Анар - Шестой этаж пятиэтажного дома
Заур думал о том, что вот его, Заура, никто, кроме друзей, соседей, родственников, сослуживцев и парикмахера Самсона, не знает ни в Баку, ни тем более здесь, в Москве… И не талантлив он решительно ни в чем, не только в искусстве, но даже и в своей профессии, и как это, в сущности, обидно: вот ведь с каким восхищением Тахмина говорит об этом Мухтаре Магеррамове… И все-таки он, Заур, несмотря на бездарность, счастливее Мухтара Магеррамова, потому что именно его, Заура, а не Мухтара Магеррамова с его тайной молчаливой любовью и не какую-либо другую знаменитость полюбила Тахмина.
А Тахмина все щебетала; она говорила о людях, всем известных, малоизвестных и вовсе неизвестных, но заслуживающих известности, о талантливых и умных, упорных и трудолюбивых, занимающих большие посты, и ловких и умелых, она говорила о людях, добившихся всего самостоятельно и независимых во всем, а Заур не принадлежал ни к одной из этих категорий, и каждый пример был уколом его самолюбию, — и все-таки он был счастлив, когда после всех этих разговоров Тахмина закрывала глаза и шептала ему: «Ты мой любимый… милый… ты лучше всех… ты самый хороший…»
И ему хотелось сейчас, после пяти часов бесцельного хождения по Москве с постоянным ощущением в себе Тах-мины, ее голоса, рук, неповторимого запаха, рассказать кому-нибудь о своем счастье, о своей любви, о ней, Тахмине. Ему остро хотелось поделиться своим ощущением счастья. Ему казалось, что после того, как он узнал силу своей любви, он может рассказать о ней даже матери и отцу, и они его поймут, ибо чувство такого накала не может не найти отклика. Они поймут, что он счастлив, а это самое главное, и мешать этому грех. Ему даже хотелось (правда, он подумал об этом не без иронии) поделиться своей радостью с семьей Муртузовых — с Алией-ханум, с самим Муртузом Балаеви-чем — и рассеять, как ему казалось, искреннее заблуждение Алии-ханум о Тахмине и ее отношениях со Спартаком. Даже о Спартаке сейчас он думал снисходительно-добродушно: черт с ним, пусть у него было и будет сколько угодно денег и баб, только не Тахмина. Заур с нежностью думал и о Фирангиз, о том, какая она в сущности славная девушка, и он даже женился бы на ней, хотя бы для того, чтобы доставить удовольствие ее семье, а может быть, и ей самой, но так уж получилось, что он любит другую, которая старше и Фирангиз, и его самого, и, быть может, не так чиста, но только с ней одной он может быть счастлив…
В девять вечера он был на Шаболовке и прохаживался у телестудии, куда беспрестанно входили и откуда лишь изредка выходили люди. Все они спешили, суетились и о чем-то оживленно спорили. Прождав минут пятнадцать, Заур вошел в здание. В обширном фойе тоже сновали люди, но пройти они могли, лишь предъявив удостоверение. Зауру оставалось только ждать и тоскливо вглядываться в проход откуда должна была появиться Тахмина. В фойе был» страшно накурено, а в углу даже висела табличка «Мест для курения». Под табличкой на полу стояла круглая цинковая коробка из-под пленок, полная окурков. Время от времени к этой коробке подходили судорожно и торопливо затягивающиеся курильщики. Погасив сигарету о стенку, отчего стена была испещрена черно-серыми круглыми пятнами, они бросали окурки в направлении цинкового круга и так же быстро куда-то исчезали.
— Старик, тракт отменяется, главный перенес все на завтра, на десять утра, начальство изъявило желание смотреть, — говорил высокий молодой парень с длинными свисающими усами другому такому же высокому парню с такими же свисающими усами.
Худая девушка, в черном свитере и узких серых брюках, в наброшенной на плечи шубке, выскочила на улицу, кого-то окликнула и вернулась обратно. Другая девушка, в зеленом пальто и в очках, пыталась кому-то дозвониться по установленному здесь телефону.
— Пожалуйста, молодежную редакцию, будьте любезны.
Видимо, в молодежной редакции никто не ответил, потому что, прождав довольно долго, девушка в очках удрученно опустила трубку.
— Вот, пожалуйста, заявки на актеров, — сказала девушка в черном свитере хрипловатым голосом заядлого курильщика, оставляя пропуск у дежурного. — Сейчас подойдут четверо, пусть поднимутся на второй этаж в третью студию.
— Жень, — окликнули девушку в черном свитере из дальнего конца длинного коридора, — срочно в репетиционную!
Девушка в очках снова набрала номер, вновь в фойе выбежал парень с длинными усами и обрадовано бросился к только что вошедшему молодому человеку в меховой куртке:
— Привет, старина, дай сигарету. Какие у тебя?
