Ион Деген - Иммануил Великовский
Квартира на Риверсайд была очень скромной. Но из окна открывался вид на Гудзон и на Риверсайд-парк, находившийся рядом. Утром Великовский выходил из дома на 72-й улице и широким размеренным шагом шел по Бродвею до Тайм-сквер, дальше по 42-й улице до библиотеки на углу Пятой авеню. Четырехкилометровая прогулка была отличной разминкой перед долгим рабочим днем в библиотеке.
Жена друга, встречавшего их в порту, познакомила Великовского со своим отцом, профессором Францем Боазом, видным антропологом. Несмотря на разницу в возрасте, они быстро сблизились. Продолжительные вечерние беседы, во время которых выявилась общность интересов и позиций, доставляли удовольствие обоим.
После тихой провинциальной Эрец-Исраэль огромный Нью-Йорк обрушился на Великовских обилием театральных постановок, концертов, просветительских мероприятий. Но довольно быстро они убедились: очень немногое из этого изобилия действительно достойно внимания. Великовский предпочитал несколько дополнительных часов работы в библиотеке хорошо разрекламированным мероприятиям.
Одно из них особенно разочаровало его. Недели через три после приезда он решил посетить собрание в Карнеги-холл, темой которого было воспитание демократии.
Собственно говоря, привлекла его не столько тема, сколько докладчик — бывший английский премьер-министр Стенли Болдуэн. У Великовского не было обывательского представления о том, что страной руководят личности выдающиеся. И, тем не менее, Болдуэн поразил его.
Великовский не хотел уезжать из Эрец-Исраэль. Он едва не вернулся домой из Кипра, отчетливо понимая, что война может начаться с минуты на минуту. Для понимания этого достаточно быть врачом, читающим газеты, а не политическим деятелем, располагающим многими другими источниками информации. Но вот Болдуэн, на вопрос кого-то из публики, не может ли вскоре разразиться война, вскинув подбородок, безапелляционно ответил: «Если бы в Европе вскоре могла начаться война, я бы не находился здесь».
Это было всего за две недели до начала войны. Великовский понял, что ему не следует тратить драгоценное время на посещение подобных мероприятий.
Болдуэн его разочаровал. А разве нынешние руководители европейских демократий — такие, как Даладье, Чемберлен и им подобные хоть чем-нибудь лучше?
Знакомство Великовского с Горацием Каленом, профессором-гуманитарием из Новой школы социальных исследований оказалось обоюдно полезным. Буквально с первых дней знакомства Кален стал для Великовского «Вергилием» — проводником по кругам «нью-йоркского ада». А для Калена Великовский был интеллектуальным родником, источником не просто новой информации и идей, а человеком, открывающим неизвестные свойства у, казалось бы, хорошо известных вещей. У этого тель-авивского доктора потрясающие дедуктивные способности. Конан Дойль и Сименон должны были писать своих детективов именно с него!
Последовательно, шаг за шагом изучая жизнь египетского фараона Эхнатона, распутывая трагедию Эдипа у Эсхила, Софокла и Еврипида, Великовский пришел к выводу, что Эхнатон послужил прообразом героя древнегреческой легенды, на основе которой написаны знаменитые трагедии. Даже имя героя — Эдипус — по-древнегречески значит «отечные ноги». Это именно то, что нашло свое отражение на многочисленных реалистических изображениях Эхнатона.
Сочетание глубоко профессионального проникновения в психологию Эхнатона-Эдипа с историческим исследованием и филологическим разбором делало работу очень интересной. Каждую следующую главу Кален ждал с нетерпением, словно это были главы талантливого детектива, публикуемые с продолжением.
А что же сам автор? Великовского работа не удовлетворяла. Она не соответствовала задуманному плану. Только изучение двух фрейдовских героев — Эхнатона и Эдипа — давало результат даже больший, чем он мог надеяться. Зато Моисей… Слишком мало материала оказалось для изучения жизни этого выдающегося человека.
Глава, в которой Великовский анализировал сны Фрейда, писалась с большим подтекстом. Великовский обнаружил комплексы у выдающегося ученого. Они были связаны с еврейством, с трагической судьбой народа. В подсознании Фрейд обвинял себя за то, что не вступил в ряды активных борцов своего народа, — то ли заботясь о собственном спокойствии и благополучии, то ли опасаясь повредить будущему своих детей, живущих в антисемитской Вене.
Сейчас еще более отчетливо, чем прежде, проступал истинный смысл строчек из старого фрейдовского письма. Несколько лет назад Великовский пригласил Фрейда в Эрец-Исраэль. Тот ответил: «Мне очень хочется попутешествовать, и нет в мире места, которое мне бы хотелось увидеть больше. Но я инвалид, с усилием существующий в комфорте собственного дома».
