Виктор Голявкин - Избранные

Я уставал. Но спать не шел. Рука отваливалась, но я не шел спать! Погодите, погодите, я человек упорный! Я с места не сойду, пока положенное количество не оттрафаречу. Пачки убавляются, вперед! Считать потом. Сейчас не время. Нужно будет поглядеть, как там бабка Аллахвердова. Вперед! Главное — движение! Главное — вперед! Мать, не мешай, знаешь сколько здесь денег? Уйма! Отец, спи, я тебе помогу! Сто раз расплачусь за проклятую арфу! Я ее не специально ломал, но готов за нее расплатиться. Я не просил, чтобы меня на арфе учили, я не хотел, они хотели, их затея, так получайте свои деньги и оставьте меня в покое. Не останавливаться, главное — не останавливаться! Сутками работать, сутками! А еще говорили: ненужная, затея, эх! Своей головой надо думать, а не чужой! А ну-ка, мамаша, отпечатай сотню штук, хватит тебе картошку жечь! Закручивай кистью, не бойся, проще простого — ать-два! Есть! Второй! Бэмс-донс! Отлично! Все идет отлично! Сутками работать, сутками! Печатание идет полным ходом! Контора процветает на высшем уровне? Не спать!!!

Когда я засыпал, они мне снились.

Горы лоскутков. Значки, значки, значки… Как на большом экране стояли передо мной: громадная цифра «1» и четкое слово — «МАЯ». «1 МАЯ!» Одинаковые лоскутки теснились, переходили в разные ряды, двигались, перемещались, заходили друг за друга, надвигались лавиной, мчались стремительно вдаль, с треском разлетались, молча парили в воздухе, рассыпались на мельчайшие кусочки, пестрели, рябили, трепетали по ветру, складывались в пачки, разваливались, превращались в узоры…

И сквозь этот хаос последовательно, однообразно и твердо ходила рука с кистью, не останавливаясь, ибо остановка стоила много.

Старушка Аллахвердова испортила пятьдесят штук значков! Вот напасть! Хорошо еще, вовремя поспел, половину спас. На пятидесяти штуках отпечатала «1 МАЯ» вверх ногами. Все перепутала, все как есть перепутала до такой степени! «Как же вы, — говорю, — бабушка, могли такое натворить?» Она мне отвечает: «Как аллах, Вовка, разум послал». — «Да при чем здесь аллах, — говорю, — я вам полдня втолковывал!» — «Шайтан попутал, Вовка», — отвечает. «У вас, бабуся, то шайтан, то аллах, а вы сами-то думали? Ведь денег не получите, с меня еще сдерут, лоскутки мне по счету даны…» — «Вай, вай, вай», — говорит. Ну что с нее возьмешь? Нифонтовых нужно немедленно проверить!

Утром ранехонько Первого мая являюсь к Викентию Викторовичу, как договорились. На домах флаги, портреты, радио гремит на столбах, возле университета демонстранты собираются.

Я нужен для особой операции. Что за операция, понятия не имею.

Со значками полный порядок, полностью работу выполнил, аллахвердовские погубленные значки он мне простил. Если вникнуть — велика важность, пятьдесят каких-то бязевых лоскутков! А он мне целую нотацию прочел, даже судом стращал, я так и не понял, при чем здесь суд, вычесть с меня грозился, а потом говорит: «Ладно. Я добряк. Таких добряков, как я, бить мало, доброта бизнесмену так же нужна, как кобыле свитер, разоряешь ты меня, окаянный, но я всегда пойду навстречу человеку, если у него несчастье…» — и все в таком роде. А деньги он мне заплатит после окончательного расчета с заказчиками.

Иду на операцию, а сам не знаю на какую. Тайна, покрытая мраком. Разведчик отправляется в тыл врага, там он получит от доверенного лица план конкретных действий. Живая картина напряженной жизни великого разведчика. Ни имени, ни фамилии его пока не знают, но пройдет время, и о нем узнает вся страна.

Иду на операцию.

— …Первое мая — праздник трудящихся всего мира!.. — несется из репродукторов над головой.

— …Уррра!

— …Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!

Музыка, песни, отличное утро. Да здравствует Первое мая! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! «Нам нет преград ни в море, ни на суше!..», «И в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ!..», «А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер!..».

Ветер треплет флаги, уже вышли на праздничные улицы продавцы игрушек и конфет. Переливаются на солнце, покачиваются на ветру разноцветные воздушные шары. Покупайте ребятишкам! Покупайте ребятишкам! Дети будут довольны! Да здравствует Первое мая!

Викентий Викторович сразу в дверях на меня набросился:

— Ты не опаздывай! Не смей опаздывать! — хотя нисколько я не опоздал.

Он очень суетился, таким я его еще не видел.

Костюм на нем белый, шелковый, тщательно выглаженный, и рубашка русская с вышивкой. Волосы напомажены, и пахнет какой-то дрянью.

