Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
— Смотри не забудь передать!
— Передам, передам… Только выполни все в точности, как я велел. Главное — про деньги адвокату помни!
Но женщина не уходила, продолжая смотреть на Кудрета.
Мужчина вернулся, сел и сказал:
— Бойкая бабенка. За словом в карман не полезет. Интересовалась, из какой ты партии.
— Что же ты ответил? — глотнув слюну, спросил Кудрет и подумал: «Когда-то Сэма так же на меня смотрела и так же улыбалась».
— Ответил, что не знаю. А она говорит: тогда скажи ему, пусть вступает в нашу. Вообще-то она недолюбливает людей из других партий. Но ты ей, кажется, понравился… — Он улыбнулся грустно, но добродушно, сверкнув своими золотыми зубами.
Кудрет пользовался успехом у слабого пола, но ни за что не решился бы вот так сразу атаковать приглянувшуюся ему женщину. Да еще где — в жандармской приводной комнате!
Зять ее, видимо, задавшись целью выставить свояченицу в лучшем свете, болтал без умолку:
— У бедняжки был муж. Заядлый мотоциклист. С виду не такой шикарный, как ты. Но чем-то он был похож на тебя. Приехал он как-то в этот город и здорово набрался в ресторане. Может, знаешь, большой такой ресторан в самом центре? Вышел ночью и покатил на своем мотоцикле. Прохожие, видя, как он мчится, только охали: «Самоубийца!»
— Ну а дальше что? — спросил Кудрет, которого вдруг заинтересовала эта история.
— Дальше… Никому не приведи аллах такого! Дорога в нашу касабу проходит через горы. Пропасти — побольше минаретов. Вот он спьяна на повороте и…
Мужчина вздохнул, вынул пачку «Енидже» и протянул Кудрету. Они закурили и умолкли, словно молчанием хотели почтить память погибшего…
— Ну а потом? — немного погодя вновь спросил Кудрет.
— Потом свояченица словно обезумела и убежала куда-то в горы. Не приведи аллах такого! Не ела, не пила, стала что твой мертвец — кожа да кости. Но раньше времени смерть ведь не приберет… И в один прекрасный день свояченица вернулась. С утра до вечера плачет или грустные песни поет. Спрячется от глаз людских в укромное местечко и голосит. Люди, сведущие в таких делах, говорили: пусть выплачется, со слезами весь дурман выйдет. А не выйдет — беда! Так прошло несколько месяцев… Потом взяла ее к себе одна женщина, по имени Зарифе-хафиз[20], духовная наставница. Что-то там шептала, ворожила, снова шептала и спасла бедняжку. С тех пор свояченица целыми днями пропадала у этой Зарифе-хафиз. Потом узнали мы, что она вступила в ее секту. А почему, собственно, не вступить? Женщинам это не запрещено. Ей надо было заняться чем угодно — религией, аллахом, Кораном, — только бы забыть о своем горе. И она забыла. Даже стала интересоваться «демократией» и всякими там партиями. Кончилось тем, что она вместе с баджи[21] Зарифой вступила в женскую секцию нашей партии. Послушал бы, как она говорит! Уши развесишь…
В полдень всех, в наручниках, отправили в тюрьму. Для Кемаль-аги и «ревизора» вызвали такси. Помещик хоть и обвинялся в нелояльном отношении к властям, но в суд из прокуратуры и обратно ездил только на такси.
VАвтомобиль остановился у тюремных ворот.
Пока двое жандармов с винтовками выбирались из машины, Кемаль-ага рассчитывался с таксистом.
— Прошу вас, разрешите мне! — Кудрет деловито полез в задний карман брюк, словно у него и в самом деле были деньги.
— Погоди! — Кемаль-ага схватил его за руку. — Ты — гость. А я чуть не каждый день езжу сюда на такси.
Будь на месте Кудрета кто-нибудь другой, Кемаль-ага счел бы для себя оскорбительной попытку уплатить за него, даже полезть в карман за деньгами. Он ежегодно сдавал в аренду четыре с половиной тысячи денюмов[22] земли и слыл богачом. Но сейчас перед ним был не кто-нибудь, а истинный бей-эфенди, роскошно одетый, и помещик его простил.
— Прошу вас, — очень любезно обратился Кемаль-ага к новому знакомому.
— Нет уж, вы раньше, — ответил Кудрет.
— Прошу вас! — настаивал Кемаль.
Пришлось Кудрету выйти из машины первым. В сопровождении жандармов они вошли в проходную тюрьмы.
Дежурный принял шедшего впереди роскошно одетого господина за ревизора, он даже подумал, что это может быть председатель уголовного суда, генеральный прокурор или министр, и быстро вскочил на ноги. Но господин, вместо того чтобы смерить его взглядом и на ходу бросить несколько многозначительных слов, как и подобает важному чиновнику, скромно отошел в сторонку, а жандарм, наклонясь к дежурному, шепнул, что шикарный господин — арестованный.
