Франсуаза Саган - Приблуда
– Но ты сказал им, – продолжала Мария, словно бы в задумчивости, – что пробудешь главным бухгалтером совсем недолго, что собираешься открыть дело в Сенегале? Надо же их все-таки предупредить, а?
Герэ раскрыл рот, поглядел на нее и брякнул как раз то, чего не следовало говорить:
– Хм, забавно, а я и не подумал…
Посмотрев на него, Мария поняла, что он и вправду «не подумал», и такой вроде бы пустяк привел ее в ярость.
– И ты, конечно же, не подумал сказать им, – прошипела она, – что их новый главный бухгалтер, Герэ, месяц назад убил старичка пятнадцатью ударами… ах, нет, семнадцатью, извините, господин главный бухгалтер! Ты не подумал сказать им, что на вырученные убийством деньги намерен купить фабрику в колонии? Ты не подумал сказать им, что главный бухгалтер завода Самсона – вор и убийца? Так о чем же ты думал, мой мальчик?
Она глядела на него с ненавистью и брезгливостью, как в тот день, когда объявила ему войну. Из Марии, с которой они душа в душу строили планы на будущее на улице Онгруа, она превратилась в его врага и судью. Ее презрение было настолько очевидным, что он поднялся, словно защищаясь от удара.
– Не знаю… что со мной было, – лепетал он, – провал какой-то… Я, разумеется, скажу… Между прочим, побыв два месяца главным, я б мог научиться кое-чему полезному для нашей фабрики… я б мог…
Он совершенно растерялся, а она от его растерянности даже облегчение какое-то испытала. Герэ – подозрительный и опасный, Герэ – убийца и драчун, тот Герэ, которым она восхищалась, которого почти любила, исчез, уступив место добропорядочному гражданину и добросовестному бухгалтеру с четырехлетним стажем и мизерными устремлениями, появление которого лишний раз подтверждало, хотя она в том и не нуждалась, тщетность и безумие затеплившейся было любви.
– Да я им завтра же скажу, – горячился Герэ. – Скажу, что не могу, уезжаю. Это же правда, я не могу… Тем более завтра, – тут он совсем потерял голову, – поздравлять будут, чествовать…
– Ах, чествовать! – Мария расхохоталась. – Я тебя буду чествовать! В Лилле! Я тебе шампанского поставлю, погуляем разок в будни…
Она подошла к телефону, сняла трубку: «Месье Боннэ?.. Это мадам Бирон, соседка… Мне нужно в Лилль, срочно, вы по-прежнему таксистом?.. Хорошо, жду». Затем повернулась к Герэ: «Возьми денег наверху, в моем шкафу. Бери все, сегодняшний вечер тебе дорого обойдется…» Она особенно выделила слово «тебе».
Подъехало такси, шофер не решился спросить у своей обычно скромной соседки причину столь безумного расточительства. Она подтолкнула Герэ к передней двери и сказала: «Садись вперед, ты нездоров», – потом добавила: «Я слишком много курю, мне лучше сидеть одной». Она устроилась на заднем сиденье в том самом облачении, в каком работала в саду, еще менее подходящем для выхода, нежели будничный помятый костюм Герэ. Герэ время от времени беспокойно оглядывался, но видел только жесткий профиль Марии, обращенный к окну и тополям, уносящимся назад и там опрокидывающимся навзничь, словно испугавшись одного ее мимолетного взгляда.
Она остановила машину в ста метрах от «их» дома и вышла, оставив Герэ расплачиваться и что-то путано объяснять водителю; он увидел ее снова только через час, когда она появилась в гостиной в черном вечернем платье. Он ждал ее в смокинге и исходил потом, хотя в комнате было прохладно.
– Десять часов, – сказала она. – Вызови такси. Мы едем в «Батаклан».
«Батакланом» называлось то самое заведение, где они провели свой первый и так плачевно закончившийся вечер. С тех пор они там не бывали. Герэ передернуло.
– Почему в «Батаклан»? Ты что, забыла?
– Там было веселее всего, – отрезала она. – Им тоже будет приятно узнать новость.
– Не лучше ли поискать другое место? – робко противился Герэ.
Она не отвечала, и он пошел дальше:
– И вообще, я не понимаю, что мы здесь делаем. Я не стал объясняться при таксисте, но коль скоро я отказываюсь… коль скоро я обещал, что не буду главным бухгалтером, к чему тогда все это… Я в «Батаклан» не пойду.
– Я желаю отметить твое повышение. И вместе с тобой. – Мария улыбнулась. – Послушай меня, Герэ. (Он замер, как всякий раз, когда она называла его по фамилии, – это означало, что дело принимает серьезный оборот.) Послушай хорошенько: если ты немедленно не пойдешь со мной, ты меня больше не увидишь, ноги твоей не будет ни здесь, ни у меня в доме – никогда, слышишь? Никогда!
Вместо ответа он покачал головой.
