Виктория Токарева - Одна из многих
Анжела поняла, что приехала на СВОЕ место.
Дачу оставили вместе с мебелью и посудой. Анжела хотела другую мебель, не такую авангардную, но хозяин сказал, что ему некуда ее девать. Не выкидывать же. Оставили как есть.
Наташка-алкашка тут же переехала на дачу. Развела натуральное хозяйство.
В загоне, двигая носами, сидели кролики. По траве бродили несколько кур и коза. Коза была молодая и чистенькая. Анжела повесила ей на шею маленький колокольчик.
В Наташкины планы входило развести сад и огород. Работа на земле была привычной для нее. Наташка как будто не выезжала из Мартыновки. В жизни вроде бы все изменилось, но ничего не изменилось. Та же земля, только хуже. Глина. Соседи — скучные люди в отличие от Мартыновки. Не пьют, песен не горланят. Сидят за заборами и смотрят телевизор. Зато не надо уголь покупать, корячиться с печным отоплением.
Из Мартыновки хлынули гости, дом превратился в проходной двор. Но Анжела не возражала. Мать не выносила скуки, ей нужно было общение.
Наташка продолжала пить, но не каждый день, как раньше, а короткими запоями. Три дня на запой, три дня — на выход и три недели перерыв. Врачи называли — ремиссия.
Ремиссия в три недели — это можно только мечтать. Окончательного выздоровления врачи не обещали и кодировать тоже не советовали.
Кодирование — это внедрение в святая святых. Личность меняется, и часто не в лучшую сторону. Пусть Наташка остается такой, как есть: работящей, веселой и доброй. Это лучше, чем трезвой, мрачной и жадной.
Были мысли позвать сюда Ваську. Работали бы вместе, семейной парой.
Ваське эта идея не нравилась. Он не хотел за забор, как в тюрьму. Но было ясно, что выбора у него нет. И Наташка ждала, когда ее бывший муж дозреет, как зеленый помидор.
* * *Елена позавтракала и отправилась в парикмахерскую. Последние пять лет она ходила в один и тот же модный салон на Арбате.
У нее была постоянная парикмахерша Таня, которая встречала Елену как родную. Она мыла волосы шелковыми шампунями, потом лечила их, чем-то сдабривала, втирала в кожу головы какие-то смеси. Потом шло мелирование, стрижка и укладка. Далее Елену отводили в соседний кабинет, к массажисту-корейцу. Массажист нажимал на точки, ставил вакуумную банку. После таких манипуляций у Елены открывались глаза, как будто она просыпалась и видела окружающее новым, улучшенным зрением. Пробивалась дополнительная энергия. Хотелось жить и куда-то устремляться.
В последний раз кореец оказался занят, к нему была очередь из двух человек. Таня усадила Елену на стул и ласково представила:
— Это Леночка Гуськова. Жена банкира Гуськова.
— У банкира Гуськова другая жена, — заметила рыжая лахудра, молодая и холеная.
Парикмахерша Таня сделала вид, что не услышала, тихо убралась.
Елена села на стул и решила не отвечать. Сидела и думала: неужели людям нравится хамить прямо в лицо? Хотя некоторым нравится. Не хватает адреналинчика. А когда нахамишь, в кровь поступает доза, как инъекция.
Елена влезла в сумку, достала паспорт, открыла на нужной странице.
Сунула лахудре под нос.
— Вот, — сказала Елена. — Здесь обозначено, что Гуськов мой муж. Законный. А кого он ебет, это меня не касается.
Елена бросила паспорт обратно в сумку, но сидеть возле лахудры больше не могла. Она встала и пошла к выходу.
На улице стоял мороз.
Шофер Сергей сидел в серебристом джипе и читал «Аргументы и факты». По его расчетам, хозяйка должна была выйти через полтора часа. Но Елена появилась раньше времени. Вся в слезах.
Сергей вышел из машины, открыл ей дверь. Елена села на заднее сиденье, забилась в угол и затихла.
— Домой? — спросил Сергей.
Елена не ответила.
Сергей сел за руль и тронул машину. Обычно после парикмахерской они заезжали в магазин «Эскада». Елена любила прикупить что-нибудь новенькое: кофточку или брючки, или то и другое. Потом шел магазин «Стокманн». Там покупалась рыба — тунец, которая одновременно являлась мясом, что-то вроде китового мяса, которое одновременно — рыба. Но сейчас ни рыба, ни мясо ее не интересовали. Она сидела в углу и плакала.
Сергей поехал домой.
У подъезда он помог Елене Михайловне сойти. Потом раскрыл багажник, вытащил люстру, купленную сегодня утром по дороге в парикмахерскую.
Сергей взвалил коробку на плечо.
