Джеймс Кейн - Серенада
— Хуана…
— Да?
— Послушай внимательно. Хочу тебе кое-что сказать.
— Пожалуйста, не говорить ничего.
— Во-первых, ты была права, когда говорила, что я собираюсь уехать. Тут я тебе и вправду наврал. Когда я был в городе, удалось договориться с одним человеком. Он согласился отправить меня в Estado Unidos de Norte[50], на корабле. Корабль отплывает в двенадцать.
— Я знать, что ты мне врал, когда уходить в город. Да.
— Да, хорошо, врал. Ну а что дальше, хочешь знать?
Она довольно долго не отвечала. Впрочем, какая-то работа мысли в ней происходила, это было заметно по тому, как она на секунду-другую задержала дыхание. А потом повернула ко мне голову и так же быстро отвернулась.
— Да…
— Когда я шел в гостиницу… В общем… я собирался отвести тебя ужинать, побыть вместе немного, а потом смотаться, якобы в туалет, и больше уже не приходить. А тут произошла эта заваруха, и я понял, что просто не могу тебя отпустить, и дело вовсе не в том, что мне не понравился этот тип, нет. Просто ты мне нужна, и я не мог вынести… Ну, в общем, не хотел, чтоб ты была с ним.
— Но почему?
— Сейчас, погоди. Я еще не закончил. Мне надо уехать. Помнишь, я говорил тебе, что был певцом. Очень хорошим певцом, одним из лучших в мире. И зарабатывал кучу денег. И заработаю опять, но здесь, в Мексике, ничего не получится. Мне надо вернуться на родину, в Estado Unidos de Norte. Теперь поняла? Хочешь ехать со мной?
— Это очень большая страна?
— Гораздо больше Мексики.
— Как ты ехать?
— У нас есть машина, у тебя еще осталось немного денег. Скоро они уймутся, тогда мы проедем через город, быстренько. Самое главное — успеть до рассвета. Завтра к ночи тронемся снова и, если повезет, доберемся до Мехико-Сити. Выждем еще денек, а там можно попробовать доехать до Монтерея. Еще одна ночь — и мы уже в Ларедо. Там придумаем, как переправить тебя. Ну а как окажемся в моей стране, там уже все будет в порядке.
— Это не есть возможно.
— Почему?
— Они знать авто. Они ловить нас, точно ловить.
Я понимал, что она права. В Штатах стоит только пересечь государственную границу, и можешь ехать куда душе угодно, тебе уже ничего не грозит. Здесь же государственная граница мало что значит. Эти типы с ружьями, федеральные войска, их машины понатыканы вдоль всех границ, и они нас не упустят, когда бы мы ни ехали — ночью, днем, в любое другое время…
— Может, автобус?
— Что ты сказала, Хуана?
— Ехать немножко, прятать авто. Потом утром сесть автобус. Может, они не поймать.
— Хорошо, так и сделаем.
— Но почему… Почему ты не ехать один?
— Ну вот, мы и подошли к главному. Скажи, я тебе нравлюсь?
— Да, очень.
— Ты мне тоже.
Я сидел и пялился на нее, как дурак, во все глаза, про себя удивляясь, почему не в силах пойти до конца, сказать, что просто люблю ее, и все тут. И вдруг вспомнил, какое бессчетное число раз выпевал эти слова на трех-четырех разных языках, как фальшиво они звучали и сколько неприятностей наживал, применяя их в жизни. И постепенно они, эти слова, стали мне ненавистны, но не из-за того, что они говорили, а из-за того, что недоговаривали. Они говорили о чем угодно, только не о том, что ты чувствуешь всеми своими костями, животом, другими частями тела. Они говорили, что ради женщины ты готов умереть, но молчали о том, как можно изголодаться по женщине. Хотеть просто быть рядом с ней, быть уверенным, что и она тоже хочет быть рядом.
— Я не могу… подобрать более… сильных слов, Хуана. Впрочем, наверное, и не стоит.
— Они ловить нас, конечно. Они нас убивать.
— Может, все же рискнем?
И снова она довольно долго не отвечала, потом взяла меня за руку, сжала в ладонях, подняла глаза, и я понял — как бы там дальше ни обернулось, но все это всерьез и время шуток кончилось. Так уж получилось.
— Да.
В ушах у меня зазвенело, и я спросил туповато:
— «Да», а дальше?
— Ты о чем?
— Я вот что подумал, Хуана. Не пора ли тебе как-то начать называть меня? Не век же ты будешь обращаться ко мне «сеньор», а?
— Я буду звать тебя «милый»[51].
Конечно, мне хотелось, чтоб она выбрала какое-то более оригинальное обращение, отличное от того, каким называла любого вилхокенского[52] тупицу, возникавшего у ее лачуги, но я смолчал. И вдруг у меня перехватило горло — я понял, что это вовсе не «милый». Она называла меня Джонни, на свой манер.
— Поцелуй меня, Хуана.
