Элис Манро - Ты кем себя воображаешь?
— Незачем спешить, я не собираюсь ради него прыгать, — сказала Фло, под «ним» подразумевая доктора.
Она вышла в лавку, чтобы взять банку лосося — сделать запеканку на ужин. Хотя Фло никуда не ехала и не собиралась, она надела чулки и переменила юбку с блузкой на чистые.
Пока Фло соображала ужин, они с Билли Поупом громко беседовали на кухне. Роза сидела на высокой табуретке и мысленно декламировала, глядя в окно лавки на Западный Хэнрэтти, на пыль, которую ветер нес по улице, и на сухие ямы, оставшиеся от луж:
…сюда придите,На груди женские мои, —пить желчь,Не молоко![5]
То-то они подскочили бы, если б ей вздумалось прокричать эти слова в кухню.
В шесть вечера она заперла лавку. Войдя в кухню, она с удивлением увидела там отца. До этого она его не слышала. Он не разговаривал и не кашлял. Он был одет в свой лучший костюм — необычного цвета, какого-то маслянисто-зеленого. Вероятно, этот костюм когда-то продавался со скидкой.
— Глянь, как вырядился, — сказала Фло. — Поди, думает, что выступает щеголем. И так доволен, что не хочет теперь обратно в постель.
Отец Розы улыбнулся — неестественно, покорно.
— Как ты теперь себя чувствуешь? — спросила Фло.
— Нормально.
— Ну, во всяком случае, приступов кашля у тебя не было.
Свежевыбритое лицо отца казалось гладким и хрупким, как фигурки зверей, что Роза и ее одноклассники когда-то вырезали из желтого хозяйственного мыла.
— Может, мне пора уже встать и больше не ложиться.
— Вот это дело, — задорно подхватил Билли Поуп. — Хватит валяться. Вставай и уже не ложись. Работа не ждет.
На столе стояла бутылка виски. Ее принес Билли Поуп. Мужчины стали пить виски из стеклянных стаканчиков, в которых когда-то продавалась сырная паста. Сверху виски они доливали с полдюйма воды.
Пришел с улицы Брайан, сводный брат Розы; шумный, грязный после игры, окутанный холодным запахом уличного воздуха.
Как раз когда он вошел, Роза спросила, кивнув на бутылку виски:
— Можно мне тоже?
— Девочки этого не пьют! — ответил Билли Поуп.
— Если тебе дать, то и Брайан тут же начнет ныть, чтобы ему тоже дали, — сказала Фло.
— Можно мне тоже? — проныл Брайан, и Фло громогласно расхохоталась, задвинув собственный стакан за хлебницу:
— Вот видишь?
* * *За ужином Билли Поуп сказал:
— В стародавние времена были люди, которые лечили. Но теперь про такое больше не слыхать.
— Жалко, что сейчас нельзя хоть одного найти, — заметил отец Фло, подавив очередной приступ кашля.
— Мой отец часто рассказывал про такого целителя, — сказал Билли Поуп. — Он эдак странно говорил, как из Библии. К нему пришел один глухой, и он его увидел и тут же исцелил от глухоты. А потом и говорит ему: «Слыши ли?»
— «Слышиши ли?» — предположила Роза.
Доставая хлеб из хлебницы, она осушила припрятанный Фло стаканчик и была уже добрее настроена ко всей своей родне.
— Во, точно! «Слышиши ли?» И этот такой, ага, я слышу. А целитель ему: «Веруеши ли?» И наверно, тот мужик не понял, о чем это он. И говорит: «Во что?» Ну и этот целитель, он разозлился и отобрал у мужика слух обратно, раз — и все, и тот пошел домой глухой, как пришел.
Фло сказала, что там, где она жила девчонкой, была женщина, ясновидящая. По воскресеньям в конце дороги, где она жила, выстраивались рядами двуколки, а позже — машины. В этот день люди издалека приезжали, чтобы спросить у нее совета. Как правило, насчет потерянных вещей.
— А разве они не хотели поговорить со своими покойными родственниками? — спросил отец Розы, подзуживая Фло. Он любил так делать, когда она рассказывала. — Я думал, она могла помочь человеку поговорить с покойной родней.
— Наверно, эти люди были по горло сыты своими родственниками еще до того, как те умерли.
Ясновидящую спрашивали о потерянных кольцах, спрятанных завещаниях, пропавшем скоте. Куда все это девалось.
— К ней пришел один парень, мой знакомый, он бумажник потерял. Он работал на железнодорожной линии. И она ему говорит: ты помнишь, как неделю назад работал на путях, оказался возле сада и решил сорвать яблочко? Перепрыгнул через забор? Вот тут-то ты и уронил свой бумажник, прямо там, на месте, в высокой траве. Но тут, это ясновидица говорит, подбежала собака, схватила бумажник и уронила его чуток подальше вдоль забора, там-то ты его и найдешь. А тот парень начисто позабыл и про сад, и как через забор лазил, и так удивился, что дал ей доллар. И пошел и нашел свой бумажник в том самом месте, где она сказала. Это все правда, он был мой знакомый. Но деньги оказались все изжеваны, в клочки, и когда он это увидел, то чуть не лопнул от злости, что дал ясновидящей целый доллар!
