Мерси Шелли - Худловары

Обвинитель сразу заявил, что гранаты у меня не той системы. Слово «система» он употребил в своей речи еще раз пятнадцать. Сам он, дескать, работает в другой системе, как и все присутствующие. И его система больше подходит для русского языка, который обязательно сбивается на рифмованный дольник или еще на что-то такое системное. А если работать в системе верлибра, нужно дать что-то взамен. И с этой задачей обвиняемый (я) вроде бы справился, хотя его система образов не без странностей.

— Вот я не понимаю этой аллегории, — сообщил обвинитель:

в красной красной пещереоколо розовой дверибелые белые волкисдвинув белые холкиждут того кто поверитв сказку розовой двери…

— Чего тут непонятного-то? — заметил кто-то из присутствующих. — Это же просто рот! И зубы!

Обвинитель удивился и зачитал другой кусок:

…в светло-салатном,на берегу ультрамарина,в одной держа тяжелый томик(из тех, что скучные мужчиныприносят вместо шоколада,а ты берешь, чтоб не обидеть),другой протягивая кверхумороженое — угощеньедля стрекозявки-вертолетав виду всего Нью-Йорка…

— Я не понял, где находится автор в этой истории?

— Он смотрит сверху на Статую Свободы, — раздалось из коллегии присяжных.

— Мы не там живем, мы не привыкли к такому созерцанию! — не выдержала верховная судья Слепакова. — Зачем он нам загадывает эти загадки?

«А кто мне загадывал загадку про вагончик, похожий на крышу обкуренного торчка?» — злорадно подумал я. Но диктофон в шапке поддерживал мою адекватность, и я продолжал косить под молчаливую овечку.

Дома, прослушивая запись, я пришел к выводу, что если сопоставить требования ЛИТО и Уголовный кодекс, мне пришлось бы сидеть все семь жизней. Я обвинялся в том, что отношусь к поэзии как к игре, издеваюсь над языком, делаю кальки с английского. Мне умудрялись шить даже совершенно противоположные преступления. После долгой речи первого обвинителя о вреде верлибра другой выступающий объяснил, что в моей подборке ни одного настоящего верлибра нету. А «чуждая нам» глубокая созерцательность моих текстов соседствовала с заявлением, что я «пишу как компьютер».

Финальный аргумент верховной судьи Слепаковой перекрыл все остальные: я издал свои книжки в Америке! Это было кощунством. Книжки в ЛИТО считались культовой вещью. Их полагалось издавать только избранным, после упорных трудов. А я влез в поэзию через черный ход, и нет мне прощения. Членом ЛИТО мне быть нельзя.

В одном американском эссе Бродский заметил, что тоталитарная система государства создает тоталитаризм и в отдельно взятой голове: все чувства, эмоции жестко подчиняются диктатуре разума.

Я побывал еще в нескольких ЛИТО. Все они были похожи. Везде шли суды, везде поэзия считалась тяжким, но благородным трудом под эгидой престарелых авторитетов. И хотя Совок вокруг уже развалился, в поэтических подвалах продолжали жить его уменьшенные копии.

Совсем добило меня ЛИТО Кушнера. Оно тоже было подпольным, но гораздо пафоснее. Собиралось оно не в подвале, а в библиотеке вуза, очень уважаемого среди советских интелей. Там даже разговаривали эдаким трепетным полушепотом. Словно где-то за книжным шкафом лежит покойник, который может восстать.

Разбирали стихи одной девицы; подсудимую можно было отличить по тому, как сильно она пригнулась к столу. Вообще все питерские поэтессы похожи на жертв Бухенвальда. И чем известнее поэтесса, тем она бухенвальдистее, а ее речитативы — заунывнее.

Но заунывность подсудимой никто не замечал. Зато около получаса серьезно спорили, являются ли слова «дача» и «задача» однокоренными и легитимно ли их рифмовать.

Низенький, но очень значительный Кушнер с лицом диктатора мелкой азиатской страны слушал молча, лишь иногда кивал. Казалось, его больше интересует, достаточно ли красиво он вскинул голову на случай, если в лабиринте библиотеки спрятался фотограф газеты «Гудок». В финале разбора, еще сильнее вытянув шею, мэтр бросал короткие снисходительные комментарии:

— Да, кое-что неплохо… Вот эта строчка, «Купишь себе с утра новую юбку»… Неплохо, да… Есть настроение…

Окружающие уважительно кивали. Я тоже делал умное лицо: меня привели сюда под честное слово, что я буду молчать. Но перестать шевелить мозгами я не мог. Я живо представлял себе, как Кушнер со своей гордо поднятой головой пингвина заходит каждое утро в магазин и покупает себе новую юбку. А дома у него уже четыре антресоли разных юбок. И он их все примеряет вечерами перед трельяжем.

