Иэн Макьюэн - Первая любовь, последнее помазание

И лампы дневного света под зелеными абажурами из жести, свисавшие на длинных цепях с потолка. Стол с ней был самый ближний от двери. Она лежала на спине, ладони наружу, ноги вместе, рот широко открыт, глаза распахнуты, очень бледная, совсем тихая. Волосы по-прежнему слегка влажные. Красное платьице как после стирки. От нее едва уловимо пахло каналом. Допускаю, что в этом не было ничего исключительного для того, кто навидался трупов, как, например, сержант. Я заметил небольшой синяк над ее правым глазом. Хотел потрогать, но почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Как продавец подержанных машин, мужчина в светлом пиджаке с напором сказал:

— Девять лет всего.

Никто не ответил, все смотрели на ее лицо. Сержант обогнул стол и подошел ко мне с какими-то бумагами.

— Ну, всё? — сказал он.

Мы прошли обратно по длинному коридору. Наверху я подписал бумаги, в которых говорилось, что переходил пешеходный мост рядом с железной дорогой и увидел девочку (позднее опознанную мной в подвале), бежавшую по тропе вдоль канала. Я отвернулся, а чуть позже увидел в канале что-то красное, но оно быстро скрылось под водой. Поскольку плавать я не умею, то привел полицейского, который долго смотрел на воду и сказал, что ничего не видит. Я оставил ему свои имя и адрес и ушел домой. Через полтора часа ее достали со дна экскаватором. Я подписал три копии заявления. После этого долго не мог уйти. Нашел в одном из коридоров пластмассовый стул и сел. Дверь напротив оказалась открыта, за ней был офис, и там две девушки печатали на машинках. Они заметили, что я на них посматриваю, и стали переговариваться и смеяться. Одна вышла с улыбкой и спросила, занимается ли мной кто-нибудь. Я сказал, что просто присел подумать. Девушка вернулась в комнату, перегнулась через стол и передала подруге. Теперь в их взглядах появилась тревога. Заподозрили в чем-нибудь, меня всегда подозревают. Я и правда присел подумать, но не про мертвую девочку в подвале. Я думал о ней живой, а видел мертвой, но старался не сопоставлять. Так и просидел там весь вечер — никуда не хотелось идти. Девушки закрыли дверь своей комнаты. В конце концов все-таки пришлось уйти, потому что рабочий день кончился и здание запирали. Я вышел из него последним.

Одевался я не спеша. Погладил черный костюм — счел, что он будет уместен. Галстук выбрал голубой, чтобы с черным не перебарщивать. Потом, уже спустившись в подъезд, передумал. Поднялся и снял костюм, рубашку и галстук. Вдруг разозлился на себя за эти приготовления. С какой стати я так стремлюсь им понравиться? Надел старые брюки и свитер, в котором был раньше. Пожалел о принятой ванне и постарался смыть с шеи одеколон. Но был еще другой запах — послебанный, запах ароматического мыла. В четверг я тоже им мылся, и девочка это сразу заметила:

— От тебя цветами пахнет.

Я проходил мимо их крошечного палисадника, шел на прогулку. Даже не повернул головы. С детьми вообще стараюсь не разговаривать: мне трудно найти с ними правильную интонацию. Неприятна их прямота, коробит. Эту малявку я уже не раз видел раньше: иногда на улице за игрой (обычно одну), иногда рядом с Чарли. Она вышла за калитку и увязалась за мной.

— Ты куда? — сказала она.

И снова я не повернул головы в надежде, что ей наскучит за мной тащиться. К тому же я и сам не знал, куда иду.

Она опять спросила:

— Ты куда?

Я выдержал паузу и сказал:

— Не твое дело.

Она шла прямо за моей спиной, мне ее не было видно. Наверняка передразнивала походку, но я не обернулся.

— В магазин мистера Ватсона?

— Да, в магазин мистера Ватсона.

Она поравнялась со мной.

— Он же закрыт, — сказала она. — Сегодня среда.

На это я ничего не ответил. Проводив меня до угла нашей улицы, она сказала:

— Ну, правда, куда ты?

Я впервые повернул голову и присмотрелся. У нее было длинное утонченное лицо и огромные печальные глаза. Нежные каштановые волосы завязаны в хвостики красными лентами — под цвет красного ситцевого платья. Красота ее была почти зловещей, как на рисунках Модильяни.

— Не знаю, — сказал я. — Погулять.

— Возьми меня.

Я ничего не сказал, и мы вместе пошли в сторону торгового центра. Она тоже молчала и держалась чуть позади, точно ждала, когда я обернусь и отправлю ее обратно. В руках у нее была игрушка-у каждого ребенка в округе такая есть. Два твердых шарика на концах шнурка, и они ими стукают друг о друга, держа шнурок посередине и быстро двигая кистью. Стук выходит как от футбольной трещотки. Думаю, она это делала, чтобы мне понравиться. И стало труднее ее прогнать. Вдобавок я уже несколько дней ни с кем не разговаривал.