— Выходит, и вас придется обыскивать?
— Разумеется, раз так положено! — ответил Кудрет и поднял руки.
Дежурный небрежно обыскал его и не удержался от вопроса:
— В чем же вас обвиняют?
— Меня оклеветали, — коротко бросил Кудрет.
— Э, бывает. Да поможет вам аллах!
Тюремный двор гудел, как потревоженный улей. Они прошли через него и стали подниматься по крутой лестнице. Ступеньки ее жалобно поскрипывали, и скрип этот напомнил Кудрету здание вилайетского управления, давно отслужившее свой век, в котором он побывал в свой прошлый приезд.
— Эфендим, — обратился он к Кемаль-аге, — по-моему, мы — люди конченые. Вы только взгляните на эту лестницу. Она уже стонет, а не скрипит. Позор!
Кемаль-ага покачал головой.
— Жалуется на свою судьбу, бедняга.
— На что же именно?
— Известно на что. Старики рассказывают, будто один паша, губернатор вилайета при султане Хамиде[23], выстроил это здание для своей драгоценной особы и всячески его разукрасил. Эх, жизнь! Одни трудятся, другие живут…
Миновав коридор с таким же ветхим, скрипучим полом, они вошли в комнату, где, склонившись над регистрационной книгой, сидел тюремный писарь — долговязый и с виду нервный молодой человек. Он даже не соблаговолил взглянуть на вошедших и, не меняя позы, зло рявкнул:
— Что нужно?
Ответа не последовало. Тогда писарь нехотя поднял голову и тут же вскочил: он узнал одного из вошедших, который как-то в вилайетском управлении поразил его великолепием своего костюма.
И вдруг газеты сообщают, что этот солидный господин пойман с поличным в одном из стамбульских отелей на Босфоре и очень скоро его доставят на место преступления. Писаря будто кипятком ошпарили.
За что же задержали такого солидного человека? Но тут по городу разнесся слух, будто «ревизор» задержан лишь для виду и в тюрьму направлен со специальным поручением. Кстати, у писаря с самого начала не возникало на сей счет никаких сомнений. Сразу видно, что важная персона, стоит лишь обратить внимание на его рост, усы, фигуру, манеру держаться, костюм.
В сильном смятении писарь предложил «ревизору» стул:
— Пожалуйте, бей-эфенди! Сюда пожалуйте!
Но тот счел неразумным сесть раньше Кемаль-аги и оглянулся на него. При других обстоятельствах Кудрету было бы наплевать, что подумает о нем этот помещик, но сейчас, когда он имел виды на его свояченицу, дело менялось. Тем более что женщина сама его обнадежила. Нет, судьба положительно ему улыбается. Такая удача ему и не снилась. Ведь муж этой женщины, надо думать, оставил ей неплохое наследство. Как же упустить такой случай?
Писарь заметил его взгляд и пододвинул помещику другой стул:
— Прошу, аби, садитесь!
Как только они сели, писарь угодливо спросил:
— Чай? Кофе?
Помещику не нравилось, что совсем новому человеку уделяют столько внимания, но Кудрет сделал вид, будто не замечает этого, и с важностью ответил:
— Э, кофейку лучше, усталость снимает…
От волнения писаря пот прошиб.
— С сахаром, эфендим?
— Чуть сладкий.
— А вам, кажется, без сахара?
Помещик рассмеялся:
— Пора бы уже знать.
Писарь решил сам подать кофе и выскочил из комнаты.
Кемаль-ага украдкой поглядывал на Кудрета и думал: «Он просто рожден повелевать».
— Да покарает аллах тех, кто бросил тебя в тюрьму! — с гневом произнес он.
Кудрет вынул из кармана сигареты и заметил:
— Намык Кемаль и тот был за решеткой. Абдул-Хамид его туда упрятал…
Кемаль-ага на всякий случай промолчал, лишь сокрушенно покачал головой. О Намыке Кемале он что-то слышал, но кто он и за что сидел в тюрьме, не имел ни малейшего понятия. Одно ему было ясно: Намыка Кемаля засадил в тюрьму султан, а их обоих — власти. Султан и власти — одно и то же. Выходит, сам Кемаль-ага вроде бы Намык Кемаль и этот важный господин тоже. Придя к такому выводу, помещик наконец сказал:
— Власть султана не удержалась в этом мире, их власть — тоже не удержится.
Удержится, не удержится… Не все ли равно! Для Кудрета сейчас важнее всего была свояченица Кемаль-аги. И, думая о своем, он пробормотал:
— Совершенно верно.
Получив поддержку, Кемаль-ага пустился в рассуждения:
