Матей Вишнек - Синдром паники в городе огней

Поток новостей сначала оказал на Жоржа эффект транквилизатора. Информация помогала ему эвакуировать из себя боль и восстанавливать равновесие после смерти матери, мамаши, как называли ее все в квартале, носительницы старой культуры кафе, знавшей к тому же по имени несколько тысяч своих клиентов. Эффект транквилизатора соединился потом с растущим любопытством перед феноменом новостей. Жоржа гипнотизировал, во-первых, постоянный их повтор, а во-вторых, саспенс, ими производимый — по крайней мере в его мозгу. «Франс-Инфо» передавала полную сводку новостей каждые пятнадцать минут и флэш — каждые семь минут. Первую полную сводку выпускали в пять утра, а последнюю — в час ночи. Но это не означало, что по ночам те, у кого бессонница, ночные сторожа, шоферы такси или просто полуночники, останутся без информации: «Франс-Инфо» по ночам выходила с полной сводкой новостей каждый час.

Долгое время Жоржа захватывало не столько содержание последних известий, сколько манера дикторов и журналистов их отбирать, обобщать и подавать. Журналисты вещали таким тоном, который не допускал сомнения насчет масштабов миссии, взятой ими на себя именем общественности. Все, что они говорили, казалось чрезвычайно важным, и в мозгу Жоржа действительно таковым становилось. Стоило им раскрыть рот (Жорж всегда предвкушал тот момент, когда журналист, сидящий у микрофона, открывал рот, чтобы начать выпуск новостей), так вот, с этого самого момента у журналистов с «Франс-Инфо» был такой вид, будто они передают жизненно важную информацию и в подтексте — предупреждение, что ее, упаси Боже, нельзя игнорировать. Всем своим видом они говорили: внимание, если вы пропустите мимо ушей то, что слышите от нас, это вам дорого обойдется, сию секунду мы меряем для вас температуру страны и мира, вы не сможете завершить день, не учтя то, что мы говорим, вы не сможете понять, что происходит в мире и с вами лично, если вы не поразмыслите над тем, что мы вам говорим. Новости звучали как откровение, как свод секретов, щедро раздаваемых миру людьми, находящимися в некотором роде на положении Бога, существами, которые раньше других видели как бы сверху движения, поступки и жесты, остающиеся невидимыми для остальных смертных. В каком-то смысле новости непрерывным потоком были как подсказка для слепых: внимание, господа слепые, мы будем подавать вам лучи света, чтобы вы могли иметь ориентиры.

Жорж был способен до бесконечности выслушивать одну и ту же сводку новостей, как, впрочем, часто и случалось, потому что иногда между двумя сводками, то есть в пятнадцатиминутный промежуток, в мире не случалось ничего существенного, так что диктор практически повторял одну и ту же информацию. Однако же в этом повторе были свои тонкости: диктор то менял прилагательное, то подшлифовывал фразу, то ужимал выражение, так что Жорж прямо-таки содрогался от удовольствия. Постепенно он стал со сладострастием ждать повторения сводки, чтобы увидеть, где тут нюанс, где журналист поработал или где новое известие вклинилось в структуру старого выпуска. Развитие сноровки улавливать минимальное отличие между сводками превратилось у него в род интеллектуальной игры, его персональной игры, от которой он получал наслаждение и которую не делил ни с кем. Только на его лице время от времени, пока он наливал клиенту пиво или мыл стакан, появлялись гримасы, которые его гостям не суждено было расшифровать. Они, правда, не принимали Жоржа всерьез: у каждого свои чудачества, подумаешь, приноровился человек слушать новости по радио и одновременно смотреть их по телевизору…

Ах, телевизор! После радиореволюции, произведенной созданием «Франс-Инфо», последовала великая телереволюция — появились каналы с новостями нон-стоп. Моду ввели тоже американцы, своим знаменитым Си-эн-эн. Франция тут же открыла сходный канал, Эл-се-и, он-то и стал для Жоржа главным изобразительным рядом. Теперь Жорж мог подкреплять новости, передаваемые по радио, теми, что передавали по телевизору. Он приобрел теперь двойную зависимость: как от звука, так и от изображения. Оказалось, что любое известие можно подать как в словах, так и в картинках. То, что Жорж слушал утром в ванной, пока брился, несколько минут спустя можно было увидеть по телевизору. Каким-то совершенно невероятным образом все значимое, что происходило в мире, попадало под телекамеры. Революции, государственные перевороты, манифестации, зрелищные аресты, гражданские войны, эпидемии, кораблекрушения, авиакатастрофы, крупные природные катаклизмы, почти все, если даже просто не все, происходило практически в прямом эфире.

