Мануэль Пуиг - Поцелуй женщины-паука
— Нет…
— Тогда ешь, Молина. К тому же сегодня клей ничего, по вкусу даже смахивает на маис. Мне и маленькой порции вполне хватит.
— А-а-а… а-а-а…
— …
— Ой-ой-ой…
— Что такое?
— Ничего, ой… девчонке плохо, вот и все.
— Какой девчонке?
— Мне, глупый.
— Чего ты так стонешь?
— Живот…
— Хочешь блевануть?
— Нет…
— Я достану пакет на всякий случай.
— Нет, не надо… Болит ниже, в кишечнике.
— Это не понос?
— Нет… Острая боль, очень сильная.
— Я позову охранника…
— Нет, Валентин. Похоже, проходит…
— Что ты чувствуешь?
— Как будто ножами режут… Очень острыми…
— С одной стороны?
— Нет, по всему животу…
— Может, аппендицит?
— Нет, мне уже вырезали.
— Еда вроде нормальная была, как мне показалось…
— Наверное, нервы. Я сегодня перенервничал… Но, похоже, отступило…
— Постарайся расслабиться. Расслабь руки и ноги.
— Вроде постепенно отпускает.
— Давно болит?
— Ага, довольно. Прости, что разбудил.
— Да ладно… Надо было еще раньше, Молина.
— Не хотел беспокоить тебя… ой-ой…
— Сильно больно?
— Будто ножами… А сейчас снова отпустило.
— Поспать не хочешь? Или не сможешь?
— Не знаю… А-а-а, как больно…
— Может, если мы поговорим, ты отвлечешься от боли?
— Нет, давай лучше спи, а то потом вообще не заснешь.
— Да я ведь уже проснулся.
— Прости.
— Да нет, я часто просыпаюсь сам по себе и потом не могу заснуть.
— Похоже, проходит. А-а, нет, а-а, опять…
— Может, я позову охранника?
— Нет, уже отпустило…
— Знаешь что?
— Что?
— Мне все еще интересно, чем фильм закончится. Этот, про нацистов.
— Тебе ведь не нравилось.
— Да, но все равно интересно, чем все закончится, просто чтобы понять образ мыслей того, кто снял фильм, что они пытались пропагандировать.
— Ты даже не представляешь, какой он замечательный, этот фильм.
— Что ж, если тебе это поможет отвлечься, расскажи мне вкратце. Только окончание.
— О черт!
— Опять заболело?
— Боль будто приходит и уходит. Когда болит, там вроде как ножами режут, а потом совсем не больно.
— Чем он заканчивается?
— А где мы остановились?
— Когда она собиралась помочь маки, а потом ей пришло приглашение сниматься в Германии.
— Все-таки он тебя зацепил, да?
— Ну необычный фильм. Рассказывай быстрее, мне интересно, что дальше.
— Так, что было дальше… М-м-м, а-а, как больно. Ужасно…
— Рассказывай, тогда не будешь думать о боли. Будет не так больно, если ты отвлечешься…
— Боишься, я отдам концы, не рассказав до конца?
— Нет, просто пытаюсь хоть как-то помочь.
— Ладно, она отправляется в Германию сниматься в кино, и страна ужасно ей нравится, и люди тоже. И она прощает своего офицера, потому что выясняет: парень, которого он отправил на казнь, был матерым преступником и творил разные бесчинства. И ей показывают фотографию другого преступника, которого еще не поймали, сообщника того, первого, приговоренного к смерти… А-а, опять…
— Ладно, не надо, попробуй уснуть.
— Нет… не выйдет… очень больно.
— И часто у тебя такие боли?
— Господи боже! Никогда еще не было так больно… А-а… Видишь, опять прошло…
— Я, пожалуй, попробую уснуть.
— Нет, погоди.
— Ты тоже заснешь.
— Нет, не получится. Я дорасскажу.
— Хорошо.
— Так, что потом? А, и ей кажется, что она узнала этого мужчину, но не может вспомнить. А потом Лени возвращается в Париж, где, ей кажется, она его и встречала. По приезде она тут же связывается с маки, но только потому, что ей хочется увидеть человека, который стоит за всей организацией, за черным рынком, кто ответствен за то, что в городе в магазинах ничего нет. И она обещает показать им, где спрятан немецкий арсенал, за которым охотился хромой, помнишь?
— Да, но маки вообще-то были героями.
— Слушай, ты думаешь, я совсем глупая?
— Раз ты опять о себе в женском роде, значит, тебе гораздо лучше.
— Ну не знаю… Просто пойми, когда дело доходит до любовных сцен, фильм просто божествен, настоящая сказка. А всю эту политику, наверное, режиссеру навязало правительство, ты же знаешь, как это бывает.
