Ирина Богатырева - Stop! или Движение без остановок . Журнальный вариант.
– Мелкая, да ты что? – Он встает и вдруг хочет обнять за плечи. Мне не хочется этого и стыдно своих слез, я вырываюсь, отворачиваюсь и причитаю.
– Я им сказал, что мы остались и почему, этим альпинистам, а они предложили с ними на базу, за продуктами. До базы часа два, там баня есть. Я же говорю, дорога нам поможет. Вот выздоровеешь, пойдем вниз, помоемся.
– Помоемся… – произношу мечтательно, будто в первый раз слышу.
Сижу и смотрю в котелок, и от сытного его варева, от запаха и тепла не чувствую голода. Треск костра. Звезды сквозь лапы кедров.
Безветрие и тишина.
– Ты зачем столько хвороста набрал? Зимовать тут собрался?
– Хотел общаться с духами. Но, пока шел с базы, хорошо так стало и тихо. Не захотелось охоты. Такой огромный вокруг нас мир, Мелкая. А мы такие маленькие, хрупкие и одинокие, все движемся куда-то в этом мире. Но если заглянуть в суть, увидишь, что этого всего нет.
– Как – нет?
– Так – нет. Безграничное темное море вокруг, и от этого – трепет.
Смотри, Мелкая: лето, и жарко, и вечер, и желтый свет на веранде, и запах – запах нагретой и остывающей к ночи земли.
Стоя на веранде под лампой, под тихий шелест крыльев бледных бабочек, будешь вглядываться в сад, и будет казаться, что его нет.
Что это темное море вокруг, а его, сада, нет. И ничего нет больше, только ты один, выхваченный из темноты кругом желтого тусклого света.
“Но что это за искры мерцают? – спросишь ты. – Светляки или звезды?”
“Звезды, – отвечу я. – Светляки”.
– Да. Понимаю, – киваю я и действительно впервые его понимаю.
Все было как сон, хотя сном не было. Озеро замерло рядом, и ледники отражались в бездонной его глубине. Небо было холодно и черно. Но нам не было зябко, и о еде мы забыли, а сидели и впитывали всю пустоту, и добрые духи места, добрые мои братья, окружали нас и были почти осязаемы.
Мы ушли в палатку и впервые спали, крепко обнявшись, нам было тепло.
Через два дня мы ушли. Нога моя стала здоровой, идти было легко. На базе встретили новую группу альпинистов, поглядывающих на ледниковые кручи в надежде, что явится туча и принесет с собой снег. “Без снега на перевал не имеет смысла идти”, – сетовали они. Мы спешили и не стали мыться.
Шли дальше, и мне казалось, что я узнаю дорогу. Ночевали в лесу, рядом с затопленным лугом. По нему прошли быстро, выбрав тропу, идущую ближе к растущим по окраине деревьям.
Переходили ручьи, спускались по отвесной тропе. Следующая ночевка выдалась на реке – как оказалось утром, ста метров не дошли до привала со столом и навесом.
Это место было пусто, когда мы дошли до него. Темные доски скамьи и стола с ржавыми подтеками вокруг шляпок гвоздей, выглядели тоскливо
– глухой отголосок той цивилизации, от которой мы ушли и к которой теперь возвращались. Возле кострища нашли баклажку с перемешанными крупами, оставленную нашими друзьями. Посидели немного и пошли дальше, в долину.
СУРОК
Как летучий Голландец – наша коммуна. Как пустой, старый, скрипучий корабль на безбрежных, черных волнах, несется она в неизвестность, полна призраков и воспоминаний. Мы с Ромой вдвоем в единственной освещенной комнате. Мы вдвоем – единственные живые души в квартире, полной призраков и воспоминаний, старых запахов и неожиданных звуков из коридора. Все бежали отсюда, а мы остались.
– Это нормально, Мелкая, – говорит Рома-Джа и покуривает. – Рано или поздно все сваливают с таких флэтушек. Когда деньжат поднакопят, работу найдут, жить захотят по-человечески. Одни уходят, на их месте появляются новые. Все сменяется. Это нормально. Это всегда так происходит.
Он сидит под подоконником, прижимаясь спиной к ребристой батарее, кутаясь с ногами в свой длиннющий рыже-красный шарф. Осень холодная, и мы зябнем.
– И что ты теперь будешь делать, Рома?
– Ждать, когда придут новые. Они обязательно придут.
Он выбивает на ладонь потухшую трубку.
Все бежали отсюда, пока мы с Ромой-Джа были на наших трассах. О
Толике стало известно, что он нашел-таки себе девушку с московской пропиской и ушел к ней жить. От Ленки остались странные книги, дешевые украшения, косметика и много мелких вещей неизвестного назначения, саму же ее подхватила и унесла отсюда безудержная ее женственность. Сашка Сорокин вернулся с трассы, это я знала наверняка; его и сейчас можно встретить возле того же подъезда, где он курьерил всегда, он отвечает на мобильный, но на Якиманку жить не пришел. Пропал даже дед наш Артемий, только о нем я побоялась спросить у Ромы – куда.