От новостного фона, создаваемого вот так, образами и звуками, Жорж испытывал легкие конвульсии, особую форму оргазма. Будучи информирован выше головы, он следил к тому же за продолжением тех или иных событий. Когда в 1992 году вспыхнула война в Боснии, Жорж смотрел этот сюжет как приключенческий фильм, зная, что каждый день будут умирать уже другие люди, будут сожжены уже другие дома, будут изнасилованы уже другие женщины… Жорж поджидал иной раз с семи утра весть о том, что еще один снаряд разорвался на какой-нибудь площади в Сараево, разнеся в клочья людей, а особенным удовольствием для него было увидеть по телевизору картинку с убитыми и ранеными не позже десяти минут после передачи этой информации по радио. «Эх-ма, поспели-таки и туда», — говорил себе Жорж, посмотрев по телевизору долгожданные изображения.

Следя за событиями, как за перипетиями сериала, Жорж стал хорошо разбираться в главных конфликтах планеты: Ближний Восток, Ливан, Ирак, напряженность между Пакистаном и Индией, бесконечные гражданские войны в Африке (то в Алжире, то в Сомали, то в Дарфуре). Всякая сводка новостей была на девяносто процентов списком ужасов, но в хозяйстве дня ужасы имели свою иерархию. С первого, утреннего, выпуска новостей Жорж получал первое изображение насчет иерархии ужасов дня, другими словами, он знал, которые ужасы были на первом месте, которые на втором, которые на третьем и так далее. Но в течение дня, поскольку картина мировых ужасов была подвижной, конкретные, злободневные ужасы смещались по иерархии, и не раз какой-нибудь кошмар с третьего или четвертого места вдруг взлетал на top и занимал собой все. У Жоржа даже создавалось впечатление, что кошмары вроде как бы пихались друг с другом, чтобы вылезти на первое место, тем более что иногда в ансамбле дня разные радиостанции и телевизионные каналы не придерживались одной и той же иерархии ужасов. Такое, правда, случалось редко. Как правило, главные телевизионные каналы подавали новости в совершенно одинаковом порядке, что вызывало у Жоржа некоторое недоумение. Откуда они знали, эти журналисты, который ужас следует поставить на первое место? И как им удавалось составить список ежедневных ужасов в совершенно одинаковом порядке? Советовались они между собой, что ли, невзирая на то что работали на конкурирующие телеканалы?

Эти недоумения, да и другие, накопившиеся со временем, навели Жоржа на подозрение в мистификации.

17

Долгое время я была кошка как кошка. Жила в квартире не большой и не маленькой, с человеком, который был не злой и не добрый (знаете, какие они, люди), не желая никаких перемен в свой жизни (для нас, кошек, вы знаете, будущего не существует). Порода моя — норвежская лесная, шерстка у меня длинная, хребет и хвост в полоску, брюшко и бока белые. Как все норвежские леснянки, я люблю играть, хорошо иду к людям и к детям, у меня культ дружбы, и мне нравится гулять на свободе. Однако же я привыкла и к пространству квартиры, потому что оно большое и потому что меня там никто не трогает, хотя замкнутый характер человека, который живет вместе со мной, стал меня угнетать.

Кошек с длинной шерсткой надо каждый день расчесывать и почаще купать. К сожалению, человек, которого мне послал случай, — мужчина, он еще молод и зелен, почти не бывает дома, непонятлив и далек от того, чтобы постоянно излучать нежность. Правда, и я позволяла ему себя гладить только вначале и иногда спала ночью у него в ногах. С годами я перестала выносить его запах, у меня развилась аллергия, особенно на невидимые грибки, которые плодились у него между пальцами ног. К тому же я все отчетливее слышу вибрации волосков в полости его ноздрей, зловещий звук, от которого я дрожу всеми своими фибрами. У меня шерсть встает дыбом, когда он сморкается, выделяя в воздух миллионы бацилл: эта живность образует в комнате сгустки мути, и мне приходится увертываться от них, совершая небезопасные скачки по столам и шкафам.

Поскольку у кошек нет понятия времени, я не могу уточнить, как давно я живу в этой квартире. Однако с самого начала я чувствовала, что я там не одна (человеческое присутствие я исключаю). Будучи существом дружелюбным, открытым и по натуре своей любопытным, я очень быстро приноровилась делить территорию с другими формами квартирной жизни. У одной стены, за огромным бестолковым предметом вроде сундука, живет крайне деликатный паук, здравомыслящий на редкость — он никогда не распространяет негативную энергию вне зоны своей деятельности. Под какой-то металлической конструкцией на кухне гнездится семейство тараканов, которые выходят только по ночам. Я их, разумеется, слышу, обычно после полуночи, как они вылезают из своей щели и тщательно исследуют мусорное ведро, подбирают все махонькие крошки из-под стола, с жадностью поглощают еле заметные следы жира, остающиеся на тарелках, чашках, ложках, вилках и на всем прочем.