Марсель Эме - Ящик незнакомца. Наезжающей камерой
Взволнованный находкой, я присел, чтобы подумать. Ключ был свидетельством, материальным доказательством, убеждавшим меня, что в рассказе незнакомца была доля правды. Можно было предположить, что он преувеличивает или сочиняет с целью отомстить кому-то, но все же должна была быть серьезная причина, вынудившая парня запереться на ключ в кабинете. Впрочем, если я еще сомневался и придумывал всякие возражения, то делал это для очистки совести. Внутри же себя я как бы видел целиком этот рассказ, пестревший описками и ошибками пунктуации. Я знавал еще по коммунальной школе неучей, понятия не имевших о правописании и с величайшим трудом строивших простейшие фразы. Встречались мне такие и в армии. Всем им противно было писать, и потребовалась бы веская причина, чтобы толкнуть их на столь длинное упражнение, на которое наткнулся я.
Легко понять, почему, уходя из кабинета в обеденный перерыв и после работы, незнакомец вешал ключ за батарею. Он боялся, что Эрмелен силой отберет его. В один из дней, то ли в полдень, то ли вечером, он спрятал ключ как обычно, но в кабинет больше не вернулся. Возможно, он просто ушел с работы в субботу с намерением вернуться после выходного, но, поразмыслив, объявил в воскресенье родителям, что больше ни ногой не ступит в СБЭ, пусть, мол, его лучше посадят в тюрьму. И возможно-таки, он оказался в тюрьме, а может быть, завербовался в десантники, либо в иностранный легион, или же в десантники легиона. Но могло быть и так, что его убили.
Выходя на обед, я повесил ключ за батарею. Из кабинета напротив вышла молодая женщина, зябко кутавшаяся в пальто. «Что за мерзкая контора, — сказала она человеку, появившемуся из другой двери. — Можно околеть от холода». И правда, тут было не жарко. Человек — пузатый мужчина лет пятидесяти — потер ей спину и не преминул обнюхать ее затылок с отвратительной миной, которая бывает у мужиков в этом возрасте, когда их терзает похоть. «Шардон, — сказал он, — у меня для вас хорошая новость. Сегодня включают отопление». Люди, попадавшиеся мне в коридоре, не обращали на меня внимания, и мне было неприятно, как будто они делали это умышленно. В замкнутом мире тюрьмы каждое новое лицо вызывало, напротив, пристальный интерес, засчитывающийся заранее в пользу вновь прибывшего. Здесь же ни одна душа не выказала любопытства к моей особе. Почти одновременно со мной к главной лестнице подошла женщина, принимавшая меня в отделе кадров. Я попытался встретиться с ней взглядом, но она прошла вперед, не замечая меня. Такое очевидное пренебрежение показалось мне плохим предзнаменованием.
На улице меня в такси ожидала Татьяна. Я сел рядом с ней, и мы поехали на улицу Сент-Оноре, где находился ее дом моделей.
— У меня появилось окно минут на двадцать. Я решила заскочить за тобой, чтобы пригласить сегодня к нам на ужин. Придешь? Вот и хорошо. Как прошел вчерашний вечер?
— Шикарно. Мишель ушел после ужина, как обычно, а вернулся часа в два-три ночи.
— Чудесно. Слинял в первый же вечер твоего возвращения. Какая любовь! Ну и типчик!
— Уверяю тебя, Татьяна, ты заблуждаешься на его счет. У Мишеля немало недостатков, но ему чужды как тщеславие, так и привязанность. Именно поэтому жить с ним так легко. В общем, мы остались с Валерией вдвоем. Поговорили с ней о деньгах и о существовании, а потом легли спать — она на медную кровать, а я — на большую.
— И тебя к ней не потянуло?
— Гораздо меньше, чем я боялся. Хотя мы условились, что не будем стесняться, раздеваясь, чтобы не создавать дополнительных сложностей, выходя при этом из комнаты.
— Не слишком обольщайся, Мартен. В один прекрасный день ты будешь приятно удивлен. Что меня успокаивает, так это то, что Бальзак в своей «Психологии брака» категорически осуждает супружеские спальни с раздельными кроватями, считая, что нет ничего опаснее для согласия и гармонии супругов. Правда, писатели часто попадают пальцем в небо. Мартен, не делай глупостей.
Я пообещал Татьяне это со спокойной совестью, высадил ее у дома моделей, сам же поехал до биржи, а оттуда направился пешком к дому. Валерия уже накрывала на стол в столовой. Мишель открыл на секунду глаза, потом отвернулся к стене и натянул на себя одеяло. Я подождал, когда она пошла на кухню, и резко сдернул с него одеяло.
— Вставай! Ты же не собираешься при мне заставлять ее подавать тебе обед в постель.
Он сел, оттолкнул меня к столу, натянул одеяло до шеи и снова лег.