Народу, по счастью, в этот час было мало – рано еще: только оркестр, влюбленная парочка, парочка постарше, две танцорки – незнакомые – и приятель пижона, тот, который еще хотел пощадить Герэ перед второй дракой. Который расцеплял его пальцы. Он-то и узнал их первым.
– Однако… Вы опять здесь?.. – воскликнул он изумленно, но не враждебно.
Девицы и трое клиентов обернулись и посмотрели на них уважительно, хотя и немного встревоженно. Мария величественно прошествовала к бару и положила на стойку свою большую черную сумку.
– Паршивца этого нет, приятеля твоего? – спросила она. – Ему же хуже. Не везет Аль Капоне… Какое угощение пропустит. Сегодня я угощаю! Шампанского на всех! – обратилась она к бармену, открыв сумку и выложив на стойку две пятисотфранковые банкноты. – Мой сын назначен главным бухгалтером завода Самсона.
Зал недоуменно притих, Мария прошла за столик, следом за ней – Герэ, красный как рак. Одна из девиц хихикнула, другая пихнула ее локтем, чтоб замолчала, и публика, смущенно улыбаясь, потянулась за бокалами, поверив, что шампанское и в самом деле будет литься рекой, и произнося благодарные тосты в адрес Марии. В ответ она поднимала бокал, выпивала, наливала снова, осушала – и все без единого слова, а Герэ только остолбенело на нее смотрел. И так она пила более часа подряд, лишь кивком головы указывая бармену на опустевшее ведро на том или другом столе.
Оркестр, понятно, играл ее любимые мелодии – старомодные песни военных лет; посетителей, опоздавших к началу застолья, бармен посвящал в курс дела, а Мария приглашала взглядом или кивком головы, и они, смакуя нежданное шампанское, с любопытством поглядывали на странную парочку. Герэ и Мария не разговаривали между собой. Постепенно к их столу, словно завороженные Марией, стали подсаживаться здешние завсегдатаи: сперва пианист, потом приятель пижона, наконец Лола – не пользующаяся успехом танцорка с изможденным, болезненным, плаксивым лицом, какие встречаются в любом заведении такого рода.
Все они, как зачарованные, смотрели на Марию, а Мария пила и ничего не видела. Возможно, она бы просто напилась и вечер завершился бы без эксцессов, не появись к полуночи та вздорная подвыпившая девица, из-за которой все началось в первый вечер; она пошушукалась с портье и прямиком направилась к их столику.
– Кого я вижу! – сказала она жеманно, обращаясь к Марии, которая на нее не смотрела и ее не видела, и к Герэ, всячески старавшемуся ее не видеть.
Но она была уже тут как тут, теребила его за рукав.
– Ну что, лапуля, ты больше не танцуешь? Что-то ты сегодня невесел… Пойдем потанцуем!
Герэ поднялся исключительно для того, чтобы пресечь ее болтовню; он неловко водил ее по танцплощадке, а она засыпала его вопросами, которых он не слышал, поскольку неотрывно следил за Марией, чей отстраненный затуманенный взгляд скользил иногда по ним, словно бы их не замечая; они уже собирались сесть, когда в конце пластинки прогремел ее грубый голос:
– Что, красотка, – произнесла Мария, и в зале установилась тишина, – нашла суженого? Довольна? Не ожидала, чай?
Герэ и девица подошли к столу и хотели сесть, но Мария жестом остановила их.
– А ну, постойте, я на вас погляжу! Отличная парочка, черт побери… Но главные бухгалтеры на шлюхах не женятся… Не судьба, крошка…
Девица хотела было огрызнуться, но что-то в голосе Марии отчетливо давало понять, что слово «шлюха» в данном случае не содержит ничего для нее оскорбительного, и она промолчала.
– Тебе разве не сказали? Ты не знала? – продолжала Мария, обращаясь к изумленной девице. – Мой сын, мой Герэ, проработав четыре года у Самсона… на заводе, то есть, знаешь, в Карвене… Так вот, он назначен главным бухгалтером… Представляешь? Поразительно, да? – говорила она девице, а та, видя, что разомлевшая от шампанского публика перед Марией благоговеет, не смела перечить; она переминалась с ноги на ногу и поглядывала на своего остолбеневшего и бледного как полотно кавалера.
– Ты мне не сказал, что это твоя мать, – буркнула она укоризненно. – Ты сказал, что она твоя тетка!
Голос у нее был пронзительный, и десять пар возмущенных глаз уставились на Герэ, тем более что Мария подхватила на этот раз снисходительно:
– Конечно… Мальчик стесняется своей мамы! И, между прочим, так было всегда. – Она обращалась к плаксивой танцорке, а та в порыве сострадания взяла ее за руку. – А теперь, когда он вместо 3500 будет получать 4300 или, может, 4500 вместо 3300, поди разберись, – добавила она с сардоническим смешком, – теперь еще хуже станет: я его совсем видеть не буду…
