Александр Галкин - "Семейные сны"
Жена, скрючившись на кресле, прижав к груди горшок, полностью отрешившись от внешнего мира, самозабвенно обижалась. Ее нос покраснел, лоб собрался в складочку, глаза сдвинулись к переносице, а нижняя губа распухла. Сквозняк застал ее врасплох, она вскочила, метнула на меня разъяренный взгляд, пробормотала: "Как же я тебя ненавижу!" - и захлопнула дверь.
Тем временем я застегнул Акакию босоножки и вышел вслед за родителями на лестничную клетку. Там лежал обглоданный, окровавленный, наполовину бесхвостый труп кота. Вокруг растеклась и засохла лужица крови. Отец сосредоточенно принялся заметать труп в совок. Я побежал по ступенькам вниз.
Вдруг до меня донеслись сдавленные звуки - я обернулся: едва отец пониже наклонился над трупом, как его тут же вырвало. К моему горлу тоже подступила тошнота, и я, прыгая через три ступеньки, выскочил на улицу.
- Бо-бо деда? -- спросил Акакий.
- Бо-бо, - ответил я.
- Кису ему жалко...
- Пачет?
- Плачет!
20.
После гулянья мы возвратились домой умиротворенные. Отворив дверь, мы увидели отца, согнувшегося в три погибели: его рвало. Весь коридор был облеван. Мать ползала за отцом с тряпкой. А кругом стоял тяжелый запах разложившегося съестного.
Отец поскакал на костылях в ванную. Спустя минуту он досадливо затянул оттуда: "Люба, я ж на одной ноге стою!" Мать задергалась, засуетилась, швырнула тряпку, бросилась на голос. Сейчас будет его обмывать! Всегда она добросовестно мыла его тело по четвергам и субботам. Но сегодня незапланированная баня!
Дверь бабкиной комнаты чуть-чуть отъехала от стены, она на секунду высунула нос наружу и тут же задвинула дверь. Я, высоко задирая ноги, перебрался через прихожую, отнес Акакия в нашу комнату, где жена стала его кормить.
После недолгой возни родители отбыли к врачу - "к Изе в кооператив, рентген делать", как объяснила мама. Акакий заснул. Жена отправилась на кухню готовить. Я наконец был предоставлен самому себе. Жена стучала в коридоре кастрюлями, доставая обед из холодильника. Вновь заскрежетала бабкина дверь, быстрое шарканье, и вслед за этим с кухни раздался внушительный голос старушки:
- Ты знаешь, как они меня ненавидят... Я же тоже человек... Я ведь человек! У меня одна мысль: уйти из жизни... Я никому не нужна... Люба органически меня не переваривает...
- Ну почему? Ты же ведь тоже ее не очень любишь...
- Я хотела броситься из окна... Но это ж позор! Позор для них.
- Да это не позор для них. Просто ты себе хуже сделаешь...
- Я тебе расскажу... Пример приведу. Твой муж привез апельсины...
- Он не привозил апельсины!
- Подожди. Люба мне сказала, что нашла апельсин на дороге!
- Он не привозил апельсины. Это абрикосы. Мама действительно подобрала абрикосы на дороге. Она и нас угостила... Посмотри, там на окне... они наверняка еще лежат...
- Ты уж меня совсем за дурочку ставишь!.. Я кушать не буду!
- Надо есть!
- Не буду! Нет! Все! Все! Все!
Ее дверь прогрохотала, хлопнув засовом, а у меня в ушах еще долго эхом отдавалось: "фсо! фсо! фсо!"
21.
После обеда, во время которого мы с женой в основном молчали, она заявила: "О, господи! С тобой невозможно жить... под одной крышей! Тебе бы... с твоим темпераментом... какую-нибудь шестидесятилетнюю толстуху... Постели мне постель. Я буду спать!"
Я поплелся повеся нос стелить диван. Шел дождь. Зарядил, как видно, надолго. Мне и самому смертельно хотелось спать...
Жена пришла с подушкой, которую Акакий утащил на кухню. Я сделал попытку примирения: обнял жену за плечи. Зашептал на ухо: "Я тоже с тобой полежу, только руки помою..." Она брезгливо дернула плечом, оттолкнула меня и улеглась в кровать. На голову натянула одеяло. Откинула одеяло, села, замерла, уставившись в угол. В ее лице, похожем на восковую трагическую маску, явственно проступали черты отца.
Вдруг она лягнула ногой, спихнула мою подушку на пол и раскинулась на диване по диагонали.
- Иди спать в коридор!
- Это что, формальный развод?!
- Да!
- Тогда тебя надо отхлестать по ягодицам!