— Как думаешь, шляпу мне надеть? — спрашивает.

— Хотите — наденьте, хотите — не надевайте.

— Вот за это я тебя не люблю, гад ты, бальзак, не можешь посоветовать.

— Жарко в шляпе, — говорю.

— В шляпе ты фигура, а без шляпы — дурья пустая башка, хотя, может быть, в этой самой башке мозгов навалом! Так и помрешь ты, бальзак, дураком, знай учись! Ты сегодня меня, пожалуйста, не раздражай, не отвлекай, забирай мешки и тащи вниз во двор, не спрашивай зачем!

— Который мешок тащить? — спрашиваю.

— Любой, Господи, любой, ты надо мной издеваешься! Тащи во двор любой, хоть этот, хоть вон тот… Все тащи!

Я взял один мешок, поволок. Вдруг откуда ни возьмись вылетает Сикстинская мадонна, отталкивает меня, я мешок отпускаю, и она кричит на всю квартиру:

— Не смейте этого делать!

— Не лезь! — кричит Викентий Викторович.

— Идиоты! — кричит Сикстинская мадонна.

— Убью! — орет Викентий Викторович.

Он хватает мешок, волочит его к дверям.

Я стою, не знаю, как быть.

Сикстинская мадонна подбежала ко мне, трясет перед моим носом указательным пальцем, кричит:

— Не слушайте его! Не слушайте его!

И ему:

— Пока не поздно! Пока не поздно!

— Бери мешок, болван! — орет Викентий Викторович уже возле дверей.

Я кидаюсь к мешку.

— Открой дверь, дура!

Викентий Викторович возится с замком, никак не может открыть.

— Молодой человек, оставьте мешок! — яростно грозит мне пальцем Сикстинская мадонна.

— Как хотите… — говорю.

— Он меня обманул! — орет она. — У него нет договоров ни с какими организациями, ему никто ничего не заказывал! Он меня обманул! Я не позволю! Он меня обманул!

— Отдай сейчас же ключ! — Прыжками Викентий Викторович подскакивает к ней. — Пошевеливайся, шляпа! — орет он мне.

— Между нами все кончено, слышишь?! — кричит Сикстинская мадонна.

Я снова берусь за мешок.

Викентий Викторович трясет Сикстинскую мадонну за плечи — похоже, вытряхивает из нее ключ.

— Оставь меня! — твердит она. — Оставь меня!

— Мы не должны опаздывать! Мы не должны опаздывать! — повторяет он в бешенстве, продолжая ее трясти.

Сикстинская мадонна вырывается, бежит на кухню. Что-то звенит, разбивается, хлопает дверца кухонного ящика — должно быть, ключ там, в ящике. Он своими козлиными прыжками несется за ней.

Сикстинская мадонна вихрем проносится мимо меня (я стою в дверях комнаты), открывает дверь и выбегает вон из квартиры.

Лицо у Викентия Викторовича как у лягушки, такое сравнение мне сразу в голову пришло, как на него глянул: глаза вытаращил, губы вперед вытянул судорожно, так что жилы на шее вздулись.

Смотрю на него, ничего понять не могу. Настоящий спектакль. Мало мне своих скандальчиков!

— Мешки! Мешки! — вдруг орет он не своим голосом. — Скорей мешки! Мы не должны опаздывать!

Мы волочим мешки вниз по лестнице, возвращаемся, берем еще по мешку.

Во дворе мотоцикл, укладываем мешки в коляску.

— Задержали нас! Она нас все-таки задержала! — твердит он злобно.

Почти вталкивает меня в коляску, я кое-как помещаюсь на мешках.

— Куда мы едем? — спрашиваю.

Он не отвечает.

Мы выскакиваем со двора, чуть не сбив прохожего у ворот, мчимся вниз по Буйнаковской улице, почти врезаемся в колонну демонстрантов. Люди разбегаются. Викентий Викторович соскакивает на землю.

— Руководителя колонны ко мне! — кричит он, поправляя сбившуюся набок шляпу. — Немедленно руководителя колонны ко мне!

— Я руководитель колонны, — отвечает, подбегая к нам, женщина с красной повязкой на рукаве.

— Отлично! Сколько у вас человек в колонне? Так. Все ясно. Вы слышали постановление, что все должны иметь значки?

Руководитель колонны молчит, она не слышала такого постановления.

— Так. Отлично. Все ясно. Очень плохо, что вы не слышали! Вот вам значки. Вовка, подай пачку! Раздать людям, собрать деньги. На обратном пути заедем.

— Будет сделано, товарищ!

— Действуйте, товарищ!

Мотор тарахтит, пробиваем себе дорогу дальше сквозь колонну.

Я приподнимаюсь в коляске, грандиозная картина перед глазами: море людское движется, колышется. Знамена горят на солнце, как костры. С улицы Коммунистической, с Ольгинской, с Базарной плывут колонны.