Татьяна де Росней - Ключ Сары
Мы зашагали по направлению к станции метро. Это была мрачная улица. Мрачная, тоскливая и печальная.
— А что было потом? — спросил Бамбер. — Куда отправили все эти семьи?
— Несколько дней их продержали на стадионе «Вель д'Ив». Спустя какое-то время туда позволили войти группе врачей и медсестер. Потом они в один голос рассказывали о царившем внутри хаосе и отчаянии. После этого несчастных перевезли на вокзал Аустерлиц, а оттуда — в лагеря в окрестностях Парижа. Затем их прямиком отправили в Польшу.
Бамбер удивленно приподнял бровь.
— Лагеря? Ты имеешь в виду, что и во Франции были концентрационные лагеря?
— Эти лагеря считались французскими прототипами Аушвица. Дранси, он был расположен к Парижу ближе всего, Питивьер и Бюн-ла-Роланде.
— Интересно, как выглядят эти места сегодня? — сказал Бамбер. — Пожалуй, нам стоит съездить туда и посмотреть самим.
— Согласна. Так и сделаем, — откликнулась я.
Мы зашли в угловое кафе на рю Нелатон, чтобы выпить по чашечке кофе. Я взглянула на свои часы. Сегодня я обещала зайти к Mamé. Но я понимала, что уже не успеваю сделать этого. Ну что же, значит, завтра. Эти визиты никогда не были мне в тягость. Она стала для меня бабушкой, которой у меня никогда не было. Обе мои бабушки умерли, когда я была еще совсем маленькой. Мне лишь хотелось, чтобы Бертран уделял ей больше внимания, учитывая, что она души в нем не чаяла.
Слова Бамбера заставили меня вернуться к настоящему и причине, по которой мы оказались здесь. К «Вель д'Ив».
— Знаешь, я рад, что не француз, — заявил он.
Потом он сообразил, что только что ляпнул.
— О-о, прошу прощения. Ведь ты теперь настоящая француженка, правильно?
— Да, — ответила я. — По мужу. На самом деле у меня двойное гражданство.
— Я вовсе не это имел в виду, — поперхнулся Бамбер. Он выглядел смущенным и растерянным.
— Не бери в голову, — улыбнулась я. — Знаешь, прошло столько лет, но мои здешние родственники по-прежнему называют меня американкой.
Бамбер ухмыльнулся.
— Это тебя расстраивает?
Я пожала плечами.
— Иногда. Я прожила здесь бо́льшую часть жизни. Я чувствую, что именно здесь мое место.
— Сколько лет ты уже замужем?
— Скоро будет шестнадцать. А живу я здесь уже четверть века.
— У тебя было одно из этих роскошных французских бракосочетаний?
Я рассмеялась.
— Нет, все было достаточно просто, в Бургундии, где у моих родственников по мужу дом, неподалеку от Санса.
Перед моим мысленным взором промелькнули воспоминания о том дне. Шон и Хитер Джермонд и Эдуард и Колетта Тезаки практически не разговаривали друг с другом. Казалось, все мои французские родственники внезапно напрочь забыли английский. Но мне было плевать. Я была счастлива. Яркий солнечный день. Тихая маленькая сельская церквушка. На мне было простое платье цвета слоновой кости, которое одобрила моя свекровь. Рядом стоял Бертран, великолепный в своем сером фраке. Торжественный обед дома у Тезаков, роскошно сервированный стол. Шампанское, свечи и лепестки роз. Чарла произнесла смешную речь на своем ужасном французском, так что смеялась только я. Лаура и Сесиль, глупо и жеманно улыбающиеся. Моя мать в костюме цвета бледного пурпура, шепчущая мне на ухо: «Я надеюсь, ты будешь счастлива, ангел мой». Мой отец, вальсирующий с чопорной Колеттой. Казалось, все это было давным-давно.
— Ты скучаешь по Америке? — поинтересовался Бамбер.
— Нет. Я скучаю по сестре. А по Америке — нет.
Подошел молоденький официант с заказанным нами кофе. Он бросил взгляд на огненно-рыжие лохмы Бамбера и самодовольно ухмыльнулся. И только потом обратил внимание на впечатляющее количество фотоаппаратов и объективов.
— Вы туристы? — полюбопытствовал он. — Фотографируете виды Парижа?
— Нет, мы не туристы. Мы фотографируем то, что осталось от «Вель д'Ив», — ответил ему по-французски Бамбер со своим протяжным британским акцентом.
Официант, похоже, растерялся.
— Сейчас уже никто не помнит о «Вель д'Ив», — пробормотал он. — Об Эйфелевой башне спрашивают, да, а о «Вель д'Ив» — почти нет.
— Мы журналисты, — пояснила я. — Мы работаем на американский журнал.
— Иногда сюда приходят евреи со своими семьями, — поделился с нами молодой человек. — После речей в очередную годовщину, которые произносят на мемориале там, у реки.