— Но ты-то сама к ней не ходила, — подсказал отец Розы. — Ты ведь таким людя́м не доверяешь?
Обращаясь к Фло, отец часто говорил по-деревенски. Еще он перенял деревенскую привычку поддразнивать собеседника, говоря заведомо противоположное истине или тому, что считалось истиной.
— Нет, я к ней никогда не ходила спрашивать, — сказала Фло. — Но один раз я к ней пошла. Мне надо было взять у нее зеленого луку. Моя мать болела и страдала нервами, и эта женщина велела нам передать, что зеленый лук помогает от нервов. Но оказалось, что это вообще не нервы, а рак, так что я не знаю, что хорошего нам было от этого зеленого луку.
Фло повысила голос и торопливо принялась рассказывать дальше, смущенная тем, что выдала свои чувства.
— И вот я должна была пойти к ней за луком. Она заранее надергала луку, вымыла и связала в пучок и говорит: не уходи еще, зайди в кухню, посмотри, что я для тебя приготовила. Ну я не знала, что у нее там, но побоялась перечить. Я думала, что она ведьма. Мы все так думали, вся школа. И вот я села на кухне, а она пошла в чулан, и вынесла большой шоколадный торт, и отрезала кусок, и дала мне. И мне пришлось сидеть и есть его. А она сидела и смотрела, как я ем. Я ничего от нее не запомнила, только руки. У нее были большущие красные руки, и вены эдак выпирали. И она все время крутила и ломала эти руки у себя на коленях. Я потом часто думала, что ей самой не мешало бы поесть зеленого луку, у нее тоже явно с нервами не в порядке… И потом я почувствовала, что вкус какой-то странный. У торта. Что-то с ним было не так. Я, правда, не перестала есть. Я ела и ела и, когда все доела, сказала спасибо. И скажу я вам, я как вылетела оттуда! По ее дороге я пошла медленно, потому что она наверняка смотрела мне в спину, но только я дошла до большой дороги, то как припустила! Но я все равно боялась, что она следит за мной, невидимая или как-нибудь, и возьмет да прочитает мои мысли, а потом как приподнимет да шмякнет об дорогу, что и мозги наружу. Добежала я до дому, дверь открыла и как закричу: «Меня отравили!» Так я подумала. Что она заставила меня съесть отравленный пирог. Но пирог был просто плесневелый. Так моя мать сказала. У ясновидящей в доме сырость, а к ней, бывало, по нескольку дней никто не приходил, и пирог некому было съесть — хотя в другие дни у нее собирались толпы. И наверно, он просто у нее залежался… Но я в это не верила. Нет. Я была уверена, что съела яд и теперь непременно помру. Я пошла и села в амбаре, где зерно хранили. Я там себе устроила такой угол, про который никто не знал. Держала там всякий хлам. Осколки фарфора и бархатные цветы. Я их помню: они были со шляпы, которую испортило дождем. И вот я там села и стала ждать.
Билли Поуп засмеялся:
— И что, кто-нибудь пришел и выволок тебя оттуда?
— Я уже забыла. Наверно, нет. Да они бы меня и не нашли — я была в самой глубине, за мешками с кормом. Нет. Я не знаю. Наверно, в конце концов мне просто надоело ждать и я сама вышла.
— И прожила еще много лет, чтобы поведать нам эту историю, — сказал отец Розы.
Последнее слово ему пришлось проглотить в борьбе с длительным приступом кашля. Фло сказала, что хватит ему разгуливать и пора в постель, но он сказал, что приляжет на кухонном диванчике, и так и сделал. Фло и Роза убрали со стола и вымыли посуду, а потом, чтобы убить время, все четверо — Фло, Билли Поуп, Брайан и Роза — расселись вокруг стола и принялись играть в юкр. Отец задремал. Роза представила себе, как Фло сидит в углу амбара с осколками фарфора, мятыми бархатными цветами и прочими своими сокровищами и ждет — охваченная ужасом, постепенно убывающим, и душевным подъемом, и желанием увидеть, как смерть расколет ее день пополам.
Сейчас ждал отец Розы. Его мастерская была заперта, ему было больше не суждено открыть ни одну из своих книг, а завтра будет последний день в его жизни, когда он наденет ботинки. Вся родня уже свыклась с этой мыслью и в некотором роде сильней обеспокоилась бы, если бы он не умер. Никто не мог спросить, что думает обо всем этом сам отец. Он расценил бы подобный вопрос как наглость, желание выставиться, потакание собственным чувствам спрашивающего. Роза была в этом уверена. Она была уверена, что он готов к Вестминстерской больнице — госпиталю для солдат-ветеранов, — к ее мужественной мрачности, пожелтелым занавескам, отгораживающим кровати, раковинам в пятнах ржавчины. И тому, что придет потом. Роза понимала: отец никогда не будет с ней в большей мере, чем сейчас. Сюрпризом оказалось то, что и после этого дня он был с ней, и не в меньшей мере.
