Владимир Сорокин - Моноклон
— Сволочи… суки… — бормотала она, махая свободной рукой, словно отгоняя невидимых бесов.
Подбежав к подъезду, изнемогая, почти воя, набрала код, проклятая дверь запищала, Анна рванула ее, ворвалась в пахнущий кошачьей мочой полумрак, кинулась на второй этаж.
Обитая светлой искусственной кожей дверь была приоткрыта.
Анна вломилась в прихожую, швырнула сумочку на пол и в пальто, в сапогах бросилась в проходную комнату. Там в полумраке сиял квадрат телеэкрана. Вокруг молча сидели родные Анны: семидесятилетний отец, шестидесятичетырехлетняя мать, четырнадцатилетний сын Саша и десятилетняя дочка Аленка.
Не отрываясь от экрана, где студент третьего курса философского факультета Виктор Хохлов насиловал профессора социальной антропологии Серафиму Яковлевну, лежа на ней сзади, Анна рухнула на диван рядом с Сашей и Аленкой. Седоусый, жилистый отец неподвижно сидел в левом углу дивана, полная мать, как всегда, в кресле, подложив под себя сложенное вчетверо одеяло песочного цвета. Никто из них не обратил внимания на Анну, словно она и не входила в свою квартиру.
— Что ты делаешь, подлец?! — всхлипывала продолговатая, прямоугольная, вся состоящая из переливающихся серебристо-зеленым и как бы постоянно срезающих и восстанавливающих друг друга граней Серафима Яковлевна, тряся своей квадратной головой с копной тончайше-прозрачных, плоских волос. — Что ты, негодяй, со мною делаешь?
— Совершаю с вами половой акт, госпожа профессор… — кряхтел завитый бордовой спиралью Виктор, от наслаждения кривя свои желтые треугольные губы. — Я обожаю половые акты с престарелыми профессоршами… обожаю… обо-жаю… обо-жаю…
— Я подам на тебя в суд, подонок!
— Подавайте, подава-а-а-айте… — лизнул он круглым черным, рифленым языком ее прозрачный затылок, под которым трепетал голубоватый, ритмично пульсирующий мозг Серафимы Яковлевны.
Его толстый, похожий на сверло член, ритмично ввинчивался в узкую и длинную щель вагины Серафимы Яковлевны.
— Тебя выгонят из университета и посадят!
— Не выгонят и не пос-с-а-а-дят… о-ах… ох, как хорошо… никто… ни-и-и-икто… не пос-с-са-а-адит меня-я-я…
— Тварь… мерзавец… — плакала Серафима Яковлевна, выпуская из сияющих глазных отверстий зеленоватые искры и пытаясь освободиться.
Но Виктор крепко оплел ее тело своими шестью щупальцами. Он неспешно и ритмично двигался, меняя цвет тела от бордового до нежно-розового:
— Вот, вот, во-о-от так…
— Мерзавец… подлец…
— Вот, вот, во-о-о-от…
В дверь позвонили.
— Открыто! — с обидой выкрикнул Виктор.
В квартиру вкатился шарообразный студент экономического факультета Андрей и вползла на четырех цилиндрических катках студентка философского факультета Горская.
— Вот и экономисты подтягиваются! — зашептал в острое ухо Серафиме Яковлевне Виктор. — А вы говорили, что это арогантный факультет, отделившийся от студенческих масс! Сейчас у вас будет повод убедиться в своей неправоте. Не только философы способны на очаровательные излишества.
— Я вас всех посажу! — выкрикнула Серафима Яковлевна и выпустила шесть яростных зеленоватых искр, долго и трескуче оседавших на изголовье кровати.
Андрей и Горская приблизились к кровати, на которой Виктор разложил Серафиму Яковлевну.
— Ничего себе! — воскликнула Горская и зааплодировала своими четырьмя пухлыми, трехпалыми руками. — Браво, Витя!
Андрей жевал жвачку, качая полукруглой головой:
— Ну, блин, Хохлов… так быстро?!
— Мы философы, Андрюшенька, — ритмично двигал спиралевидным телом Виктор. — Категорический императив полового чувства… это тебе не бином Нью-ю-тона-а-а-а…
Отец Анны одобрительно кивнул и глянул на мать. Та, почувствовав взгляд мужа, но не желая отрываться от экрана, неловко подмигнула. Анна тихо выдыхала, приходя в себя после бега. Круглое лицо ее раскраснелось.
Горская вытянув телескопическую шею, заглянула между заалевшими спиралями Хохлова:
— Вить, а ты ей в писю вставил или в попу?
— В писю, — понимающе подсказал Андрей, открывая свой оптрос.
— В пи-сю… в пи-сю… — кряхтел Хохлов. — У нее пися близко… высоко… совсем у попы… поэтому тебе и показалось, что я вставил не туда-а-а-а…
— В профессорскую попочку мне предстоит постучаться, — Андрей повернул направляющие своего оптроса. — Тук-тук-тук…
Его шестигранный член с протяжным перезвоном закачался над кроватью.