Когда, переодевшись, я снова спустился вниз, было четверть седьмого. Родители Джейн живут через двенадцать домов на моей стороне улицы. Поскольку с приготовлениями было покончено на сорок пять минут раньше, я решил пройтись, чтобы убить время. Теперь улица была в гени. Я помедлил у двери, прикидывая оптимальный маршрут. Чарли был через дорогу уже под другой машиной. Он увидел меня, и пришлось подойти, хоть и без всякого желания. Чарли тоже не улыбнулся.

— Куда теперь?

Он со мной разговаривал как с ребенком.

— Дышу воздухом, — сказал я. — Вкушаю вечернюю прохладу.

Чарли любит быть в курсе уличных дел. Он тут всех знает, включая детей. Я и девочку часто с ним видел. В последний раз она подавала ему гаечный ключ. Чарли вбил себе в голову, что я виноват в ее смерти. Небось все воскресенье про это думал. Хотел услышать от меня, но не решался спросить напрямую.

— Значит, с родителями ее встречаешься? В семь?

— Да, в семь.

Чарли ждал продолжения. Я обошел автомобиль вокруг. Это был большой, старый, проржавевший «форд-зодиак» — других на нашей улице не держат. Он принадлежал семье пакистанцев, владевшей небольшим магазинчиком на углу. Почему — то они назвали его «У Ватсона». Обоих их сыновей избили местные скинхеды. Теперь они откладывали деньги, чтобы вернуться в Пешавар. Старик только о том и говорил, когда я заходил за покупками: как увезет семью домой от насилия и лондонской непогоды.

— Одна она у них была, — сказал Чарли из-за ватсоновской машины.

Он меня обвинял.

— Да, — сказал я. — Знаю. Такое горе.

Мы оба обошли машину вокруг. Потом Чарли сказал:

— В газете про это было. Читал? Пишут, что она у тебя на глазах туда упала.

— Ну, да.

— Что ж ты ее не спас?

— Не смог. Она утонула.

На этот раз я описал круг пошире, повернулся к нему спиной и медленно пошел прочь. Чувствовал на себе взгляд Чарли, но не обернулся, чтобы не подтвердить его подозрений.

Дойдя до угла, я сделал вид, что смотрю на пролетающий самолет, а сам покосился через плечо. Чарли стоял у машины, уперев руки в бока, не спуская с меня глаз. В ногах у него сидела большая черно-белая кошка. Все это я увидел за долю секунды, а потом свернул. Было половина седьмого. Я решил пройтись до библиотеки, чтобы время не пропадало. Маршрут был тот же, что и днем. Но людей стало больше. Несколько ребят из Вест-Индии гоняли на улице в футбол. Их мяч подкатился ко мне, и я поставил на него ногу. Они стояли и ждали, пока один из младших мальчишек заберет мяч. Когда я подходил, они притихли и следили за мной не мигая. Но стоило мне пройти, как кто-то запустил камушек по асфальту к моим ногам. Не оборачиваясь и почти не глядя, я ловко остановил его подошвой. Это вышло случайно. Раздался смех, они захлопали и загикали, и в краткий миг моего триумфа я подумал, что мог бы подойти к ним и включиться в игру. Мяч вбросили, и они снова забегали. Миг был упущен, и я двинулся дальше. Сердце выпрыгивало от возбуждения. Даже дойдя до библиотеки и сев на ступенях, я чувствовал, как пульсирует кровь в висках. Такие возможности выпадают редко. Людей я встречаю мало, а говорю вообще только с Чарли и мистером Ватсоном. С Чарли — потому что он всегда на улице, когда я выхожу, и всегда заговаривает первым, его не проскочишь. А с мистером Ватсоном — потому что хожу в его магазин за продуктами, хотя с ним приходится больше слушать, чем говорить. Гулять не одному — тоже редкая возможность, пусть и с малолеткой, увязавшейся за мной от безделья. Хотя в тот момент я об этом не думал, просто понравился ее искренний интерес ко мне, возникло влечение. Захотелось стать ее другом.

Но сначала было не по себе. Она шла чуть позади, гремя своей погремушкой, и, видимо, паясничала у меня за спиной, как всякий ребенок. Потом, когда мы вышли на главную торговую улицу, подошла сбоку.

— Почему ты не ходишь на работу? — спросила она. — Мой папа ходит каждый день, кроме воскресенья.

— Мне незачем ходить на работу.

— У тебя и так куча денег?

Я кивнул.

— Целая куча?

— Да.

— И ты бы мог что-нибудь мне купить, если б захотел?

— Если б захотел.

Она показала пальцем на витрину магазина игрушек.