— Режиссер, который снимает такой фильм, становится соучастником преступлений режима.
— Ладно, дай я наконец закончу. А-а-а, вот ты опять за свои дискуссии, и у меня опять живот заболел… А-а…
— Рассказывай дальше, отвлекись.
— А дальше она ставит условие, что выдаст местоположение немецкого арсенала только высшему руководству маки. И вот однажды ее увозят из Парижа в какой-то загородный замок. До этого она договаривается с офицером: тот со своими подручными будет следить за ней, чтобы там, на месте, повязать всех маки. Но водитель, который ее везет, — тот самый убийца, возивший хромого, — понимает, что за ними слежка, и внезапно меняет маршрут, чтобы отделаться от хвоста, потому что немцы едут прямо за ними, во главе с дружком Лени. В общем, ее привозят к замку, ведут внутрь и, если быть кратким, знакомят с главой маки, а это мажордом! Который постоянно за ней шпионил!
— Кто?
— Тот, что работал мажордомом в доме офицера. Она присматривается к нему и понимает: он и есть тот тип, фотографию которого ей показывали в Берлине. И она ему рассказывает про арсенал, так как уверена, что сейчас приедет офицер и спасет ее. Но поскольку тот сбился со следа, время идет, а его все нет. А потом она слышит, как водитель шепчет главному, что вроде бы за ними следили. Она, конечно, помнит, как мажордом постоянно подглядывал за ней в доме офицера, чтобы застать ее голой и тому подобное, поэтому она идет ва-банк — пытается его соблазнить. Тем временем офицер со своими солдатами старается по следам, оставленным на мокрой дороге, понять, куда делся грузовик. Они долго ищут и потом, не помню точно как, но находят дорогу. А она в замке, наедине с этим чудовищем, с мажордомом, главарем всех маки, известнейшей личностью в преступном мире, и, когда он бросается на нее в небольшой комнатке, где для них накрыли столик, она хватает вилку и закалывает его насмерть. Тут подъезжает офицер со своими людьми, Лени открывает окно, чтобы бежать, а там внизу стоит водитель-убийца. Офицер видит его и стреляет, но хромой — нет, в смысле водитель, хромой ведь давно погиб в музее, — так вот, водитель, умирая, стреляет в Лени. Она хватается за занавеску, чтобы не упасть, и офицер находит ее еще на ногах, но как только он подбегает к ней и берет на руки, она теряет последние силы и говорит, что безумно его любит и что скоро они снова будут вместе в Берлине. Он видит, что она серьезно ранена, потому что его руки в ее крови, пуля попала ей в плечо или в грудь, не помню. Он целует ее, и когда отнимает свои губы от ее губ, она уже не дышит. Последняя сцена происходит в Пантеоне героев в Берлине, это невероятно красивый монумент, похожий на греческий храм, гигантские статуи героев… И она тоже там, в виде статуи в натуральный рост, неземной красоты, в греческой тунике — но я думаю, это она сама стояла там с белым, напудренным лицом. Ее руки тянутся у нему, будто хотят обнять, и он кладет в них цветы. Затем уходит, и тут появляется свет, идущий словно с небес, и офицер идет с полными слез глазами, а статуя остается позади, совсем одна, и протягивает к нему руки. И потом мы видим надпись на храме, которая гласит что-то вроде того, что Родина их никогда не забудет. И он уходит в одиночестве по дороге, залитой солнечным светом. Конец.[8]
Глава 5
— Тебе надо бы съесть чего-нибудь.
— Я ничего не хочу.
— Молина, почему ты не попросишься к врачу? Он тебе поможет.
— Мне уже лучше.
— Тогда не смотри на меня так, словно это я виноват.
— Что значит «так»?
— Ты странно смотришь.
— Ты спятил, Валентин? Если я на тебя смотрю, это еще не значит, что я тебя в чем-то обвиняю. Да и в чем? Ты с ума сошел?
— Ты снова споришь, значит, тебе и вправду лучше.
— Нет, мне не лучше, слабость такая…
— Давление, наверное, низкое.
— Я, пожалуй, немного позанимаюсь.
— Да ладно, Валентин, поговори со мной.
— Нет, пора заниматься. Я должен придерживаться расписания. Ты же знаешь.
— Ну всего один раз, что от этого изменится?
— Обычно так все и начинается: сначала пропускаешь один раз…
— Лень — мать всех пороков, говорила мне мама.
— Пока, Молина.
— Как бы я хотел увидеть маму. Все бы отдал, чтобы взглянуть на нее.
— Слушай, помолчи, мне надо много прочитать.
— Ты такой зануда.
— Тебе что, нечем заняться? Журнал полистай.
— Не могу читать. Смотрю на текст, и голова начинает кружиться. Все-таки мне нехорошо.
