Ирина Потанина - Неразгаданная
— Как это то же самое? Я не собираюсь умирать, я собираюсь жить, причем так, как только можно…
— Знаешь, — Славик не поддался Ритиному воодушевлению, — для меня, уехав, ты умрешь, ведь я, так же как и с ним, не смогу с тобой больше общаться, не смогу делить с тобой эмоции этой паршивой жизни… Ты существуешь для окружающих пока ты рядом с ними, а так — тебя нет.
Рита расценила эти слова по-своему.
— Да, и получается, что смерть — это просто отъезд навсегда. Он не умер, просто ушел из пределов нашей видимости. Было бы эгоистично с нашей стороны, требовать его возвращения, может ему там лучше?
— Да, но мы остались одни, точнее уже я…
— А ты тоже уезжай в Харьков.
— Не могу, у меня мама…
“У меня тоже мама!” — почему-то очень зло подумала Рита, а вслух произнесла:
— Ну, так чего ж ты мучаешься, один-один, у тебя мама есть.
— Не смей со мной разговаривать как с маленьким ребенком! Я приеду потом, через два года, когда школу закончу. Но не к тебе, за тобой. Ты уедешь со мной?
— Куда?
— Куда угодно, тогда перед нашими ногами будет весь мир. И мы будем вместе, да?
Рита вдруг смутилась.
— Наверное…
— Чего так неуверенно, львенок? — голос Славика звучал как-то особенно, бедная Рита опять смутилась, — мы ведь любим друг друга, давай смотреть правде в глаза.
Никакой такой правды Рита не знала, сама она не любила никого, разве что кроме мамы, а в то, что Славка влюблен, Рита поверить не могла, прекрасно понимая, что ничем не давала повода… Но, прощаясь, видимо действительно было бы красиво открыть в себе великое чувство, это добавило бы еще немного трагизма в Ритину судьбу, что вполне могло помочь девочке почувствовать себя героем.
— Давай, — Рита таки решилась на ответ.
— Слушай, ты никак не сможешь вырваться, хоть на пять минут, я хочу обнять тебя на прощанье.
От мысли, что кто-то, тем более Славик, будет ее обнимать, Рите стало не по себе, мысленно девочка упрекнула себя за это.
— Нет-нет, я никак не смогу, у меня тут домашний арест и подписка о невыезде аж до завтрашнего дня. Извини.
— Знаешь, ведь ты специально уезжаешь, ты бросаешь и наш город, и дело своего деда — ансамбль, и меня…
— Я не бросаю, у меня просто нет выхода.
— Ладно, я все понимаю.
— Послушай, Слав, — Рита вспомнила, что так и не сказала Славику самого главного, — послушай, я хотела сказать тебе спасибо…
— За что?
— За то, что ты есть, и тебе, и ребятам. Вы очень хорошие, вы шикарно пишите музыку, вы должны продолжать это делать, несмотря ни на что…
— Если честно, то все песни, которые делал лично я, были для тебя, о тебе или что-то еще в этом роде. Даже когда я ещё не знал тебя… Не знал, но уже предчувствовал и писал тебе… А когда тебя не будет рядом, я не захочу их слышать.
“Неужели можно так красиво врать” — подумала девочка.
— Прекрати, — строго, подражая интонациям деда, приказала она, — Во-первых — рано или поздно увидимся, и ты покажешь мне свои новые работы. Во-вторых, если я когда-то узнаю, что ты бездействуешь, никогда тебе этого не прощу. И вообще, давай уже прощаться, скоро мои придут, а мне бы еще ужин приготовить.
— Эй, подожди, выглянь сегодня в окно где-то в двенадцать, сможешь?
— Не смогу, я сплю в дальней комнате, там подоконник заставлен, — Рита и сама не знала, зачем она врала.
— Во сколько у тебя завтра поезд?
— Можно подумать с нашего вокзала в один день может уйти много поездов?
— Не красуйся! Во сколько?
— В пять вечера. Ладно, пока… Я тебя целую, в щечку на прощанье.
— Я люблю тебя.
Рита положила трубку. Странная радость переполняла ее грудь, девочке хотелось прыгать и радостно кричать “Ура!!!” Она уезжает из этого города. И не просто так, а красиво! С любовной драмой, со смертями, с музыкой. Осознание причин радости выставляло Риту в ужасном свете, но было правдивым… Ей нравилась эта трагедия!
— Ну что ж, Ритуль, тебе предстоит проверка на выживаемость. Если выживешь — значит, талантливая ученица Валентина. Нет — туда тебе, слабой, и дорога, — мама говорила это с улыбкой, но пальцы ее нервно дрожали, когда она брала дочь за руку. До поезда оставалось два часа, сумки были уже собраны.
— Но если ты, только на секундочку, станешь портить нервы моей бедной, старой маме, я приеду и сама, собственноручно придушу тебя. — На Ирину явно напала словесная неудержимость, — попробуй только довести старушку до того же состояния, что ты довела нас!
