Леонид Борисов - Волшебник из Гель-Гью

– Дорогой мой, но ведь скоро одиннадцать, – какой там Шишков! У вас есть дети, конечно?

– Любой магазин для меня открыт в любой час ночи, мадам, – говорит Грин – столь серьезно и убежденно, что верит в это сам и верить заставляет слушательницу свою. – А детей у меня нет… Мадам, полюбуйтесь на великого искусника Мороза: перед нами фарфоровый мост! На том берегу цветут вишневые деревья. С небес падает синий мохнатый огонь. Человечество, мадам, притворяется, что оно чересчур взрослое, и потому многие свои удовольствия оно посвятило детям. Я устраиваю елку для себя. Я не могу без нее, мадам!

– Кто же, наконец, вы? – несколько встревоженно спрашивает женщина.

– Я Единственный, Одинокий и Неповторимый. Имя мое, пока что, неизвестно. Но через сорок лет меня поставят рядом с Гауфом, Гофманом, Стивенсоном, По и братьями Гримм. Но и среди них я буду особенным. Я, мадам, нечто новое, очень оригинальное, свежее, бодрящее и молодящее.

– Вы писатель, сударь? – спрашивает женщина. Она останавливается и разглядывает Грина при свете фонаря на мосту. – Странно, – голос женщины наполнен тоской и любопытством вовсе не праздным. – Странно… – повторяет она, – я знаю очень многих писателей, но вас вижу впервые.

– Вы знаете писателей, мадам, но я художник, – просто и несколько грустно говорит Грин. – Нам пора расстаться. Я хочу побыть наедине с собою. Прощайте! Желаю вам счастливых праздников, веселых снов, благополучных будней!

– Но кто же вы, дорогой спутник мой? – кричит женнщина вслед Грину. – Нельзя же так, право! Я не молоденькая, сударь! Я старуха! Кто вы?

Издали, из снежной тьмы доносится до нее голос:

– Я волшебник из Гель-Гью!

Словно с десяти небес сразу падает снег. Останавливаются вагоны трамвая. Шагом бредут белые извозчичьи лошади. С трудом пробираются прохожие. Магазин Шишкова закрыт, на дверях его надпись: торговля производится ежедневно, с девяти утра до десяти вечера.

Грин рассуждает:

– В сущности, я мог бы попасть в магазин, но мне жаль старика Шишкова. Сейчас он, надо полагать, подсчитывает выручку, а потом уляжется на покой. Старику под семьдесят лет. Но, в таком случае, куда же я денусь?

Метель, холод, пустынный Большой проспект. Куда идти? К кому? На Гатчинской живет Ленский. В двадцати шагах от магазина Шишкова квартира Розанова. Ох, ехидный, лукавый старик! Двуликий Янус, но умница, бог с ним. Суворин без бороды, как его называют. Гм… К нему не стоит идти. На Большой Пушкарской улице живет гостеприимный Зверев – чудесный портретист. К нему, что ли?

Метель, холод, белая пустыня.

Человек в шубе и меховой шапке подозрительно оглядывает Грина.

– Вы продавите стекло, – говорит человек и осторожно отводит Грина в сторону. – Я рекомендую вам не стоять на месте, – продолжает человек. – Вы можете замерзнуть.

– Нет, – упрямо отвечает Грин. – Не замерзну. Я буду стоять до утра. Я всё же попаду к Шишкову, милостивый государь!

– Чем могу служить? – спрашивает человек. – Я – Шишков.

– Шишков! – восклицает Грин. – Господи! А я ваш прошлогодний покупатель. Помните, мы целый день солдатиков разбирали? Помните?

– Помню, – говорит человек в шубе. – Но я нынче получил большую партию солдатиков и всевозможных украшений из стекла. Может быть, зайдете, посмотрите?

– Правда? Можно? – Грин не верит человеку в шубе, ему кажется, что над ним шутят. – Но ведь я останусь у вас до утра! Я прозяб, господин Шишков!

– У меня есть ром, чай, ветчина, сигареты. Милости прошу, господин…

– А.С.Грин, к вашим услугам. Черт возьми, но вы приглашаете меня на праздник? Чем я вам отплачу, добрый вы человек!

– О, глупости, господин Грин! Я уважаю настоящего, понимающего покупателя. Сорок два года я занимаюсь продажей елочных украшений.

– Сорок два года! – вздыхает Грин. – Да ведь это целая жизнь.

– Да, это целая жизнь. Иногда я терплю убытки. Не каждая игрушка идет. Покупатель лишен вкуса. Ему нравится третий сорт. Покупатель – дикарь, господин Грин!

Глава девятая

– Три карты! Три карты! Три карты!

На колокольне Троицкого собора жил ворон. Он был стар и на добычу вылетал редко. О нем заботился звонарь, который ежедневно приносил ему куски мяса, хлеб и свежую воду. Ворон привык к человеку, человек привык к ворону. Когда звонарь поднимался на колокольню, чтобы бить в большие и маленькие колокола, ворон встречал его глухой октавой своего «карр» и садился ему на плечо.

