Антонов Петрович - Разорванный рубль
Наконец она осмелилась и стала что-то говорить Игорю Тимофеевичу. Он небрежно показал глазами на сцену — слушай, мол, не отвлекайся. Она все же упрямилась и в конце концов сняла с себя его руку.
Мы пропели куплеты. Девушка испуганно косилась на Игоря Тимофеевича. Он молча слушал. Она что-то сказала. Он не ответил. Она стала говорить часто, а он не обращал внимания. Тогда она взяла в свои маленькие ладошки белую кисть и, отвернувшись, стала робко сжимать его пальцы. Он все молчал. Тогда она стала шептать ему на ухо — вроде оправдываться. Потом, виновато выпятив губки, попыталась заплетать его длинные пальцы как косу. Он раздраженно отдернул руку.
Тамара закусила губку и тихонько вышла из зала.
Игорь Тимофеевич посмотрел ей вслед бархатным своим глазом, хлопнул откидным сиденьем и, неуважительно топоча каблуками, пошел к выходу под сердитое шиканье зала.
Как только концерт кончился, дядю Леню, а с ним и девчат по традиции потащили на угощение.
Одних культурник пригласил персонально, другие пошли так.
По пути спохватились, что меня нету, — стали звать на разные голоса. Горланят, как оглашенные, дозываются. И не потому, что я им больно нужна, а просто так положено, чтобы я куклой сидела в середке.
Я притаилась и не пошла.
Круглая луна висела низко и светила, как матовый фонарь. Все было видно — каждый листочек, каждая галечка. Даже воздух под луной стало видно.
Дом отдыха стоял на пологом склоне, недалеко от реки. На эту сторону выходила открытая терраса, огороженная длинной балюстрадой и плоскими цементными вазами. От террасы до самого берега, кое-где перехлестываясь, между стриженой акацией и ухоженной травкой тянулись узкие, в два следа, торные дорожки.
Я прошла немного, села на прохладную лавочку. У берега в камышах тихонько ворковали лягушки. А на том конце парка, в столовке, гремела посуда, смеялись, и наши девчата запевали совместно с отдыхающими.
— Неужели, Тамара, ты испугалась! — послышался ленивый голос на соседней тропке.
— Конечно, испугалась…
Я сразу поняла — Игорь Тимофеевич нашел кондукторшу.
— Тебя ни разу не обнимали? — спросил он насмешливо.
— Почему не обнимали? Обнимали.
— Ну вот.
— Это было просто так. Чепуха. Мальчики.
— Ясно. Мальчикам можно, а мне нельзя.
— Да. Вам нельзя.
С минуту ничего не было слышно.
— Какая луна, а? — сказала Тамара где-то совсем близко. И, подождав немного, добавила: — Не сердитесь. Правда, вам нельзя.
— Почему?
— Вы знаете почему. Потому что…
Я поднялась и пошла. В середине парка возвышался полированный гранитный пьедестал со снятыми буквами. На нем стояла бронзовая ваза. У черного хода столовой терпеливо сидели четыре собаки. Возле мастерских блестела, как облитая, гора каменного угля. Там же ждала наша машина.
Я забралась в кабинку.
Пастухов спал сильным сном, положив голову на баранку, и не услышал, как я привалилась к нему.
А в столовой поют во всю мочь, стараются, кто кого перекричит. Эта обедня на час, не меньше.
Только придремалась — снова голоса. Никакого покоя нет.
— Вот и грузовик, — грустно говорил Игорь Тимофеевич. — Сейчас все придут, и поедешь в кабинке до самого шоссе. А там на автобус… А я опять останусь один.
— Вы такой умный, ученый, а печальный, — перебила его Тамара. — Вас, наверное, многие любят. Женщины обожают печальных. Правда?
Игорь Тимофеевич невесело усмехнулся:
— Одна до того обожала, что в Москву, прямо ко мне на работу приехала. Без приглашения. И в самый неподходящий момент. Представляешь: песочим одного полудурка за моральный облик, а она является.
— Какая бесстыдница. Разве можно так нахальничать.
— Что делать? Вызываю приятеля — чучмека. Чучмек положительный. Красит брови. Звать Артур. Едем в ресторан. Артур ведет ее танцевать, а я потихоньку испаряюсь.
— Так ей и надо. Другой раз не приедет.
— А с ней истерика. Судороги какие-то. Прямо в ресторане. Артур смылся. А милиционер приводит ее ко мне на квартиру. Квартира коммунальная. А она с милицией: растрепанная, злющая.
— Ужас. А вы что?
— А что мне оставалось делать? Изобразил круглые глаза, заявил, что такую не знаю. Первый раз вижу… Получилось довольно убедительно.
Тамара долго молчала.
— А может быть, вы ошиблись, — проговорила она неуверенно. — Может, она вас по правде любила.
— Кто теперь любит по правде! — печально произнес Игорь Тимофеевич. — Люди в большинстве своем поганые и пустые. И я в том числе.