— Зачем ты заставляешь меня вставать? Ей как раз очень нравится подавать мне обед в постель. Причем удовольствие ее утраивается от того, что она меня ругает, может крикнуть мне в лицо, что я ничтожество без стыда и совести, что я ее доведу до смерти, что она бросит меня прежде, чем я сдохну, что она оставит меня гнить в этой будке, и так далее. На меня же, к счастью, эти упреки и оскорбления не действуют. Она знает, что может упражняться сколько угодно. Твое присутствие ее будет сдерживать, по крайней мере, первое время, но скоро она привыкнет.
Валерия поставила на стол бифштекс и жареный картофель, потом бросила Мишелю на голову два пуловера, которые он надел один на другой. Она подала ему кусок мяса побольше, а когда он попросил картошки, сердито пробурчала:
— Получишь картошку, когда съешь мясо.
— Ну хоть немножечко, две-три, чтоб попробовать.
— Я сказала — нет. Хочешь есть, как все, — вставай, как все.
Чтобы снять напряжение, я заговорил об отоплении. Для Валерии тут проблемы не было. Квартиру не отапливали уже два года, даже в разгар зимы, и ничего не случилось. Мишель покончил с мясом и протянул руку с тарелкой за картошкой. В этот самый момент я сказал Валерии, чтоб меня не ждали к ужину. Она не смогла скрыть недовольство по этому поводу, даже изменилась в лице. Валерия меня не любила, возможно, даже презирала, но я вошел в их общество, и она рассчитывала в какой-то мере распоряжаться мною. Злость свою она направила сначала на Мишеля.
— Вот тебе твоя картошка, раз я не имею права даже поесть. Встаю каждый день в семь часов, то там работаю, то тут, никогда нет минуты свободной. А тебе бы только спать, жрать да по вечерам со шлюхами таскаться. Кто я здесь такая? Служанка бесплатная, которая и питается-то за свои бабки. Два мужика на шее, два мужика, которые только и знают, что шляться Бог знает где. Даже если мне захочется, чтоб меня трахнули, надо будет идти к соседу.
Мишель заметил, что я вовсе не обязан проводить с ней вечера, а тем более подвергаться ее приступам ярости.
— Ничего не поделаешь, — заключил он. — Он считает тебя замухрышкой. Тут ничем не поможешь.
Валерия не стала отвечать, но обстановка к разрядке не располагала. Что я и сказал брату, когда она пошла варить кофе.
— Если ты настроишь ее против меня, жизнь станет невозможной.
— Не паникуй. Единственное, чего тебе стоит опасаться, это того, что Валерия начнет штурмовать твою кровать. Тогда увидишь!
Когда мы выпили кофе, было еще около четверти второго, и у меня было время, чтобы отправиться пешком назад в контору. В этот час Париж еще за столом, и мне приятно было идти по его умиротворенным улицам, лишь изредка выходя на длинные проспекты, испытывая легкую тревогу, мимолетный наплыв нелепой ностальгии по тюрьме, где в течение двух лет я пребывал в состоянии ни с чем не сравнимой свободы духа, ибо жизнь там была так спокойна и так ограниченна, что не управляла моими суждениями. Правда, я не принадлежал к той породе узников, которые живут со сжатыми зубами, с головой, полной воспоминаний и воображаемых картин внешнего мира.
Вернувшись на работу, я, к удивлению, обнаружил, что в кабинете необычно тепло и пахнет паленой резиной. Отопление включили перед самым обеденным перерывом, и батарея уже сильно нагрелась. Мне с трудом удалось достать ключ, а потом, обжегши пальцы, я отодрал и то, на чем он держался. Это был кусок велосипедной камеры, сохранивший свою эластичность. Я внимательно осмотрел резину и убедился, что она цела и ни капли не пострадала от жара. На ней не было и намека на деформацию, трещин, разрывов, а все это неизбежно появилось бы, провиси она дней пятнадцать на горячей батарее. Впрочем, незнакомец первым обратил бы внимание на запах паленой резины, который к тому же выдал бы его тайничок. Совершенно очевидно, что этот кусок камеры впервые подвергся действию тепла, из чего следовало, что незнакомец пребывал в этом помещении уже после зимы. Я сразу же стал искать в памяти какую-нибудь деталь его рассказа, способную поточнее указать на время года. Не найдя таковой, я запер дверь на ключ и принялся переписывать записки. Еще в армии я на всякий случай освоил стенографию, и то, что еще помнил, позволило мне быстро покончить с этой работой. Переписывая, я задержался на маленькой фразе, относившейся к ночи, когда этих вандалов схватили на вилле жандармы: «Было жарко, близилась гроза». В июне ночи редко бывают очень теплыми, особенно за Парижем. Если вспомнить о каникулах флоры и ее матери, то дело скорее, всего происходило в начале июля, за три месяца до моего поступления в СБЭ.
