Хилари Мантел - Фладд
Отец Фладд уставился на ее ноги. Монашка сказала:
— У меня разрешение носить резиновые сапоги. Особое разрешение от епархиальной аббатисы. Меня все время гоняют с поручениями в слякоть. Я не против, мне нравится бывать на улице. Я запросила разрешение на косынку от дождя.
— Косынку?
— Такую, из полиэтилена, вроде капюшона. Прозрачную. Складывается в маленький квадратик, вот такой, — она мокрыми пальцами показала размер, — и убирается в карман.
— Не люблю пластик, — сказал отец Фладд.
— Понятно, вы же мужчина, — ответила она и тут же поправилась: — Вы же священник. Вам ничего не приходится мыть. Пластик легко моется. Я мечтаю, чтобы все на свете было из пластика.
Филомена вышла в озерцо света от свечей, горящих перед Маленькой Терезой.
— Вижу, матушка уже была здесь и поставила свечи.
— Она особенно чтит святую Терезу? — спросил Фладд.
— Да. Тереза была монахиня, но очень смиренная. Самая смиренная в монастыре, тем и прославилась. Матушка считает, мы все должны быть такими же смиренными. Святая Тереза пришла в монастырь совсем девочкой. Ее не хотели пускать, а она уперлась и не пожелала слушать никаких возражений. Написала жалобу Папе.
— Ты изучала ее жизнь?
— У нас в монастырской библиотеке есть про нее книга.
— У вас большая библиотека?
— Есть жития святых. И еще «Календарь скачек» сестры Антонии. — Филомена легонько оперлась рукой на спинку заляпанной патокой скамьи. Она дышала тяжело, как будто запыхалась от бега. Снятая Тереза умерла от чахотки, как моя тетя Димфна. Только Тереза заболела от тяжелой епитимьи, которую на себя наложила, а моя тетя — вряд ли. Желая принести свои страдания в жертву за грешников, святая отказывалась от лекарств, которые облегчили бы ее предсмертные муки. Так написано в книге. Не знаю, предлагали ли тете Димфне морфий. Думаю, для облегчения страданий она пила виски.
Фладд встал с колен и, не оборачиваясь, сел на скамью у себя за спиной. Сестра Филомена сняла с головы мешок и стряхнула с него налипшие по дороге мокрые листья.
— Я их уберу. Подмету. — Она что-то достала из кармана. — Попробую с носом еще разок.
Он проследил ее взгляд: монашка смотрела на статую Девы Марии. У той кончик носа был сколот ровно, словно молотком.
— Это я, — объяснила Филомена. — Не очень благочестиво, но мне нужна была ровная площадка, куда лепить. Я взяла зубило в Церковном братстве. У мистера Макэвоя. Первый нос я сделала из глины и думала потом покрасить, но ее надо обжигать, так что ничего не вышло. Теперь вот пробую из пластилина. — Она показала комочек на ладони. — Смешиваю разные цвета, чтобы получился нужный.
— Думаю, она должна быть смуглее, — сказал отец Фладд. — Так было бы реалистичнее. Она ведь из южных краев.
— Вряд ли бы епископ это одобрил.
— Я видел черных Мадонн, — сказал Фладд. — Во Франции их называют Богородицы sous-terre[29]. В их процессиях жгут только зеленые свечи.
— Отдает язычеством, — задумчиво произнесла Филомена. — Извините, отец, можно я сюда встану?
— Конечно.
Он вскочил со скамьи и отошел в сторону.
Филомена встала на колени перед алтарем, коснулась лбом пола, затем села на другую скамью и принялась стягивать сапоги.
— Я бы тебе помог, сестра, — сказал Фладд, — но… сама понимаешь.
— Я быстро справлюсь, — ответила она, дергая ногой и упираясь руками. Он отвел взгляд. Она рассмеялась и засопела от натуги. — Вот.
Сапоги упали на каменные плиты. Филомена легко вскочила на скамью, где прежде сидел Фладд, и подняла руки к статуе.
— Как по-вашему? Сделать нос и пришлепнуть готовый или лепить прямо на ней?
— Думаю, прямо на ней. Может, мне попробовать? Я выше.
— Залезайте сюда, отче. Вам точно легче дотянуться.
Он встал на скамейку рядом с нею. Филомена подвинулась, освобождая ему место, затем протянула пластилин — цвета бескровной кожи и холодный на ощупь. Фладд размял его в кулаке, потом в упор глянул на Мадонну — прямо в голубые нарисованные глаза.
Сестра Филомена напряженно следила, как он прилепляет нос. Фладд ощущал ее внимание, прикованное к его руке, чувствовал запах мокрого саржевого одеяния, а когда скосил глаза, молча спрашивая, хорошо ли получилось, увидел белый пушок на ее щеке. Филомена взялась за покатое плечо Мадонны, как будто непрочно стоит на ногах и нуждается в опоре; холодная рука в голубых прожилках вен легла на синий нарисованный плащ.