— Мам, да все в порядке. Я не собираюсь никого нервировать.
Когда они выходили, посидев на дорожку, Рите стало не по себе. Она прощалась со своим домом. Видимо навсегда. На вокзале воняло селедкой, которая почему-то продавалась у местных лоточников. Поезд на этот раз не опоздал. Сажая дочь в поезд, Ирина сдерживала слезы мужественно и отчаянно. Рита попрощалась с Валентином, они обнялись, девочка подумала, что несмотря ни на что, это все-таки один из самых родных ей людей.
— Риорита, помни, — Валентин говорил серьезно, и, впервые за много лет общения, ласково, — пути назад не закрыты, ты всегда можешь вернуться…
Рита благодарно кивнула, подумав про себя, что никогда теперь не будет возвращаться назад. Девочка обняла мать, и обе не выдержали — разрыдались. И вдруг поезд тронулся.
* * *— Слушай, извини, я пойду спать, — Александра просто валилась с ног.
Красные глаза жены произвели нужную реакцию. Дмитрий обеспокоился:
— Вижу, ты и впрямь устала. Слушай, ложись, я сейчас приду. Мне только что пришла в голову одна мысль, я хочу поискать в дневнике Риты кое-какие подробности. Это займёт пять минут. Не засыпай, дождись меня…
Дмитрий закурить очередную сигарету и вцепился в тетрадь. Он смутно помнил, что, когда читал этот отрывков первый раз, встречал там описание дороги к харьковскому жилищу Риты. Возможно, по этому описанию можно будет отыскать следы девушки…
“Поезд тронулся, и я ощутила резкий недостаток в публике.» — гласило нужное место дневника. — «Ну вот, теперь остаюсь совсем одна. Хотя, может, это и к лучшему. Долгожданная свобода уже наступила, но радости я от этого почему-то совсем не испытываю. Все-таки как-то неправильно я распрощалась со всеми: наплела Славке какого-то бреда, маму так и не поставила в известность о своей горячей любви, дяде Валику не высказала глубокие собол… точнее благодарность за то, что меня кормили — поили — выращивали. Грустно… И главное никто и не видит, как мне грустно. Вот уж воистину ощущаю потребность в сцене… Надо, чтоб кто-то сопереживал, волновался со мной вместе. Для этого веду дневник. Какая я все-таки дура…
Еду уже двое суток, хочется выть от безделья. Кажется, что все мы здесь пленники этой огромной, гудящей и пыхтящей машины, под названием поезд. Сразу рождается аналогия: и в жизни этой мы тоже как в тюрьме, заключены в рамки бытия, и никуда нам из них не вырваться. По собственному опыту знаю — пыталась вырваться, не хватило духу. А вот дед Олег вырвался, не по собственной воле, конечно, но все же освободился. Наверное, я потому не так уж и сильно скорблю о его смерти, что ее можно расценивать, как освобождение, уход в вечную свободу, без обязанностей и обязательств. А вот я здесь, в этой жизни, и вынуждена бороться, чтоб чувствовать себя в ней комфортно. И буду бороться, и скорее всего побеждать буду… Эх, приключений хочется!!! Взяла тетрадный листочек, и зачем-то синей ручкой вывела надпись: “Не гасни!!!” Теперь сижу, пялюсь на это и пытаюсь осознать, что же я имела в виду… Наверное, это некий ассорти из “не канючь!”, “не будь нюней!”, “действуй!”, “получай удовольствие!”. Да, действительно полновесная фразочка. Наверное, это станет моим основным принципом в будущей жизни. Через час прибываем в Москву. Мама позвонила какому-то своему другу детства, он меня встретит, пересадит с вокзала на вокзал. Можно подумать, я сама не добралась бы. Какой-то дядя Игорь. Тьфу.
“Трам-там-там-тарарам”,— почему-то запела музыка, когда мой поезд направился в Харьков. Дядя Игорь оказался вовсе не “тьфу” — веселый, интересный. Обозвал меня “угрюмой молчуньей”, мне это почему-то польстило. Мама всегда обзывала болтушкой. Москву я так и не посмотрела. Обязательно вернусь еще в этот город. Он мне понравился. Скоростью своей, огромностью и непонятностью. Этот город вполне по мне. А дядя Игорь, сразу видно, человек при деле. С вокзала на вокзал перевез на такси. Никогда раньше не ездила на такси, оказывается здорово. По ходу рассказывал, где что находится. Не запомнила ничего абсолютно. Про маму не расспрашивал. Я спросила, не знает ли он в какой стране мой отец. Игорь задумался, потом ответил что-то невразумительное. Я вспомнила о деде, и в который раз ужаснулась собственным ощущениям. Ну почему же я не испытывают жалости к деду? Может, я цинична? В голове, отчего-то крутится “расставанье — маленькая смерть”. Оно крутится, а мне и не обидно ни капельки, только смешно, что эта фраза ко мне прицепилась. Какая я все-таки бесчувственная!!!