В январе 1914 года звонарь умер. Его заместитель хотел прогнать ворона с колокольни, но ему не советовали делать это. Одни говорили, что ворон может отомстить. Выклевать глаз, например. Больно долбануть в голову – так, что пойдет кровь. Другие говорили, что ворона нельзя выгонять с колокольни потому, что он, очевидно, стережет чью-то душу, погребенную в ограде собора. Внук скончавшегося звонаря, продавец чижей, щеглов и канареек на Покровском рынке, обследовал однажды жилище ворона и нашел, что птица действительно стара, мудра и загадочна. Что она стара – не вызывало сомнения. Мудрость также без спора оставили за птицей. Не понимали только, почему ворон загадочен.

– У него там, на колокольне, – говорил внук звонаря, – гнездо не гнездо, а ящик, и в том ящике лежат какие-то письма в конвертах, пакеты с печатями, и чего-чего у него там нету!

– Ты бы взял!

– А не дает! Он клюется, да как! Кричит на весь Измайловский. Нехорошо, люди собираются. Убить птицу, тогда…

– Убивать не смей. Беда будет. Может быть, ворон этот летал над полями сражений. Может быть, этот ворон клевал и наших и тех, кто шел на нашу землю. Про этого ворона и песня сложена:

Черный ворон, что ты вьешьсяНад моею головой?Ты добычи не дождешься,Черный ворон, я живой.

Ворон, очевидно, почувствовал, что против него что-то замышляют. Он никуда далеко не вылетал, кормясь поблизости. Ему уже не ставили воды и не приносили ни хлеба, ни мяса. Дети и взрослые частенько видели, как ворон, вылетая из-под навеса колокольни, держит что-то в своем клюве. Похоже было на то, что он носит письма, но куда и кому – неизвестно.

Утром шестнадцатого января Грин сидел за столом и работал. Размашистым, крупным почерком он исписывал большие листы бумаги. Работа спорилась. К полудню было написано сорок страниц, выпито десять стаканов крепкого чая, выкурено несколько вместительных трубок. В рассказе речь шла о глухонемой артистке Анне Стэн, – она ходила по канату, в нее влюбились комендант порта и губернатор Зурбагана. Анна Стэн была верна своему мужу, она воспитывала детей – дочь и сына и дала слово и себе и мужу, что ее гастроли в Гель-Гью будут последними. Американский ларинголог Линкольн должен был сделать Анне Стэн операцию, после которой к ней вернутся и слух и голос.

Лесной человечек, гном Арсений Глюк, ночью пришел к детям Анны и предложил свои услуги в качестве врача.

«Вашей матери незачем бросать свое искусство канатохождения, незачем ехать в Америку к шарлатану Линкольну», – сказал Глюк. Он был точь-в-точь такой, какими делают гномов гончары и рисовальщики: в зеленой курточке, в красном колпачке, с длинной бородой.

«Что же нужно делать нашей матери?» – спросили дети.

«Ей нужно прийти в лес, растущий на горах Кагутана. В чаще, там, где начинаются дубовые заросли, ее встретит король гномов Люк Блэк. Он проведет вашу мать в подземное царство и там отдаст ее на попечение лучших врачей. Ручаюсь, что через пять дней Анна Стэн будет говорить и слышать. В награду она должна будет…»

Грин придумывал, что именно возьмет король гномов в награду за исцеление Анны Стэн. Что-нибудь удивительное, исключительное, редкостное, что изумит читателя и заставит его погрузиться в мечтательное, блаженное состояние.

– Идиоты, – произнес Грин, вспокнив недавнюю статейку в московской газете. – Они не понимают моего творчества. Я, дескать, отрываюсь от быта. Аэроплан отрывается от земли, он не желает ездить по мостовой. Почему же не ругают за это аэроплан? Его, наоборот, усовершенствуют, культивируют его способность отрываться от земли и возможно дольше находиться в воздухе. Можно подумать, что литература русская богата фантастами и сказочниками! Что им стоит задушить одного Грина, если таких Гринов целые сотни! И нет того, чтобы честно подписать свою статью полной фамилией. Обязательно инициалы! К. Д. – Классический дурень, надо полагать.

– Пиши и не расстраивайся, – посоветовала жена. – Печатают о тебе и умные, интересные статьи. Лернер в «Столице и усадьбе» написал весьма оригинально и правильно, по-моему. В литературных приложениях к «Ниве» была о тебе отличная рецензия. Тебя читают и любят. Ты болезненно мнителен.

– Ну, ладно, хватит об этом. Но что же потребовал от Анны Стэн король гномов? Тут нужно придумать такое, чтобы читатель пальцами щелкнул. Поди, Веруша, к себе, а я поброжу, подумаю.