— Да, Одрий, у тебя инструмент исключительно для анальных удовольствий, — навела свою оптику на его член Горская.
— And I'm proud, baby! — прорычал Андрей. — I wanna be your back door man!
— Я вас… я вас разорву, мерзавцы!! — выкрикнула Серафима Яковлевна таким отчаянным голосом, что Андрей и Горская перекинулись синими молниями.
— Вить, а чего ты ей рот не заклеил? — Горская провела ладонью по третьей спирали Виктора.
— Это не демократично по определению… ммм… это тоталитарно по сути… и подло по-человечески…
— Сволочи! Сволочи!! — завопила Серафима Яковлевна, стремительно дробя и уменьшая грани своего тела.
Виктор зажал ей рот.
— А теперь сыграем в рагу-пегу, — Андрей присел на кровать, чувственно лизнул опредие Серафимы Яковлевны и пощекотал подспиралие Виктора. — Подвинься, Терминатор!
Прозвучала переливчатая музыка и вместо изображения на экране высветилось желто-сине-зеленым: «РЕКЛАМА». Саша моментально выключил звук.
Петрищевы зашевелились, словно ожившие каменные статуи. Отец молча встал и пошел курить на балкон. Мать, оторвав свои заплывшие глазки от экрана, с укоризной перевела их на Анну.
— Мам, наслали на нас санэпидемстанцию, представляешь?! — чуть не рыдая, заговорила Анна. — Ты представляешь? И ушли, твари, только в семь ноль пять!
Мать вздохнула и снова навела глазки на экран. Там рекламировали стиральный порошок.
— Мамочка бедная, мамочка трым-плед-на-я! — Аленка полезла через Сашу к Анне.
— Почему у нас такие сволочи?! — встряхивала красным лицом Анна, обнимая дочку. — Ну, почему?! Они же были у нас ровно месяц назад! Гады!
— Виктор был у этого мужика, лысого, — сообщил ей сын.
— Какого? — встрепенулась она.
— Ну, как его…
— У декана истфака, — пояснила мать, глядя в телевизор.
— И?
— Вложил ему, — улыбнулся Саша. — Десять штук евро.
— Да ты что?! — Анна в восторге зажала себе рот.
Мать согласно-одобрительно кивнула.
— Теперь эту Савину продадут в рабство, — Саша дернул Аленку за косичку. — И предки не помогут.
— На рынке рабов?! Том самом?
— С бюстом Вольтера, — кивнула мать. — Продадут, сучку, никуда не денется. Увидит она Огненный Шар Забвения.
— Ой! — облегченно вздохнула Анна и, отстранив дочку, стала расстегивать сапоги.
— Баб, она плохая! — Аленка села на ковер возле ног бабушки.
— Очень плохая, Аленушка. Никогда не будь такой.
— А Мамулов? — вспомнила Анна.
— Мамулова все-таки отчисляют, — с сожалением вздохнула мать.
— Как?
— Вот так. Деканат дал ход доносу, а историчка поддержала.
— Еще бы ей не поддержать! — усмехнулся Саша. — Ей же подменил забрало!
— Мамулова отчисляют?! — стянув левый сапог, Анна замерла. — А почему ребята не заступились? Не пошли всей группой в деканат?
— Сволочь Носов опять их замутил! — почти выкрикнул Саша. — Козел этот!
— Да, — кивнула мать, глядя на рекламу порошка. — Недограненного — могила исправит.
— Мамулова отчислят? — Анна недоуменно закусила губу. — Как же так?
— А вот так! — Отец вышел с балкона, прикрыв за собой дверь. — И правильно! Нечего было лезть к этой дуре из медпункта! Нашел себе восьмиглазую кобылу!
— Что ты такое говоришь, Петя?! — всплеснула руками мать.
— То, что слышишь! — Он решительно сел на свое место. — Ему же Леночка делала знаки, пускала искры, а он, как дурак какой-то, поперся…
— Ти-хо!! — выкрикнул Саша и включил звук: реклама кончилась.
Петрищевы окаменели.
На экране круглый Андрей и спиралевидный Виктор лежали на кровати, зажав между собой сильно побелевшее тело Серафимы Яковлевны, и ритмично двигались. Горская, присев на краешек кровати, смотрела на них, жуя куски энергосберегающих брикетов.
— Как тебе, Ондри? — кряхтя, спросил Виктор.
— Класс… класс… — Андрей лизнул впалый нос Серафимы Яковлены.
— Нежная попка у профессорши?
— Вполне.
— Есть элемент невинности?
— Есть, есть… хотя и с элементом геморроидальности…
Серафима Яковлевна застонала плоскостно дробящимся телом. Андрей зажал ей рот теплым полукружьем.
— Эй, guys, можно я сделаю себе Левку Теребилкина? — приподнялась Горская.
— Avec plaisir, Сонечка, — ответил Виктор.