Из старых соседей, когда я приехала, оставались только
Серега-скрипач в той комнате, куда параллельно выходит моя антресоль, и Сонька Мугинштейн с новым своим коричневым пианино в соседней. Но и они, но и они, чувствовалось по всему, готовы были
Якиманку покинуть: Сонька все реже приходила сюда ночевать, а Серега давно объявил Роме о своем намеренье съехать, только все ждал чего-то.
Сейчас нет и их. Я сплю на антресоли, хотя в этом нет надобности. Но я не могу себе представить, чтобы спать где-то еще.
И все же ты подарила мне последний подарок, Якиманка, добрая московская моя колыбель. Ты устроила последнее мое здесь приключение, и явилось оно в виде скрипача Сереги, который, стоило только мне приехать, начал приходить в нашу комнату, садиться под антресоль и молчать.
Он приходит, садится и начинает вздыхать, и мне нет от него покоя.
Он нескладный, очкастый, с широким квадратным лицом и телом, с большими ушами, плохими зубами и темной меткой на шее от своей скрипки. Делает сосредоточенное лицо, не смотрит на меня и не знает, куда девать свои руки с широкими ладонями и короткими пальцами, на которых плоские белые маленькие ногти. На мой вопрос, зачем он пришел, отвечает гнусаво:
– Я хочу получше узнать тебя, Мелкая. Ты такая странная. Никак не пойму, что ты за человек.
Он зовет меня Мелкой, но стесняясь и стараясь быстрее сглотнуть. А по имени все равно не зовет никогда.
Понять меня – и снова ни слова. Мне и жалко его, я и сама бы рада поговорить, но он не отзовется, когда заговоришь, а если отзовется, то вдруг и невпопад, или же начнет рассказывать что-то, сбивчиво и неинтересно, а потом вновь замолкает.
После трассы я еще странная, растерянная и совершенно не знающая, как мне жить дальше. Я хочу одиночества или понимания, а молчащий
Серега не может дать ни того, ни другого, но не уйдет до конца, пока мы с Ромой не ляжем спать.
– Ну так спроси, что тебе интересно. Я отвечу.
Он шумно вздыхает. Он мне смешон. Я говорю с ним ласково, чтоб не засмеяться.
– Сережа, улыбнись. Ты очень угрюмый.
Он впервые поднимает на меня лицо.
– Меленькая, ты так изменилась за это лето, – говорит с тоской. -
Стала совсем другой…
– Мне мир открылся иначе, – говорю равнодушно.
– Тебе его кто-то, наверное, открыл? – спрашивает вкрадчиво, отворачиваясь снова.
– Дорога.
Приходит Рома-Джа с чайником, наливает себе, мне, угощает Серегу, садится играть на гитаре. Серега молчит, но я вижу, что его любопытство уже разбужено.
– Так ты, и правда, ходила по дороге? – спрашивает наконец.
– А что тут такого?
– Ну просто… с тобой это так не вяжется… ты такая… хрупкая… А – по чужим машинам, без дома, с чужими людьми… Люди же разные бывают,
Мелкая, неужели тебе совсем не было страшно?
– Боишься, когда не знаешь. Ты не знаешь, поэтому придумываешь и боишься.
– Вот я и хочу тебя узнать! А ты не говоришь ничего…
– Но как это рассказать? Пошли на трассу, и ты сам все почувствуешь.
У Ромы вываливается из тональности аккорд. Серега смотрит по-собачьи, но не решается отказаться. Договариваемся выйти рано, и он тут же уходит из комнаты. Рома-Джа качает головой:
– Соображать надо, Мелкая: это же не для всех. А он крот.
– Пусть бы сам соображал. Он же отчего-то согласился?
Рома снова качает головой. Он с каждой своей новой трассой становится все более мудрым, а оттого все более спокойным, этот
Рома, наш коммунский хозяин.
Но шаг мой сделан, и предтрассовый мандраж уже не остановить. На лице загорается рассеянная улыбка, а глаза начинают блистать, подобно безумным глазам Грана. Мне долго не заснуть в эту ночь, лежать и пялиться через всю комнату в окно, видеть звезды и мягкий свет московского неба.
Эх, Сталкер, отчего вновь влечет тебя зона?
Тяжек был путь наш назад! Тяжек и томителен, будто горы и волшебное
Озеро не хотели нас отпускать. Если еще до Урала несла волна, то после весь путь наш встал, и уже ничего нельзя было с этим сделать.
Почему было так и отчего так сложилось, еще предстоит мне понять, но уже в начале движения Гран говорил:
– Дорога – это нам постоянный экзамен. Она все время ждет нашей реакции, здесь всегда состояние выбора, и от каждого шага зависит, что будет с тобою дальше.
– А как же везение?
– Везение на дороге – закономерность, прямая зависимость от тебя самого. Насколько ты открыт, насколько безупречен, насколько способен перешагнуть себя, насколько принимаешь и любишь все, что вокруг, – настолько легкой и радостной будет твоя дорога. Вот ты любишь сейчас то, что вокруг тебя?
