Наталия Костюченко - Повесть и рассказы
— Это Алька всё! — ворчит Лукерья Пантелеймоновна. — «Пусть тело дышит!» Надо же додуматься!.. Майская дачница…
В комнате так темно, что даже окон не видно, и только в топке то и дело вспыхивают красными огоньками тлеющие угли. И тогда кусочек печки озаряется слабым красноватым светом.
На какое-то время сёстры стихают и даже начинают задрёмывать. Но угли в печке темнеют, всё реже вспыхивают красные огоньки, и холод всё более безнаказанно чувствует себя в комнате.
Лукерья Пантелеймоновна снова просыпается. Теперь уж она замёрзла и в одежде. Других одеял в доме нет, куртки не успели просохнуть, и Лукерья Пантелеймоновна никак не может сообразить, как же теперь согреться. От безысходности ей делается страшно и как будто бы даже холоднее. Но чтобы выйти на двор, принести дров и растопить печку — такое даже не приходит Лукерье Пантелеймоновне в голову.
— Что это так холодно? — недовольно спрашивает проснувшаяся Неонилла Пантелеймоновна. — Лукерья, ты не спишь?
— Не сплю! — раздражённо отвечает Лукерья Пантелеймоновна.
— Почему так холодно? — повторяет Неонилла Пантелеймоновна и поёживается.
— Почему, почему… — злится Лукерья Пантелеймоновна. — Дрова прогорели, дом настыл — вот и холодно.
— А больше дров нет? — отзывается Алевтина Пантелеймоновна.
— В доме нет…
— А где есть?
— На улице… Колоть их надо…
— Дык сходи, наколи, — недоумевает Алевтина Пантелеймоновна.
— Дык сама и сходи… Умная!.. — огрызается Лукерья Пантелеймоновна и отворачивается к стенке.
Поджав ноги к груди и накрывшись с головой одеялом, она, чтобы хоть как-то согреться, дышит себе на руки. Но очень скоро под одеялом становится душно, и она принуждена высунуть голову наружу.
— Луш!.. Луш! — тихо зовёт Алевтина Пантелеймоновна. — Луша! Я не умею дрова колоть.
— А я умею? — снова огрызается Лукерья Пантелеймоновна.
Она отлично знает, кто предложил провести выходные в деревне. К тому же долг хозяйки — обеспечить гостям приятный отдых. И, говоря по совести, Алевтина Пантелеймоновна права — надо бы встать, наколоть дров, снова растопить печку и провести остаток ночи в тепле. Но сама мысль о том, чтобы оказаться сейчас на улице, где так холодно и темно, где льёт бесконечный дождь, кажется ей отвратительной. И от одной этой мысли её начинает подташнивать.
Но делать всё-таки что-то нужно.
— Валька умеет дрова колоть! — вспоминает она. — Разбудим Вальку, пусть она наколет.
Некоторое время проходит в молчании. Потом Алевтина Пантелеймоновна вздыхает:
— Жалко!
— Чего тебе жалко? — не понимает Лукерья Пантелеймоновна.
— Валю жалко будить.
А и правда! Валентина Пантелеймоновна, волею судеб оказавшись в тёплом закутке за печкой, не успела ещё замёрзнуть и теперь сладко посапывает со своей железной кровати.
Лукерья Пантелеймоновна, привстав на локте, с завистью смотрит в её сторону.
— Ну, если жалко, — обращается она к Алевтине Пантелеймоновне, — мёрзни дальше…
Сказав, она снова ложится и кутается в своё бестолковое одеяло. Внезапно в голову ей приходит замечательная идея.
В два прыжка она оказывается возле шкафа, распахивает створки и долго стоит так, точно силится вспомнить о чём-то. А из шкафа тем временем выползают запахи нафталина и сырости. Лукерья Пантелеймоновна несколько раз визгливо чихает, а после, схватив в охапку вещи, покоящиеся на одной из полок, направляется к раскладушкам.
— Сейчас я вас укрою! — обращается она к сёстрам.
Те напряжённо всматриваются в темноту, стараясь угадать замыслы Лукерьи Пантелеймоновны, и охают, когда на Алевтину Пантелеймоновну сверху падает груда влажного и отвратительно пахнущего тряпья.
— Луш, что это?! — в ужасе шепчет Алевтина Пантелеймоновна. — Что это так пахнет?
Но Лукерья Пантелеймоновна не отвечает. Она снова исчезает в темноте, а вскоре за тем и Неонилла Пантелеймоновна оказывается равномерно засыпанной какими-то тряпками.
— Фу! Ну и запах! Что это у тебя такое, Лукерья? — доносится из-под тряпок.
— Это вещи из шкафа, — поясняет, наконец, Лукерья Пантелеймоновна.
