Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2006)
Прихлебывая чай, я слушал и кивал. А Гоша Гвоздёв только тихо улыбался, видя, как новообращенный ждет, жаждет его слов.
— Очень укрепляло мысль, что они сами тоже зомбированы временем. Телевизионщики… Они… Все они… За вычетом пятой кнопки, разумеется.
Говорил Гоша без зла, спокойно. Даже, пожалуй, кротко… Вот что привлекало!.. Зло, раздражение и известная старческая неприязнь — все было теперь в прошлом у этого счастливого седого человека. Он всего лишь давал посильный совет — старик старику:
— Они ведь и сами несчастны… Их главное занятие — внушать нам, что мы дерьмо… Что мы в дерьме. Что мы из дерьма… И что там (то есть в дерьме) мы всегда были и пребудем.
И только раз он усмехнулся чуть строже:
— Но ко мне в дом им слабо. Сюда им никак… Не дотянуться!
Он с силой (для подтверждения слов) попробовал повернуть рычажок телевизора вправо-влево — переключатель даже не шевельнулся. Не скрипнул даже… Мертво.
И тут я снова исчез — втянуло в телеэкран, и с какой скоростью! И Гоша исчез, сидя рядом. За неполную секунду. Засосало туда. Затащило… С моим восхищением вместе!.. Как в воронку. В голубой период Пикассо. (У нас с ним получилось одномоментно. Не видясь лет двадцать — тридцать, мы с Гошей совпадали, словно бы общались ежедневно.) Пикассо… Затем Цветаева и Пастернак… Первый бал Наташи. (Вальс… Множество свечей. Обнаженные женские плечи…) Женщины Гойи… Махи… Лист о Моцарте… Высокие передачи были в тот вечер! Сосны. Корабельные сосны. Одна в одну.
В паузу я переспросил:
— Ты знал, что наш Дробышев умер?
— Еще бы.
И Гоша добавил:
— Он здесь и умер. У меня.
— Да ты что.
— Правда.
Наш Дробышев был умный, толковый, замечательный мужик, однако же стал или, лучше сказать, сделался неумным, нелепым, тщеславным стариком. Быть пенсионером ему казалось бесконечно малым. Он бросался из экспедиции в экспедицию и даже попал в анналы освоения Арктики. Это бы ладно… Но затем Дробышев полез в общественную жизнь… на радио… на ТВ… и началось! У него появились бредовые планы. Призывал! Орал на всех и вся… Там и тут ему мерещились враги… Был похож на сумасшедшего… Разругался с детьми… И пил.
Он не умел стареть… Я еще не знал финала, и Гоша мне рассказал. Как оказалось, именно приходы к Гоше, эта самая Гошина затвердевшая пятая кнопка смирили уже почти свихнувшегося гордеца… Правда, по рассказу Гоши, старый Дробышев и смирился как-то слишком. Сломался. (Такие, возможно, не знают середины.)
Дробышев приходил сюда, к старому своему приятелю, смотрел на экран и беспрерывно тихо плакал. Так и сидел с платочком в руке. Уже и не извинялся за всхлипы. Плакал и плакал. Не просыхая.
Как знать, о чем он думал, здесь сидя?.. Мы не знали... Возможно, о своих безумных бредовых планах. О неслучившемся. О какой-то героике… Он был наш. Поколение недобравших. Умер…
— Что было? — спросил я, имея в виду нехитрый стариковский выбор меж инфарктом и инсультом.
Ответил Гоша как бы припомнив:
— Что было?.. Патетическая.
То есть он сказал мне, чтбо звучало в тот момент, когда наш Дробышев умер.
Но спросив “а” — спроси “б”.
— Где он сидел?.. На этом моем стуле? — Я на миг увел глаза от экрана.
Гоша не стал скрывать. Незачем. Мы старики.
— Да.
А у меня мелькнуло, мол, прекрасная смерть. Мгновенная. Если уж выбирать… Тем более Дробышеву, с его тщеславием. С его неутоленной героикой. Я представляю, как высоко парил в последнюю минуту его дух. Еще и рядом музыка. Еще и верный демонический Людвиг ван.
3
В тиши, под ненавязчивую музыку нам рассказывали, как именно и в каких обстоятельствах Малевич намалевал Жницу… Ту, что в астраханском музее… Ту, что вся этаким бочоночком. С мощью в торсе… Крестьянка, однако в принципе уже готовая к союзу с пролетарием. Зато следом, тактично нам подбросили квартет Хиндемита. Его нервозное скерцо. Пролетарии, геть!.. Чутко с их стороны. Этакий подчеркнутый асоциальный диссонанс.