Я засунул голову жены под мышку, задрал подол и с наслаждением отшлепал. Во мне поднялось сильнейшее желание! От шлепков я органично перешел к поцелуям и не встретил сопротивления. Красота любящего женского тела спасет если не мир, то по крайней мере мужчину - на краткий миг обладания. *22
Головка жены лежала у меня на плече, и я внимал ее лепетанью:
- Я разозлилась на тебя, что ты такой непробиваемый... Ушел гулять с ребенком - тебе и дела мало... Наплевать на мои мучения... Потом подумала, что ты меня ругаешь... что я такая стерва и на отца похожа. И еще больше на тебя разозлилась! Мать и бабка твои наверняка еще тогда тебе говорили: "Кого ты привел?! Разводись с ней..." Я еще больше разозлилась... Пошла за сметаной, переходила через дорогу - как раз машина.. Думаю: повторить мне Анну Каренину или не повторять? Броситься под колеса, что ли?
- Что у тебя за дикие мысли? Ты бы еще подвиг Александра Матросова задумала повторить... Неужели нельзя научиться управлять своим настроением?
- Нельзя!
- Кто кем управляет: человек настроением или настроение человеком?
- Мною - настроение! Я, как отец, не могу остановиться, если что-то не по мне...
- Да, кстати... А что с отцом?
- Сезонное обострение язвы... Как только перемена погоды - его рвет... Видишь, дожди начались...
- А из-за чего они с бабкой поцапались?
- Да я отломила гуленьки горбушку... от буханки... Он очень просил... А отцу не понравилось, что хлеб обгрызан... Вот он на бабку и окрысился... Он любит ее помучить. Она раз просила у него пипетку, а он ей: "Пипетку в магазине продают... Она денег стоит..." - так и не дал.
- А тот хлеб, что крысы обгрызли, ты выбросила?
- Нет.
- Мы его что... ели сегодня?!
- Ели. Только это не крысы обгрызли, а гуленьки... Он все утро таскал буханку и грыз... Я никак не могла отнять...
- Так что, это бабка все придумала насчет крыс? Что они хлеб обглодали?..
- Может, она и видела крысу когда-то, но сегодня это гуленьки постарался... Ты же знаешь, какой он собственник!
Мы сладко засыпали под стук дождя.
22.
Собственность... Собственность... Какой дурак сказал: "Собственность - это кража"? Маркс? Или Ленин? Нет... Прудон, кажется. Сущий вздор! Человек начинается с собственности. Инстинкт собственника сильнее полового. Вот и Акакий... стал полноценным человеком!.. Когда... когда в нем проснулся собственник?.. Когда он возился в песочнице...
Вот вдруг долговязый мальчишка, намного старше его, уносит его трактор. Он несется, сзади кидается на плечи мальчишки. Оба падают на спину. Акакий, однако, не пищит, а, стиснув зубы, продолжает вырывать игрушку. Наконец, ему это удается. Он торжествует. Но, увидев, что враг повержен, заодно, под сурдинку вырывает у него громадный красно-желтый самосвал (уже чужую игрушку) и, нагруженный, сияющий, бежит по узкой доске, отгораживающей полоску травы от ямы с водой. Одной ногой он скачет по траве, другой - по доске. Балансируя туловищем, он несется ко мне в предвкушении похвалы и восторгов.
Я с улыбкой наблюдаю за ним. Тяжелый самосвал перевешивает и тянет его к яме. Во мне рождается тревога. Я делаю шаг вперед - к сыну... Он плюхается в яму, не издав ни единого звука, не разбрызгав ни капли воды. Я ныряю за ним, в самую глубь... Вода нехотя, как масло, расступается...
Передо мной черный цилиндр, туннель без малейшего огонька. Я касаюсь рукой края - будто провожу по склизкой, заросшей водорослями пещере. Вдруг теряю ощущение собственного тела и с нечеловеческой скоростью несусь по этому колодцу. Акакия нет. В глазах внезапно вспыхивают огненные спирали, они закручиваются в разные стороны. Затем появляется треугольник, исчезает, вновь появляется, но на его вершине уже вращается куб, поставленный на ребро. Наплывает туманное пятно: оно мерцает, меняет очертания, превращается в шар, потом в эллипс, внутри которого вырисовывается лицо благородного, благообразного старца с пронизывающим взглядом и копной седых волос. Он восседает на белом троне, в правой руке у него чаша, в левой - весы. Насупившись, он шевелит густыми бровями, и из его рта вылетают странные звуки: "Дибиби дибебе казажаж ао каня дивака аиа ия калак в лакак я мама музал вяслвна".
Я превращаюсь в пушинку, которую бешеные турбулентные потоки засасывают в свой зев. И я бессилен помешать им. Еще мгновение - и я буду уничтожен, смят, втянут в эту громадную турбину, опоясывающую грозного старца. Только на самом краю макушки, я ощущаю, во мне теплится еще жизнь... Какая-то зыбкая, сентиментальная мысль вибрирует и противится этой вращающейся космической мясорубке, выбрасывающей наружу туманно-мучнистые сполохи света. Все - это конец!
- Папа! Папа! Накой делялем!
Я вздрагиваю, сбрасываю сон, подбегаю к кроватке Акакия. (Сын спас меня, выдернул из колодца смерти.) *23