Фладд на мгновение поддержал девушку под локоть, затем спрыгнул на пол и, отойдя чуть подальше, взглянул на статую.
— Плоховато, — сказал он. — Посмотришь отсюда?
— Нет. — Она в отчаянии опустила глаза. — Ничего у меня не получится, даже с вашей помощью, отче. А ведь у нас столько чудесных статуй гниет под землей.
Фладд вскинул голову.
— Ты тоже считаешь, что они гниют?
— Ой, вы меня напугали. — Она тронула черный крест у себя на груди. — Я просто так сказала.
— Но что-то тут, безусловно, прогнило.
— Да. Вы приехали нам помочь?
— Не знаю. Вряд ли это в моих силах. Я только себе могу помочь. И наверное, кое-кто по мелочи исправить в приходе.
— А для меня что-нибудь можете сделать?
— Слезай сюда.
Фладд подал ей руку, и девушка одним грациозным движением спрыгнула на пол.
— Когда-то, — сказал он, — ваятели делали на одежде ровные прямые складки, как будто внутри ничего нет. Потом взгляды изменились. Даже у святых есть колени, даже у Пречистой Девы. Они прорисовываются под складками.
— Наши статуи были разные. Одни как живые, другие — нет.
— Боюсь, все они куда моложе тех времен, о которых я говорю, и если не похожи на живых людей, то лишь по неумению. Или из отвращения к плоти.
Филомена глянула вниз, покраснела и принялась развязывать узлы на подоле.
— Я не думала, что тут кто-нибудь будет, — проговорила она. — Я обычно подбираю рясу, когда мокро, только не говорите никому. Очень неприятно ходить весь день с мокрым подолом, можно заработать ревматизм. Вряд ли Маленькая Тереза испугалась бы дождя. Она бы посвятила свои страдания Богу. Наверное, нарочно бы стояла и мокла в жертву за грешников.
Однако, выйдя из церкви, они увидели, что дождь перестал. Деревья вдоль дороги заливал бледный, словно разбавленный, солнечный свет. Лужи блестели, и казалось, будто земля — праздничный стол, уставленный белыми фарфоровыми тарелками.
В тот вечер после обеда отец Ангуин сообщил:
— Мне звонил епископ.
— Вот как? И что он сказал?
— Он хотел знать, актуален ли я. — Отец Ангуин поднял голову, любопытствуя, что думает на сей счет собеседник; однако в любопытстве явно сквозил сарказм. — Вы умны и современны, отец Фладд, как вам такое?
Фладд не ответил, показывая молчанием, что не хочет обсуждать свою современность.
— Он спросил: «Актуальны ли вы, отче? Как у вас с реальностью?». «Это к Платону», — ответил я, но епископ продолжал: «Актуальны ли ваши проповеди? Созвучны ли вы духу времени?»
— Никогда такого не слышал, — сказал Фладд. — «Актуальны»? Нет, не слышал такого. А что вы ответили?
— Я сказал, что, если ему угодно, я в высшей степени неактуален и намерен, с его позволения, оставаться таким и впредь — ради блага моих прихожан, ради спасения их души. «Вот как, любезный?» — Отец Ангуин принялся яростно корчить рожи, похлопывая себя по воображаемому брюшку. — «Да, потому что люди приходят в церковь не за актуальностью! Или вы прикажете мне обращаться к ним на кабацком языке? Забрать у них последние остатки веры и перемолоть на фарш в магазине «Мясо»?» — Отец Ангуин сверкнул глазами. — На это он не ответил.
— Но вы же воспользовались своим преимуществом? — спросил отец Фладд.
— Да, пока он переваривал мои слова, я снова заговорил о статуях. «Если святые, — сказал я, — не приходят в Федерхотон, неужто нам нельзя смотреть хотя бы на их безмолвные образы? Разве они не подстегивают веру, и разве вера не мое ремесло, и разве они не орудия моего ремесла? Отнимите ли вы у врача его черный саквояж? Или запретите цирюльнику выставлять рядом с лавкою жезл?[30]»
— И где, по мнению епископа, сейчас статуи? — осторожно спросил Фладд.
— Он думает, они у меня в гараже.
— И что, уступил он хоть в чем-нибудь?
— Ни в чем.
— А вы что ответили?
— Я сказал, что надеюсь его пережить. — Отец Ангуин мгновение сидел в мрачной задумчивости. — Вас он не упомянул.
— Вот как? — проговорил Фладд. — Ничего страшного.
Отец Ангуин еще не вполне отказался от мысли, что Фладд — епископский шпион, однако он заключил, что даже у епископа, видимо, есть совесть, и тот стесняется упоминать шпиона, словно не вполне готов сознаться в своем поступке. Или так, или его правая рука не знает, что делает левая.