Даже пейзажи (трехминутные, в паузы) были высокие . Мачтовый лес. Настоящий! Вдохновенно исполненный! И под косым солнцем!.. Солнце искосилось с запада… И тотчас стволы сосен заиграли. Стволы сосен меняли цвет. (Цифровая камера.) Желтый. Медный. Красный. Багряный…
И меня тоже скосило... Как луч… Скосило к прагматизму. К той цепкой мысли, что я тоже успею.
Я, мол, тоже смогу. В конце концов, Гошину вкрадчивую (лучше не скажешь) экранную духовность я и сам себе смогу устроить. И получать подпитку с пятой регулярно… Чем я хуже Гоши и его молчаливых друзей?.. Прикупить телевизор. Сейчас это просто. Если немодный… Какое-нибудь говнецо. За недорого. Буду вечерами в обнимку с чужими жизнями… И даже инфаркт не в инфаркт!.. Готовность номер один.
А если вне дома, то пока что у Гоши. Знать наперед — это прекрасно!.. Знать, как и где. Знать, с какой мелодией в душе и на каком стуле сидя. (И необязательно тот пронзительный фортепианный Моцарта. Не выпендривайся, — шепнул я себе. Музыки много… Когдатошний меломан найдет себе отходняк!)
Если у себя дома, то поставлю стул прямо напротив “ящика”. Приникну к экрану. И проникнусь. Еще как!.. Я ведь и своего ноу-хау могу добавить. Кой-чего… Как разрыхление почвы… Нет-нет… Не пьянство, конечно… Однако “Гжелка”, скажем, отлично меня разрыхляет . Как там у нашего старинного друга Хайяма:
Познал я радость малого питья …
На какую-то минуту нас с Гошей какой-то ассоциацией (какой?..) отбросило сильно назад. Случайно ли?.. В сознании (в подсознании) все еще дергались немые гениально нарезанные кадры… монтаж… “Броненосец”… Что-то кольнуло, хотя в нашем поколении уже уснул революционный нерв. И этот крупный, всё нарастающий титр, уже безумный в нынешнем XXI веке… Братья!.. Братья!.. Братья!!! Кольнуло — и мы оба про укол чутко поняли. И застыдились. Откуда этот укол? Зачем он нам?.. Казалось, так прополоскали!.. Мы молчали. И лишь некие две-три золотые крупинки слабо позвенькивали в не до конца промытой памяти.
И как-то вслед Гоша Гвоздёв вдруг спросил:
— А ты помнишь Белый дом?.. В 93-м?.. Когда всё наше старичье туда сбежалось... — Он хмыкнул. — Согласись: это было странно. Нелепо… Сошлись, чтобы просто поглазеть! Подглядеть! В замочную скважину Истории. — Гоша снова хмыкнул. — Этакий странный выплеск (не скажу — всплеск) нашего поколения.
— Да ну!.. Чушь.
— Все же тот выплеск был чем-то особенный.
— Последний.
И, как всегда, слово “последний” легко всё объяснило. И память закрылась.
— А чего ты вдруг вспомнил?
— Просто так.
На миг мы оба как бы что-то потеряли.
— Но я не торчал там долго… Я вообще был там случайно.
— Я тоже.
Мы бегло, в промельк глянули друг на друга, и скорее, скорее — к экрану… Мы хотели музыки или живописи. Все равно… Мы хотели Глинку… Мы сейчас не хотели действительности. Ни настоящей… Ни уже ушедшей… Никакой.
— Старики, — сказал я на всякий случай, примиряя нас с чем-то куда большим, чем он и я.
Глинка был — чудо. В счастливейшем бдении (бдение молча, ни словца, ни прокашливанья) мы заслушались и едва-едва опомнились — пора было гостю домой!.. Время!.. Гоша Гвоздёв срочно перезаваривал чай по новой. Я пулей в туалет… И кричал:
— Какой чай!.. Мне пора, пора!.. Электричка!
С экрана тем временем уверяли, как трудна и одновременно как сладка была жизнь молодого Чаплина. И нас захватило по новой, как только выдали очередную его короткометражку. С ума сойти! Мы стали дергаться, взрываться, взвизгивать от хохота, корчиться. Я подавился чаем. Ожег горло… Больно!
Сменой Чаплину хлынула музыка… Ах да — на пять минут был еще Татлин, с своими прозрениями и со своей башней, закрученной и ввинтившейся в небо, как кипарис Ван Гога…
— Выключай! — вскрикнул я. — Выключай же!
— Погоди еще чуть.
— Пора.
Я еле оторвался. Иначе бы мне не уехать. Я весь пылал… Я решил, что куплю телевизор. Какой-никакой! Важно, чтоб эта кнопка была. Пятая!.. Как только деньги собьются в кучку… Куплю… А пока… А пока, если старинный друг Гоша не против, я буду приезжать к нему домой. Прямо сюда… Прямо на этот стул… По старой памяти. В тягость, надеюсь, не стану!