Внезапно мне в голову пришла одна мысль.
— Вы, случайно, не знаете никого из тех, кто жил на этой улице, соседа, может быть, которому известно что-нибудь об облаве? С кем мы могли бы поговорить? — спросила я. Мы уже расспрашивали кое-кого из тех, кто выжил: большинство написали книги о выпавших на их долю испытаниях, но нам недоставало свидетелей. Нам нужны были парижане, которые своими глазами видели, как все происходило.
Но тут я смутилась и почувствовала себя ужасно глупо. В конце концов, этому юноше едва исполнилось двадцать. Скорее всего, в сорок втором году его отец еще не родился на свет.
— Да, знаю, — к моему удивлению, ответил он. — Если вы пройдете немного по улице в обратную сторону, то слева увидите магазинчик, в котором продают газеты. Его владелец, Ксавье, может рассказать вам что-нибудь. Его мать прожила на этой улице всю жизнь.
Мы оставили ему внушительные чаевые.
___
А потом была казавшаяся бесконечной пыльная улица, тянувшаяся от маленького вокзала через весь городок. Люди останавливались, смотрели на них, показывали пальцами. У девочки болели ноги. Куда они шли теперь? Что с ними будет? Далеко ли они отъехали от Парижа? Поездка на поезде была недолгой, всего каких-то пару часов. Как всегда, она думала о братике. С каждой пройденной милей у нее на сердце становилось все тяжелее. Неужели она когда-нибудь сумеет вернуться домой? И как можно надеяться на это? Ей становилось не по себе при мысли о том, что он, наверное, думает, что она забыла его. А что еще ему оставалось думать, запертому в темном шкафу? Он наверняка думает, что она бросила его, что она разлюбила его. У него нет ни света, ни воды, и, конечно, ему очень страшно. Она так подвела его…
Интересно, как называется это место? Она не успела прочесть название на вокзале, когда они приехали. Но она сразу же обратила внимание на вещи, которые в первую очередь подмечают городские дети: живописный пейзаж, ровные зеленые луга, золотистые поля. Свежий воздух, от которого кружится голова, пьянящий запах лета. Жужжание пчел. Птицы в небе. Пушистые белые облака. После вони и духоты последних нескольких дней девочке показалось, что она попала в рай. Быть может, в конце концов все будет не так плохо.
Вслед за своими родителями она вошла в ворота из колючей проволоки, по обеим сторонам которых стояли сурового вида часовые с винтовками в руках. А потом она увидела ряды длинных, темных бараков, ощутила царившую вокруг гнетущую атмосферу, и у нее упало сердце. Девочка прижалась к матери. Полицейские начали выкрикивать команды. Они приказали женщинам с детьми идти к баракам направо, мужчинам — налево. Вцепившись в руку матери, она беспомощно смотрела, как отец уходит от нее с группой мужчин. Теперь, когда его не было рядом, ей стало страшно. Но она ничего не могла поделать. Винтовки вселяли в нее ужас. Мать не двигалась с места. Глаза ее, казалось, ничего не видели. Лицо у нее было бледным и безжизненным.
Девочка крепче стиснула руку матери, и их подтолкнули к баракам. Внутри было темно, пусто и грязно. Голые доски и солома. Вонь и грязь. Уборная находилась на улице — убогое, дощатое сооружение с прорезанными в полу дырками. Им было приказано заходить сюда группами по несколько человек, мочиться и испражняться у всех на виду, подобно животным. Девочку затошнило от отвращения. Ей казалось, что она ни за что не войдет в эту загородку. Она не сможет этого сделать. Девочка посмотрела на мать, которая, расставив ноги, присела над одним из отверстий. От стыда она наклонила голову, пряча лицо. Но, в конце концов, и она сделала так, как ей приказали, съежившись, надеясь, что на нее никто не смотрит.
Поверх ограждения из колючей проволоки, вдалеке, виднелась деревня. Черный шпиль церкви. Водонапорная башня. Крыши и дымовые трубы. Деревья. А ведь там, подумала она, совсем недалеко, в этих домах у людей есть кровати, простыни, одеяла, пища и вода. Они, эти люди, были чистыми. Они носили чистую одежду. На них никто не кричал, не повышал голос. Никто не обращался с ними, как с бессловесной скотиной. А ведь они были совсем рядом, по ту сторону ограждения. В чистой маленькой деревушке, откуда до нее доносился слабый колокольный звон.
Здесь наверняка отдыхают дети на каникулах, подумала она. Купаются. Ходят на пикники, играют в прятки. И эти дети счастливы несмотря на то, что идет война, несмотря на то, что еды стало меньше, и несмотря на то, что их отцы, быть может, ушли на фронт воевать. Счастливые, любимые, обожаемые дети. Она не могла понять, почему между ними и ею существует такая разница. Она не могла представить себе причину, по которой с ней и со всеми другими людьми здесь обращались так жестоко и бесчеловечно. Кто принял такое решение и почему?