Фрейд мечтал увидеть Эрец-Исраэль. Но единственное путешествие состоялось за год до его смерти — в изгнание, в Англию, прочь из нацистской Вены.
Еще по пути в Америку Великовский мечтал послать Фрейду интерпретацию его снов.
Сообщение о смерти великого психоаналитика в сентябре 1939 года больно ударило Великовского.
Кален уверял друга, что книга будет отличной, что ее надо побыстрее завершить и опубликовать. Имея опыт общения с издателями, он сам пустился в поиски, стараясь помочь другу. Вскоре он действительно нашел издателя и сам отнес ему еще не полностью завершенную рукопись.
16. «ФРЕЙД И ЕГО ГЕРОИ» ВЫТЕСНЕНЫ НОВОЙ ИДЕЕЙ
Прошло восемь прежде намеченных месяцев. Больше в Нью-Йорке делать было нечего.
Великовский очень соскучился по дому. Но еще сильнее это чувство проявлялось у девочек. Они буквально рвались в Эрец-Исраэль.
Еще одно предприятие, о котором Великовский не переставал мечтать, не удалось осуществить за эти восемь месяцев, проведенные в Америке.
В тридцатых годах в Эрец-Исраэль вышли два тома «Scripta academia». Один из них был полностью «химическим» — посвященным работам Хаима Вейцмана. Сейчас, в Нью-Йорке, Великовский хотел вернуться к своей старой идее о создании Академии наук в Иерусалиме. Здесь эту идею будет легче воплотить в жизнь, потому что большинство выдающихся ученых-евреев эмигрировали из Европы в Америку. Вместе с профессором Францем Боазом Великовский разослал письма многим ученым. От многих получил положительный ответ. Приятно было, к примеру, прочитать письмо от Эйнштейна. Он помнил совместную работу с Великовским над выпуском «Scripta». и ныне готов принять участие в создании Академии.
Великовский понимал, что в течение короткого времени, в основном, занимаясь книгой, ради которой он сюда и приехал, нельзя завершить такую большую организационную работу. Конечно, жаль. Но ведь можно продолжить ее, находясь в Тель-Авиве.
Утром 6 апреля 1940 года Шуламит и Рут пошли в школу попрощаться со своими одноклассниками. Завтра на итальянском лайнере семья Великовского отправится в Неаполь, оттуда — в Рим, а из Рима — самолетом в родной Тель-Авив. Завтра — суббота. В этот день в семье по традиции не начинают никаких дел. Поэтому на лайнер они погрузятся еще сегодня, до заката солнца. Мама заканчивала упаковывать чемоданы, а отец пошел в город утрясти кое-какие дела.
Прежде всего, предстояло получить билеты. Великовский не смог скрыть своего раздражения, не застав агента бюро путешествий в условленное время. К счастью, всего в нескольких десятках метров отсюда находилась контора издателя, которому профессор Кален передал рукопись книги «Фрейд и его герои».
Чтобы не тратить время на бессмысленное ожидание агента, Великовский зашел в контору издателя забрать свою рукопись, которая, как он полагал, еще не могла быть прочитана. Поэтому приятным сюрпризом для него оказались слова жены издателя, единственного человека в конторе, о том, что они в восторге от рукописи, и, если уважаемый доктор подпишет с ними договор, они будут счастливы издать книгу.
Несколько экзальтированная дама была ужасно огорчена, узнав, что доктор Великовский сегодня покидает Соединенные Штаты. Ее настроение улучшилось, когда доктор согласился с предложением о том, что договор от его имени может быть подписан профессором Каленом.
В приподнятом состоянии духа, воодушевленный неожиданным успехом, Великовский позвонил домой и сообщил Элишеве радостную новость. На вопрос Элишевы, не отменяется ли отъезд, ответил, что планы остаются неизменными, и сегодня до захода солнца они погрузятся на лайнер. А договор с издателем подпишет Гораций.
День выдался чрезвычайно жаркий для этой поры года. Великовский уже порядком вымотался в бегах по раскаленным нью-йоркским улицам. В Радио-Сити он получил итальянскую визу и снова позвонил Элишеве. Она сказала, что только что по телефону его разыскивал издатель. До этого он уже говорил с Каленом. Гораций считает, что после стольких усилий покидать Нью-Йорк за пять минут до успеха — не самое мудрое решение. Кален считает, что Великовский должен остаться на несколько недель и завершить дела с изданием книги.
