и ведь там ничего не происходит. Только бесконечная болтовня о том, как люди выглядели или что они почувствовали, когда через грязное стекло увидели известную особу.
Я люблю книги с короткими фразами. По мне, чем короче, тем лучше. Мама изнемогла от этих длинных фраз Генри Джеймса. Они тянулись без остановки. Страница за страницей. Переплетались друг с другом. Их нельзя разделить. Они спутаны намертво.
Переведя три романа Джеймса, мама сдалась. Врач сказал, что для нее это вредно. Она перетрудилась. Слишком много слов. Слишком длинные фразы. Это шло уже в ущерб здоровью. Она оказалась слишком чувствительной. И нуждалась в отдыхе.
Потом ей дали бюллетень, и она получила деньги от страховой компании. Иногда, когда она читала романы Генри Джеймса, я боялся, что она снова примется их переводить. В ее глазах горел странный огонь. Она так тепло говорила о Генри Джеймсе. О его фразах, деталях, многозначительных репликах, среде, образованных и загадочных героях… Это напоминало любовные отношения.
Герои романов Генри Джеймса решительно лишены способности совершать поступки, они гуляют в садах, пьют чай и изучают изнутри человеческую природу, ведя беседы о браке и достоинстве, но не способны и пальцем пошевелить. Мистер Осмонд и Исабель Арчер ходят с бомбами замедленного действия в головах, бомбы тикают, но уже через несколько страниц читатель понимает, что этот звук – лишь эхо, которое медленно замирает, переходя в неопределенный стон. В них нет никакого действия, ничего не происходит, сказал я маме и отложил книгу.
Этого вполне достаточно, сказала мама и снова взялась за книгу.
Меня мутило от этой постоянной неспособности действовать. Мне захотелось сжечь все романы Генри Джеймса, всю эту массу бессильных фраз. Я бы с радостью вынес эти книги в сад и поднес к ним горящую спичку. И радовался бы, глядя на поднимающийся к небу дым, который смешался бы там с облаками и пролился дождем.
Я вышел на кухню. Мамин помощник Стиг сидел у кухонного стола. На лбу у него выступили капельки пота, он курил.
Я подошел к телефонному столику в коридоре. Он был завален бумажками. Телефонный столик у нас всегда был завален бумажками. Я смотрел на разбросанные по столику номера. Это была неразбериха возможных договоров и нарушенных обещаний. Несколько минут я смотрел на телефон, пока не понял, что звонить мне некому.
Стиг как-то странно поглядел на меня, погасил сигарету и собрался уходить.
8
Я спал в своей старой комнате и проснулся оттого, что у меня дергалось плечо. Какая-то мышца. Я прижал ее пальцем и почувствовал ее дрожание. Как интересно! Я осторожно сел и глубоко вздохнул. Мышца перестала дергаться. Сколько уже лет я не был в этом доме! Карта мира по-прежнему висела над моей кроватью. Я пробежал глазами по береговой линии Чили – извилистая линия на краю моря. Но я не мог сейчас думать о береговых линиях.
Босиком спустился на кухню. Напился воды из-под крана. Еще раз заглянул в холодильник. Из него пахнуло пластмассой, старым льдом, спертым воздухом. Я подумал о еде, которой там не было, и достал тюбик икры. В шкафчике на кухне я нашел пачку хрустящего хлеба. Целую вечность я не ел хрустящего хлеба «Ривита» с икрой из тюбика.