Кто же не знает, что обычно хранится в дачных шкафах? Конечно, тот самый хлам, который давно уже непригоден в городе, но который бережливые хозяйки не решаются препроводить на свалку. Здесь, в дачных шкафах, находят свой последний приют чинёные простыни, давно вышедшие из моды сарафаны, проеденные молью свитера и кофточки, прожжённые утюгом блузы и ни на что не годящиеся отрезы ситца. Всё это, во избежание окончательного тлена, как следует пронафталинено. А, кроме того, не будучи востребованным, никогда не покидает пределов шкафа, где год от года отсыревает и пропитывается тем запахом, что расползается по дому после неотапливаемой зимы.
«Укрыв» вот эдаким хламом сестёр, Лукерья Пантелеймоновна вслепую, вытаращив в темноту глаза, пробирается в тот угол, где стоит горбатый сундук. Для себя, очевидно, Лукерья Пантелеймоновна приберегла нечто другое. Подняв тяжёлую, скрипучую крышку, она долго роется в сундуке, на ощупь отыскивая нужную ей вещь. Наконец, извлекает из сундука что-то большое и, судя по тому, как она кряхтит, управляясь с вещью, очень тяжёлое. Потом она встряхивает это что-то, визгливо чихает и тащит к себе на диванчик.
Почуяв новую и сильнейшую струю нафталина, Алевтина Пантелеймоновна и Неонилла Пантелеймоновна шумно двигают носами и негодующе отфыркиваются. Но Лукерья Пантелеймоновна от объяснений уклоняется. Взвалив свою ношу на диванчик поверх одеяла, она сама подлезает под эту кипу и скрывается под ней.
Валентина Пантелеймоновна просыпается только под утро, когда за окнами уже виднеется серое, беспросветное небо, на стёклах заметны следы дождя, а из деревни доносятся первые звуки, напоминающие о том, что новый день начался.
Валентина Пантелеймоновна просыпается от холода — только сейчас она замёрзла. Проснувшись, она некоторое время лежит без движения, пытаясь припомнить, где она и как сюда попала. Наконец, сообразив, что к чему, она собирается встать и одеться, но останавливается в замешательстве. То, что она видит в комнате, не поддаётся объяснению. Дверцы шкафа распахнуты, а рядом на полу валяются какие-то вещи. Крышка сундука откинута, и через край свешивается чёрное пальто с каракулевым воротником и драным рукавом, с торчащим из дыры ватином.
В целом впечатление такое, будто бы ночью в комнате производили обыск.
Но самое интересное представляют собой спальные места. Алевтина Пантелеймоновна и Неонилла Пантелеймоновна погребены под грудой тряпья: мужские кальсоны и рубашки, носки, какие-то цветастые тряпки, куски марли, предметы женского туалета, рваные брюки — словно скифские курганы, возвышаются над телами сестёр.
Лукерья Пантелеймоновна, как старый боевой генерал, спит, укрывшись серой красноармейской шинелью. Самой настоящей суконной шинелью со складкой и хлястиком на спине и с широкими красными нашивками на груди.
Дом окончательно настыл, и в комнате нестерпимо холодно. Но Валентина Пантелеймоновна забывает о холоде — так сильны впечатления нового дня.
— Бат-тюшки! — и это всё, что приходит ей на язык. — Бат-тюшки!
В ответ тряпьё на раскладушках шевелится, из-под него появляются головы Алевтины Пантелеймоновны и Неониллы Пантелеймоновны. Под красноармейской шинелью тоже происходит какое-то движение, и в следующую секунду из-под неё выглядывает Лукерья Пантелеймоновна.
Уже за завтраком Валентина Пантелеймоновна узнаёт подробности прошедшей ночи. Ей радостно, что она не мёрзла во сне, и смешно, оттого что сёстры, раздевшиеся до исподнего с тем, чтобы «тело дышало», среди ночи принуждены были не просто надеть на себя всё, что только можно было надеть, но и укрыться вонючим хламом.
А после завтрака сёстры, не сговариваясь, начинают собираться в обратный путь. Никто и не вспоминает, что намеревались провести на даче выходные. Все грезят только о том, чтобы как можно скорее оказаться каждая в своей тесной квартирке. Там, где не нужно думать о тепле и о воде. Где можно безмятежно спать всю ночь под тёплым мохнатым одеялом, а вовсе не под шинелью и не под ворохом старых тряпок. Где можно запросто готовить пищу, мыть посуду и хоть всю ночь сидеть при ярком свете электричества.
Серое небо, сырость и стынь больше не кажутся сёстрам чем-то незначительным и легкопреодолимым. Напротив, им, городским жительницам, оказалось не под силу бороться с деревенским ненастьем. Что и говорить! В городе не замечаешь ни дождя, ни холода, которые, как оказалось, способны совершенно обессилить человека, не приспособленного к деревенской жизни, да к тому же нагнать хандру.
Насколько хорошо в русской деревне летом, настолько уныло и безрадостно, когда приходит осень. Нет! Не молодая осень в жёлтом платье. Но неопрятная старуха. Одежда её — грязные лохмотья. Злится она и срывает костлявой рукой яркие платья с деревьев. Топчет босыми ногами пахучие травы, сминает цветы. Завистница! Не поёт, не шумит она, не смеётся. Только хмурится тучами, шепчет о чём-то дождём или чавкает грязью.