Елена давно хотела такую люстру — сочетание хрусталя и круглого абажура. Сочетание тридцатых годов и шестидесятых.
Такой абажур висит низко и дает ровный свет над столом. Так и видится: за большим круглым столом — полная семья, три поколения: дедушки-бабушки, дети, внуки.
Абажур есть, стол есть и три поколения тоже есть, но все врозь и никогда не собираются вместе.
Елена будет сидеть за столом одна-одинешенька, в крайнем случае пригласит подругу, тоже брошенку. Будут выпивать и делать вид, что все хорошо. А ничего хорошего.
Елена в глубине души ждала, что Николай вернется. Но время шло. Их жизни разъезжались, как льдины в океане, и расстояние становилось все шире. Уже не перепрыгнешь. И посторонние люди знают. Это самое обидное.
Мало ли что творится внутри семьи, главное — сохранить лицо. А то, что произошло в парикмахерской, — это потеря лица. Вернее, это лицо, в которое плюнули.
Есть старинная песня: «Мне не жаль, что я тобой покинута, жаль, что люди много говорят…» Люди жестоки, как звери. Знакомая врач рассказывала, что они подсаживали больных норок в клетки к здоровым. Это нужно было для опыта. Здоровые накидывались на больного зверька и добивали. А люди… У них те же инстинкты.
Благополучные подруги упивались превосходством, дескать: «я счастливее тебя…» А пораженки радовались пополнением в своих рядах: «Мне плохо, пусть тебе тоже будет плохо. Чем ты лучше?»
Елена разделась, повесила шубу на плечики. Ушла в спальню.
— Сделай мне чай, — попросила Сережу.
Новая домработница была выходная.
Сережа пошел на кухню и заварил китайский зеленый чай. Когда он внес чашку в спальню, Елена спала.
Он поставил чашку на тумбочку. Стоял и смотрел.
* * *Сергей — офицер-отставник. Когда-то плавал на подводной лодке. Это была тяжелая служба. Был случай, когда солдат не выдержал замкнутого пространства, сошел с ума и пытался потопить лодку. Но лодка устроена так, что один человек не в состоянии сделать это.
Служба была тяжелая, но она закаляла людей. Они становились частью непотопляемого механизма. Однажды… не хотелось вспоминать. В общем, стало ясно, что впереди мучительная смерть от удушья. Тогда они встали в круг, солдаты и офицеры, положили руки друг другу на плечи и стали ждать конца, чувствуя близость и тепло друг друга. Поддерживали в буквальном смысле слова, и вдруг пришло спасение. Именно «вдруг». Они даже не смогли обрадоваться. Радость уже не проникала в сумеречное сознание.
Сергей ушел в отставку, не дождавшись пятидесяти лет. Это была не столько отставка, сколько отбраковка. У него развилась клаустрофобия — боязнь замкнутого пространства. Не мог ездить в лифте и спускаться в метро.
На работу к банкиру Гуськову попал по случаю. Работал шофером, выполнял всякие поручения. Был главным куда пошлют.
Сергею это нравилось. Он с удовольствием валил на участке сухие деревья. Весной и осенью сгребал листья и складывал их в большие полиэтиленовые мешки. Чистил крыши. Закупал картошку в соседней деревне.
У Гуськовых работал охранник — чеченец Мовлади. Его все звали Володька. На Володьке были две овчарки — немецкая и кавказская. Он их кормил и выгуливал. Все остальное время сидел на своем балконе, как на вышке, и высматривал: кто идет и куда.
У Володьки в ауле осталась жена с тремя детьми. Он ездил к ней раз в год, отвозил деньги, заделывал нового ребенка — и обратно в Россию.
Сергей — вдовец. Жена умерла рано, в тридцать лет.
Сергей спрашивал у врача:
— Как же так? Она такая молодая, такая красивая…
— Рак косит всех, и молодых, и красивых, и даже детей.
— И ничего нельзя сделать?
— Пока ничего, — скорбно отвечал врач.
— А Бог куда смотрит?
Врач не отвечал на этот вопрос. Может быть, Бог отвлекся и не углядел. А может, Бог не для этого. Он запускает людей для жизни, а дальше барахтайся в одиночку.
Жена умирала в больнице. Однажды ей показалось: если она отсюда убежит, то выздоровеет.
— Забери меня отсюда, — просила она.
— Врач не разрешает, — объяснял Сергей.
— А ты укради.
Он взял ее на руки, закутал в байковое больничное одеяло. И унес.
Хоронил весь военный городок.
Если бы сегодняшние богатые знали, что такое военный городок… Лестничные марши с облупленными стенами, соответствующими рисунками. Семьи офицеров.
Что видела его жена Тамара? И что видит жена Гуськова Елена.