Город к тому времени погрузился во мрак и тишину. Я завел мотор, вывел машину из лощины, выехал на дорогу и сразу же набрал приличную скорость, чтобы не поднимать лишнего шума. Теперь, когда никакого лишнего барахла в «форде» не было, он мчался почти бесшумно. Однако на въезде в центр я сбросил газ и мы едва ползли, пока не выбрались на главную улицу. Там я остановился и прислушался. Полная тишина. И я снова завел мотор и свернул налево, за угол. Фары не включал — полная луна низко висела над океаном, но правая сторона дороги оставалась в тени. Мы проехали примерно полквартала, как вдруг она тронула меня за руку. Я съехал к обочине и остановился. Примерно в трех кварталах от нас по левую сторону маячила фигура фараона, ярко освещенная луной. Правда, он находился к нам спиной и шел дальше, вниз по улице. Никого больше поблизости видно не было. Она нагнулась ко мне и прошептала:
— Он уходить, да, — и взмахом руки показала за угол.
Я выждал еще секунд пять, затем потянулся к зажиганию. Машина вдруг слегка накренилась. Кто-то был рядом, стоял, опираясь о капот. Пистолет лежал на сиденье. Я схватил его, резко развернулся. И дюймах в шести увидел коричневое лицо. Лицо Коннерса.
— Ты, что ли, парень?
— Да. Господи, ну и напугал же ты меня!
— Где пропадал? Я искал по всему городу. Нам давно пора отчаливать. Ты что, издеваешься, что ли?
— Попал в передрягу.
— Только не говори мне, что это ты врезал генералу.
— Я.
Глаза его едва не выскочили из орбит, и он перешел на еле слышный шепот:
— А ты знаешь, парень, что тебе за это светит? Смертная казнь, да-да. Смертная казнь…
— И тем не менее.
— Да тихо ты! Уже весь город знает. Вдруг кто-то не спит и услышит английскую речь? Поднимут шум, и ты пропал… Усек, что за это светит? Смертная казнь. Сцапают, запихнут в кутузку, там будут битый час заполнять разные бумажки и навешают тебе — ого-го! А потом выведут во двор и прихлопнут. Как бы при попытке к бегству.
— Ну, это в том случае, если поймают.
— Поймают, будь уверен. Так что давай, быстренько, пошли!
— Я не еду.
— Ты что, оглох? Я же сказал: смертная казнь!
— Видишь ли, с тех пор кое-что переменилось. Теперь нас двое. Знакомьтесь: мисс Монтес, капитан Коннерс.
— Счастлив познакомиться, мисс Монтес.
— Gracias, капитан Коннерс.
Он обратился к ней почтительно, как к принцессе, и она тут же стала вести себя как принцесса. А потом наклонился поближе к самому моему уху и прошептал:
— На это я не пойду, парень. Зачем тащить с собой первую встреченную сегодня девчонку? Только наживать неприятности. Кстати, ты и ее подвергаешь опасности. Хоть она и смазливенькая, но лучше послушай меня. Идем!
— Я не сегодня с ней встретился, и она едет со мной.
Он огляделся по сторонам, взглянул на наручные часы. Потом посмотрел на меня как-то особенно пристально и строго.
— Эй, парень, а ты знаешь песню Лепорелло?
— Да.
— Тогда шут с вами. Идемте оба.
Он обошел машину и помог Хуане выйти. На коленях у нее стояла шляпная коробка, и он взял ее, предоставив ей нести остальные вещи. Я придерживал дверцу, чтобы он, не дай Бог, не захлопнул ее чисто механически. Затем вышел сам, с правой стороны, и уже было устремился за ней, как он тут же затолкал нас назад, за машину.
— Давайте пойдем так, чтобы между нами и полисменом оставался автомобиль.
Мы осторожно, почти на цыпочках, направились к угловому дому и едва завернули за него, как он сделал знак идти в другую сторону, к пляжу. И мы нырнули в какую-то темную извилистую аллею.
Две минуты спустя мы уже были в доке и сели в шлюпку, а еще через две минуты оказались на палубе «Порт-оф-Коб», где нам тут же подали сэндвичи и пиво. Еще через пару минут проплывали мимо мыса и я сидел с гитарой на коленях и выдавал ему песню Лепорелло, а она разливала пиво.
6
Путешествие проходило вполне приятно. Много я не пел, разве что по вечерам, да и то только тогда, когда он просил. Большую часть дня мы просто сидели и трепались о музыке. Иногда она тоже сидела с нами, иногда нет. Он отвел нам поистине королевские апартаменты — каюту с душем, из которого шла морская вода. Она впервые в жизни узнала, что такое душ. А возможно, впервые в жизни приняла ванну, не знаю. Мексиканцы — самые опрятные на свете люди. Лица у них чистые, одежда тоже, и от них не воняет. Но вот когда они принимают ванну и принимают ли вообще, не скажу. Для нее ванна оказалась чем-то вроде новой игрушки. Теперь всякий раз, когда она исчезала, я знал, где ее искать. И находил голенькой, в воде. Думаю, я не случайно затевал эти поиски. Она вполне могла бы служить идеальной моделью скульптору, а медный оттенок кожи делал ее похожей на статуэтку, отлитую из металла, особенно когда на плечах блестели капли воды. Сперва я не хотел, чтоб она замечала, как я подглядываю, но потом оказалось, это даже нравится ей. Она становилась на цыпочки, вытягивала руки, все мышцы напрягались, и начинала хохотать. Ну и, разумеется, это влекло за собой кое-какие последствия.