— «БТ», — ответил молодой человек, протянув пачку, и спросил: — Ну, как тебе?
— Что?
— Феллини.
— Старик, грандиозно. Я очумел, старик. Сцена в туннеле — блистательно по режиссуре.
— Да, конечно, старик, класс. Но все же, знаешь, на мой взгляд, Феллини от барокко пришел к рококо, — сказал молодой человек в меховой куртке, и Зауру от этой последней фразы стало почему-то безумно смешно.
Девушка в очках наконец дозвонилась до молодежной редакции:
— Ир, это я, Юлька! Битый час я здесь торчу, не могу дозвониться до тебя!
И тут он увидел Тахмину. Она шла по длинному коридору, в длинном вечернем платье, в сопровождении трех мужчин и белокурой девушки, которая показалась Зауру удивительно знакомой. Чуть позже он вспомнил, что знает ее по экрану: она была диктором Центрального телевидения. Из мужчин двое, по-видимому, были москвичами, а о третьем, смуглом человеке в коричневой замшевой куртке, он догадался, хотя ни разу не видел его, что это вне всякого сомнения и есть Мухтар Магеррамов.
В вечернем длинном платье Тахмина была ослепительно хороша. Она увидела Заура и ласково, хотя, как ему показалось, несколько сдержанно и даже чуть смущенно помахала ему. Все пятеро остановились у прохода и довольно долго и оживленно болтали. Один из москвичей, видимо, острил, и все громко смеялись его шуткам — Тахмина и девушка-диктор буквально заливались, смеялся и другой москвич, а Мухтар Магеррамов лишь слегка улыбался. Ревниво и пытливо вглядываясь в Мухтара, Заур еще издали увидел в его умных глазах усталость и печаль. Мухтар был довольно молод, хотя и с сильной проседью в волосах и с абсолютно седыми висками. Его плотная фигура была несколько мешковатой. Может, из-за его одежды, чуть ли не намеренно небрежной и неаккуратной: брюки, обвисшие на коленях, замшевая куртка с засаленными рукавами и воротником, кое-как повязанный и съехавший набок галстук.
Лицо у Мухтара было выразительным, даже красивым, но каким-то изможденным. Это не было усталостью одного перенасыщенного работой дня, скорее печатью частых и привычных разочарований. Разочарований не столько острых, сколько неизбежных.
Мухтар Магеррамов, очевидно, принадлежал к тому типу людей, которых ничем не удивишь, — и если, к сожалению, ничем не обрадуешь, то, к счастью, ничем по-настоящему не огорчишь. Люди седеют по-разному: бывает седина как первый снег, бывает и как плесень. Седина Мухтара была пепельной, и, казалось, пепел покрывал не только его волосы, но и лицо с темными кругами под глазами, с глубокими морщинами на лбу и у рта. У него была тонкая линия темных усов, которые очень шли к его белозубой улыбке — получались две параллельно-контрастные линии белого и черного.
Тахмина еще раз, а потом еще раз бегло взглянула в сторону Заура и даже ухитрилась улыбнуться ему, но продолжала стоять в той группе, будто и не думая прощаться. В фойе входили люди, сразу начинавшие протирать запотевшие стекла очков, вносившие на шапках и пальто тонкую пелену холода — морозное дыхание осенней улицы. Они показывали удостоверения и проходили туда, где стояла Тахмина и ее компания и куда не имел доступа Заур. «Тракт, монитор, ПТС, Феллини, Хуциев, Хессин, Главный», — то и дело слышал Заур и терпеливо ждал, когда Тахмина отделится от этого чужого ему мира, который так быстро освоила, подойдет к нему и они опять пойдут по улицам Москвы, по первому снегу, вместе со своим огромным чувством, принадлежащим только им двоим и не доступным никому другому, какие бы удостоверения кто ни предъявлял.
Наконец Тахмина, видимо, решилась. Она стала прощаться, и мужчины поцеловали ей руку, потом обнялась и расцеловалась с белокурой дикторшей и, помахав им, пошла к выходу. Вместе с ней, попрощавшись с москвичами, шел Мухтар.
Они шли к нему, и Заур растерялся от этого непредвиденного и неизбежного знакомства.
— Познакомьтесь, — сказала Тахмина, — Заур, Мухтар. Я каждому из вас столько наговорила друг о друге, что особенно представлять вас, по-моему, не стоит.
— Очень рад, — сдержанно сказал Мухтар, протягивая руку Зауру.
— Я тоже рад, — учтиво ответил Заур.
— Пойдем, — сказала Тахмина и, когда они вышли на площадь, оказалась между ними и обоих взяла под руки.
— Ну, какие у нас планы, куда путь держим? Неизвестно, кому из двоих предназначался вопрос, но первым ответил Мухтар:
