Дуня Смирнова - С мороза

Я проработала в Издательском доме «КоммерсантЪ» три года. Мне ни разу по-настоящему не пришлось пожалеть ни о том, что я туда пришла, ни о том, что я ушла оттуда. Но известие об изменениях в ИД поразило меня как-то… посемейному. Представьте себе, что ваша глубоко бывшая жена вышла замуж за дрессировщика. Или собралась эмигрировать. Или ушла в монастырь. Вроде вас давно уже ничего не связывает и нет никакого резона так волноваться. Но, вопреки разуму, вы в смятении. Вас сжигает необъяснимое любопытство. Вы пытаете общих знакомых и звоните родственникам с деликатным вопросом, не сошла ли она с ума. А потом, размахивая руками, предаетесь горячечным воспоминаниям о прежней семейной жизни и ищете в ней причины новейших событий.

Когда я первый раз попала в московскую редакцию «Коммерсанта», я была ошарашена количеством умных, образованных, остроумных мужчин и женщин на один квадратный метр. Ничего подобного я нигде не видела. Филологи, экономисты, социологи, брокеры, искусствоведы, люди с учеными степенями и студенты – это была абсолютно блистательная команда, глубоко убежденная в том, что лучшие люди страны делают лучшую в стране газету и замечательные журналы.

Благодаря тому, что средний возраст сотрудников не превышал двадцать восемь лет, в газете не было обычного балласта в лице симпатичных пузатых алкоголиков, давно положивших не только на собственное творчество, но и на жизнь в целом. Работали в «Коммерсанте» много и тяжело. Зарабатывали тоже очень много.

Первое, чему мне пришлось научиться, придя в ИД, – написание концепций. За год работы директором питерского представительства я написала пятьдесят две концепции. Это были концепции развития корпункта, концепции работы с рекламодателями и информисточниками, концепции сметы, концепции переезда в новый офис, концепции выпуска приложений, концепции работы отдела культуры, концепции подписной кампании и концепции подбора кадров. С тех пор я могу за полчаса создать три-четыре страницы страшно деловитого текста на тему развития чего угодно в какую угодно сторону.

Уже через полгода я поняла, что Издательский дом – это такой мини-госплан, где без соответствующей бумажки нельзя ни чихнуть, ни хрюкнуть. У этих бумажек была своя стилистика: их надо было писать с интонацией здравомыслия, напористо и по возможности кратко. Приветствовались разговорные жаргонизмы, ловко вплетенные в деловой текст. Выглядело это примерно так: «При фильтрации информационных потоков необходимо использовать федеральный подход к региональным новостям. Стрингеры должны понимать, что среди региональных ньюсмейкеров много тупоголовых придурков, занятых только личным промоушном». Начальство очень любило бумажки и само тоже писало их в неисчислимом количестве.

Кстати, начальства в Издательском доме всегда было много, все оно было разное, неизвестное простому народу и сосредоточенное в каких-то своих таинственных норах – то «на 4-м этаже», то «на Ордынке». Вниз доходили только смутные тревожные слухи о его жизнедеятельности. Про начальство было известно, что оно играет на бильярде, часто куда-то уезжает, все время что-то покупает и что оно очень строгое.

К тому моменту, как я увидела владельца и президента Издательского дома Владимира Яковлева, я работала в «Коммерсанте» полтора года. В общей сложности за три года службы я встречала Яковлева семнадцать раз. Восемь из них я с ним разговаривала. Один раз – пятнадцать минут, один раз – десять, два раза – по пять минут, остальные разы были использованы на приветствия и прощания. Я до сих пор могу дословно повторить все, что мне сказал Яковлев. И не то чтобы слова его были так уж значительны, но сама встреча с Яковлевым для рядового сотрудника являлась вехой, огромным событием в жизни. Я знаю нескольких людей, служащих в «Коммерсанте» года по четыре, которые так и не знают, как именно выглядит Владимир Егорович.

В международном менеджменте существуют два противоположных метода управления. При одном всякий сотрудник корпорации не только знает в лицо главу фирмы, но и имеет возможность поговорить с ним хотя бы раз в год. При другом методе рядовой работник никогда не видит владельца компании. Оба метода считаются одинаково эффективными и несовместимыми. Но блеск и нищета Издательского дома «КоммерсантЪ» всегда состояла в обязательном изобретении велосипеда. Сотрудник «Коммерсанта» мог никогда не видеть Яковлева, а мог и встретить, быть удостоенным дружеской беседы с обращением на «ты» (Яковлев со всеми на «ты»), во время которой означенный сотрудник икал, мычал и тряс головой от суеверного ужаса.

Достоверно про Яковлева было известно несколько вещей. Все знали, что Яковлев – сын своего отца и отец своего сына, буддист, муж Ксении Махненко – доброй и обаятельной женщины, возглавляющей журнал «Домовой». Также было известно, что Яковлев не переносит, когда его зовут Вовой, не ест мяса, живет в Жуковке, Амстердаме, Шотландии и где-то еще, много раз бросал курить, не пьет. Все многочисленные перемещения по миру «Володи» (так Яковлева зовут за глаза все в ИД), о которых долетали слухи в редакцию, многократно обсуждались и уточнялись. Когда Яковлев в России, по Издательскому дому бесконечно перекатывался шелест: придет – не придет? Время от времени сотрудники горячо спорили по вопросу, сошел ли Яковлев с ума. В серьезном, медицинском смысле.

Однажды темным зимним вечером мы шли со службы с Ларисой Юсиповой, тогда заведующей отделом культуры в газете «Дейли», а ныне сотрудницей журнала «Вог».

– Скажи, Лара, ты часто думаешь о Яковлеве? – спросила я.

– Довольно часто, – задумчиво ответила Лариса.

– А скажи, он тебе когда-нибудь снился?

– Снился пару раз. Просыпалась в холодном поту. А тебе?

Мне тоже. Вот я и думаю: представляешь, какое количество людей, о которых Яковлев ничего не знает и знать не хочет, с утра и до ночи размышляют о нем, причем в самых разных выражениях. Ведь, наверное, все эти мысли где-то там скапливаются и потом падают на голову Яковлеву в виде каких-нибудь метафизических осадков. Ведь это же ужас!

– Не знаю. Яне Яковлев.

Дальше мы шли молча, размышляя о том, хотели бы мы быть Яковлевым или нет. Я для себя решила этот вопрос отрицательно: уж очень все-таки страшно. Страшно быть человеком, от которого столько зависит. Страшно одним своим капризом или мнением решать судьбы нескольких сотен незнакомых людей. Но это мне страшно. Яковлеву не страшно. Во всяком случае, не было страшно.

Насколько я понимаю, первоначально в Издательском доме все задумывалось на благо человеку. Спортзал, массажист, мануальный терапевт, сауна, тренеры, утренние медитации, психологи, буфет, столовая, ссуды на квартиры, премии, автомобили, – предполагалось, что ИД создает нам все условия для эффективного труда, а мы в ответ отдаем ИД лучшие годы своей жизни. Обмен вполне адекватный. Всем этим можно было и не пользоваться. Но разумнее было пользоваться. Через это ты приобщался к корпоративному духу.

Я помню, как Издательский дом последовательно пережил повальное корпоративное увлечение сперва бадминтоном, а потом водным поло. Объяснялось это тем, что в обе игры с удовольствием играл Яковлев.

Я знаю нескольких технических сотрудников, в разное время удостоенных головокружительной близости к руководству благодаря увлеченным занятиям восточными единоборствами и буддизмом. Какие блистательные карьеры делались водителями или буфетчиками, отдававшими должное тантрическим премудростям! С какой молниеносностью взлетали зарплаты тех, кто пару раз поплавал в бассейне! Как легко было уведомить начальство о горячей к нему любви через психолога, консультировавшего и низших, и высших!

Все это, как вы понимаете, обсуждалось, обмусоливалось и комментировалось в редакции. Мы этим всем жили. С раннего утра до поздней ночи главными темами разговоров молодых, умных, половозрелых людей были не секс, наркотики и рок-музыка, а перестановки в правительстве и сплетни родного холдинга.

Видимо, для того, чтобы все это прекратить, в конце концов был создан электронный информатор ИД. Когда начальство хотело что-то сообщить сотрудникам, в компьютере появлялись либо сообщение, либо развернутые интервью главных начальников. Беда только в том, что так называемые новости 4-го этажа появлялись на мониторах как минимум через месяц после того, как редакция уже была доведена до белого каления разноречивыми интерпретациями этих же самых известий. То, что сотрудники читали в информаторе, всегда оказывалось полуправдой, к тому же чрезвычайно бедной подробностями.

Венцом этого демократического информирования общественности был на моей памяти случай со снятием очередного главного редактора газеты «Дейли». Мало того что главный редактор узнал о своем снятии последним, как рогатый муж. «Дацзебао» по этому поводу позвало сотрудников к голубому экрану через две недели после того, как газетой руководил уже совершенно другой человек.