— Что вы на себя наговариваете? — испугалась Тамара. — Что вы!
— А разве я виноват? Такова наша природа… Был такой ученый, поэт, — Игорь Тимофеевич скучно вздохнул, — Лукреций. Физик и лирик.
— Знаю.
— Где тебе знать, Тамарка. Ваше поколение…
— Нет, знаю. Мы Лукреция проходили по истории.
— Так вот, у него сказано где-то, что мнится нам, что лучше всего то, что мы ищем. Но лишь найдем его — тотчас бросаем и ищем другое. Сказано две тысячи, лет назад, а ничего не изменилось.
— Вы все время говорите что-то грустное-грустное. А у меня сейчас такое настроение, будто сегодня большой, большой праздник… Такой, какой бывает только один раз, один раз в жизни… У меня даже голова от счастья кружится… Разве бы я поехала сюда когда-нибудь, не спросившись у папы? А теперь — все равно… Папа сейчас сидит у ворот, ждет, сердится… А мне все равно.
— Достанется?
— Ну и пусть. Может, мне приятно, что достанется.
— Можно я тебя поцелую?
Некоторое время ничего не было слышно. Потом Игорь Тимофеевич сказал:
— Ты еще и целоваться не умеешь.
— Сами вы не умеете… А где сумочка?
— Я снес ее к себе. Пойдем возьмем.
— Поздно. Ваш сосед, может быть, лег.
— Соседа нет. Он ушел на «пульку». До утра. Пойдем.
— Давайте не будем об этом. Хорошо?
Пастухов громко всхрапнул, проснулся и стал озираться.
— Ты боишься меня? — спросил Игорь Тимофеевич.
Тамара промолчала.
— Какая ты все-таки чудная, Тамарка! — проговорил Игорь Тимофеевич до того грустно и нежно, что даже мне его жалко стало. — Может, ты и есть душа, определенная для меня свыше? Может, ты и есть мое чудо, мой случайный счастливый выигрыш в сто тысяч рублей?.. Хотя это и из области чертовщины, но мне иногда кажется, что в мире, во всей галактике существует только одна-единственная душа, которая целиком и полностью предопределена другой душе человеческой. Иначе чего бы людям мучиться и метаться в поисках пары, сходиться, тосковать, разочаровываться, расходиться… Ну, как бы объяснить тебе понаглядней… — Он стал шарить в карманах и вытащил скомканный рубль. — Вот… — Он расправил рубль на ладони и разорвал его на две косые половинки.
— Ой! — вскрикнула Тамара. — Что вы делаете?
— Если приложить половинку чужого рубля, — медленно объяснил Игорь Тимофеевич, — контуры не сойдутся, хотя все рубли одинаковы. Только одна половинка, твоя, точно подходит к моей. Понятно?
Тамара кивала радостно и часто.
— Спрячь свою половинку. А я буду хранить свою. Пока они с нами, мы будем всегда вместе.
Пастухов, хлопая глазами, глядел из окна кабины.
— Пойдем, — сказал Игорь Тимофеевич и потянул Тамару за руку.
— Ну, пожалуйста… Ну, не нужно… Ну, пожалуйста.
Он все тянул.
У Тамары расстегнулась кофточка.
— Что вы делаете! — крикнула она. — Пустите! А то я больше никогда, никогда не приду!
Пастухов вышел из кабинки и встал на виду, запустив наполовину кулаки в карманы узких, как перчатки, штанов. Игорь Тимофеевич не замечал его.
Он протащил Тамару мимо кучи угля, и они остановились на голой площадке.
— А ты, оказывается, глупая, — сказал Игорь Тимофеевич.
— Да, да, глупая! Ничего не знаю… Что можно, что нельзя, ничего, ничего не знаю. И себя не знаю. Как будто это не я сейчас, а кто-то чужой-пречужой…
Девчонка совсем растерялась. Она попробовала застегнуть блузку, но ее дрожащие пальцы не умели совладать с частыми пуговками. Она махнула рукой и стояла так, нараспашку, ломая пальчики.
— Ну хорошо. Успокойся, — Игорь Тимофеевич оглянулся. — Поцелуй меня.
— Пустите, пожалуйста! — попросила она жалобно.
— Что за упрямство, — мягко говорил Игорь Тимофеевич. — Ведь мы уже…
Тут он увидел Пастухова и стал говорить громко, как в телефон:
— На этой машине вы и поедете. Гораздо быстрей, чем на электричке…
— Отойдите от нее, — сказал Пастухов издали.
Тамара оглянулась. Некоторое время все трое стояли, вылупив друг на друга глаза.
Пастухов, видно, считал, что девушка обрадуется его заступничеству, но получилось наоборот. Тамара заслонила Игоря Тимофеевича и сердито промолвила:
— А тебе что за дело? — Она прижалась к своему ухажеру и, угрожающе выпятив полные губки, добавила: — Ишь ты какой!