Ну а как иначе мэтр научился так хорошо разбираться в настроениях женской одежды, а?!

Читатель может упрекнуть меня в юношеском максимализме. Мол, все мы горазды осуждать авторитет, а по существу? Да, у нас великая поэтическая школа — так учился бы лучше, чем наезжать без повода!

В том-то и дело, что поводов куча. Взять хоть эту заунывность бухенвальдскую, помешательство на рифмах и размерах. Ну ладно, раньше только дворяне умели считать. Так что в то время, наверное, было круто выдерживать все эти дактили и хореи. Но у нас-то XXI век уже. Рифмы и размеры — чисто компьютерная игра. Зачем человеку за них цепляться, если даже спеллчекер MS Word может стихи писать:

Не найдено в словаре: минетчиков.Заменить на: минометчиков.Не найдено в словаре: пидоров.Заменить на: Сидоров.

Или взять все эти сравнения дымоходов с вагончиками. Почему-то считается, что чем больше тупых, разжеванных ассоциаций и метафор ты напихал в текст, тем он поэтичнее. По мне, так это уродство. Особенно когда все сшито одной белой ниткой союза «как»:

Их кожаный стук был, как годы, бороздчат,Их шум был как стук на монетном дворе,И вмиг запружалась рыдванами площадь,Деревья мотались, как дверцы карет.

Но попробуй обругать эти «каки» среди ценителей нашей великой школы. Ах, это же классика, это же Пастернак! Ну да, с детства вдолблено. Пастырь, нах.

Некоторые умники еще говорят, что во всем виновато мое увлечение восточной поэзией. А там, мол, сам язык задает другую систему. Японец просто ставит рядышком пару картинок-иероглифов — вот улитка, вот гора Фудзи на горизонте. Вроде и не связаны, но на одном холсте. В русском так не получится, нужно согласовать слова в предложении. Приходится сажать улитку на склон и заставлять ее ползти «до самых высот», хотя в оригинале такого не было.

И сажают. И заставляют. И целые поколения советских интелей тащатся от улитки с вертикальным взлетом. Ах, смотрите, какая она смелая! Как она прет сквозь сугробы и бурелом! Все выше, выше и выше, и в каждом дышле — пропеллер!

Ну бред же. И язык тут ни при чем. Улитка — она и в Африке улитка, а не ебнутый альпинист. Подумаешь, оказалась на фоне горы. Ну и что? Блок же смог написать вполне русским языком: «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека». И не заставлял аптеку ползать по улице, размахивая фонарем.

Правда, на большее Блока не хватило, в аптеке он купил свою дозу и снова свалился в заунывное. Но ведь можем, можем, если захотим! Что мешает сделать еще один шажок и увидеть реальность, где все вещи и явления уже связаны между собой без лишних белых ниток? Тому, кто это просек, не требуются притянутые за уши сравнения. Зато все пастырьнахи с ихними «каками» сразу становятся похожи на пьяного, который пытается не упасть и хватается за все, что под руку попало.

И ничего «ненашего» в таком подходе нет. Наоборот, по-настоящему русским может быть лишь тот, кто живет между Западом и Востоком не только географически. А все эти пропасти между образом и реальностью, между аптекой и улиткой — явный перекос в западную шизу.

Включая и Главного Пастыря, конечно. Ну давайте по-честному. Христианство в чистом виде — это какой-то невероятный еврейский буддизм. С одной стороны, там есть человек, который достиг просветления и практически стал Буддой. С другой стороны, всем остальным это запрещено — хотя, если долго торговаться с тем парнем через длинную пирамиду его представителей, можно получить сомнительное обещание.

Кому такой лохотрон нужен? Вот представьте: выехали нормальные русские мужики на рыбалку. А тут приходит носатый паренек по имени Иисус и предлагает им бросить рыбу, бросить все снасти и поговорить о высоком. Так мол и так, «Гербалайф» вам поможет, а если станете распространителями и приведете еще трех человек, то…

Да ты с дуба рухнул, парень! Тут у нас такая природа, такой клев, а ты — бросить! Ты сам-то попробуй. Как ты сказал, ловец человеков? Людоед, что ли? Нет? Ну так и лови рыбу. Чего-чего? Несерьезно? А ты ее когда-нибудь ловил, ботаник? Не ловил? Выходит, люди для тебя тупее рыбы, если ты их ловишь? Ребята, да этот Буратино нас за козлов держит! Не держишь? Вот и поймай сначала хоть одного «костыля», а потом выпендривайся. На-ка тебе спиннинг, цепляй блесну. Чего, по воде ходить можешь? Вот это уже лучше! Значит, можешь вон в той заводи ловить, куда нам не дойти. Ну-ка покажь, как твои надувные сапоги работают. Ай, ловко! Наш человек!