Марлен Хаусхофер - Стена
После обеда мы с Луксом направились в ущелье. Дорогу затопить не могло, она проходит слишком высоко, но с другой стороны вода тащила деревья, кусты, камни и глыбы земли. Мой приветливый зеленый ручей превратился в желто-коричневое чудовище. Я едва осмеливалась глянуть туда. Один неверный шаг, скользкий камень — и в ледяной воде конец всем заботам. Как я и думала, стена задерживала воду. Собралось небольшое озерцо, на дне его колыхались луговые травы. Перед стеной громоздилась целая гора стволов, кустов и камней. Стало быть, стена не только невидима, но и непреодолима, ведь стволы и валуны бились об нее с немыслимой силой. Но озерцо было совсем не так велико, как я опасалась, наверняка через несколько дней от него и следа не останется. Завал мешал разглядеть, что происходит за стеной, вероятно, желтый поток тек дальше несколько спокойнее. Реки будут выходить из берегов, сносить дома и мосты, ломать окна и двери и вымывать из кроватей и кресел безжизненные окаменелости, некогда бывшие людьми. Они будут застревать на отмелях и подсыхать на солнце — каменные люди и каменные животные — меж валунов и обломков скал, всегда бывших камнем.
Я явственно это видела, и мне стало нехорошо. Лукс толкнул меня мордой и потеснил в сторону. То ли ему не нравилось наводнение, то ли он почувствовал, как я далека от него, и решил о себе напомнить. Как всегда, я пошла за ним. Он гораздо лучше знал, чтó мне делать. На обратном пути он все время шел рядом, прижимая меня к скале, защищая от грохочущего и ревущего чудища, которое могло меня проглотить. В конце концов я не выдержала и рассмеялась над его заботой, а он уперся мне в грудь мокрыми лапами и залаял вызывающе громко и весело. Лукс заслуживал сильного и веселого хозяина. Мне зачастую было далеко до его оптимизма и приходилось заставлять себя прикидываться веселой, чтобы не разочаровывать пса. Однако, хоть особенно веселой жизни я и не могла ему предложить, он все же должен был по меньшей мере чувствовать, как нужен мне и как я к нему привязалась. Ведь Лукс был страшно дружелюбным, очень нуждался в ласке и легко привязывался к людям. Верно, егерь был хорошим человеком: никогда я не замечала в Луксе и намека на злобность или хитрость.
До дому мы добрались, промокнув до нитки. Я затопила печку и повесила одежду сушиться на перекладину, которая была для этой цели приспособлена над плитой. Башмаки набила мятой бумагой и поставила сушиться на два полена.
Между тем ворчанье в облаках продолжалось, то справа, то слева. Оно не смолкало весь день, такое сердитое и разочарованное. В общем и целом урон от грозы был не так уж велик. Очевидно, погибла часть моих форелей — это наибольший ущерб, причиненный мне грозой. Но со временем они непременно снова расплодятся. На крыше оторвало несколько дранок, их следовало прибить как можно скорее. Такая перспектива несколько пугала, у меня ведь иногда кружится голова, но кружится она там или нет, все равно надо лезть чинить крышу.
Перед домом я сложила поленницу напиленных дров, собираясь позже переколоть их. Малина и собственная невоздержанность помешали мне в этой важной работе. Дрова насквозь промокли, придется теперь ждать, пока они высохнут на солнце. Дождь смыл опилки на дорогу, три тоненьких красно-желтых ручейка постепенно терялись в грязи. Дорогу в ущелье размыло тоже, но не так сильно, как я боялась. При случае приведу ее в порядок. Опять столько дел: колоть дрова, копать картошку, вскопать поле, перетаскать сено из ущелья, привести в порядок дорогу и починить крышу. Только я надеялась немножко отдохнуть, как тут же находилось новое дело.
Вот и середина августа: скоро конец короткому горному лету. Еще два дня дождило и вдали все время ворчала гроза. На третий день опустился густой туман. Горы пропали, ели казались обезглавленными. Я вновь выпустила Беллу попастись, влажная прохладная погода, по всей видимости, шла ей на пользу. Я прибрала в доме, занялась шитьем и ждала хорошей погоды. Через четыре дня после грозы солнце наконец разорвало белесую пелену тумана. Это точно: я сделала пометку в календаре. Тогда я еще не настолько замкнулась в себе и часто делала пометки в календаре. Позже они стали более скудными, придется довольствоваться воспоминаниями.
После затяжной непогоды больше так и не потеплело. Солнце, правда, светило, и дрова мои высохли, но все вдруг стало выглядеть по-осеннему. На сырых склонах ущелья расцвели высокие горечавки, а под кустами выросли цикламены. Иногда цикламены зацветают в горах уже в июле, это предвещает раннюю зиму. Красный цвет лета смешивается в розовато-фиолетовом цикламене с осенней синевой, а пахнет он сладко, как ушедшее лето; но если вдыхать этот аромат слишком долго, начинаешь ощущать совсем другой запах — запах тления и смерти. Я и раньше всегда считала цикламен цветком необычным и несколько пугающим.
Пока светило солнце, не покладая рук возилась с дровами. Колоть у меня получалось лучше, чем пилить, я быстро продвигалась вперед. Я больше не ждала, чтобы скопилась целая гора поленьев, а каждый вечер аккуратно складывала наколотые дрова под балконом. Не хотелось, чтобы дождь еще раз застал врасплох.
Постепенно удалось как-то упорядочить все работы, это немного облегчило жизнь. Отсутствие плана действий никогда не принадлежало к числу моих недостатков, только редко удавалось реализовывать планы: неизбежно находился кто-нибудь и перечеркивал их. Здесь же, в лесу, этого можно не бояться. Если с чем-то не справлюсь, так это только моя вина, только я и в ответе.
С дровами провозилась до конца августа. Руки потихоньку привыкли. В них все время было полно заноз, их каждый вечер нужно было вытаскивать пинцетом. Прежде этим пинцетом я выщипывала брови. Теперь же оставила их в покое, они выросли густые и гораздо темнее волос, придавая глазам мрачное выражение. Это мне было совершенно безразлично, главное — ежевечерне приводить в порядок руки. Мне здорово везло — ни одна из заноз ни разу не загноилась, только изредка начиналось небольшое воспаление, которое я смазывала йодом, и за ночь все проходило.
Из-за дров почти не обращала внимания на чудную погоду. Ничего не видела, одержимая мыслью запасти достаточно дров. Покончив с последним поленом, я разогнула спину и решила немного заняться собой. Даже удивительно, как мало радует меня окончание очередного дела. Не успев кончить, я уже забываю о нем и думаю о новом. Вот и тогда из отдыха тоже ничего не получилось. Так было всегда. Надрываясь, я мечтаю, как тихо и мирно буду отдыхать на скамейке. Усевшись же на нее, теряю покой и высматриваю новое дело. Не думаю, что по причине особого прилежания — по натуре я всегда была скорее вялой, верно, это такая форма самозащиты: отдыхая, я постоянно вспоминаю и мучаю себя разными мыслями. А этого-то и нельзя, так что же остается, как не трудиться дальше? Искать дел было не нужно, они и без того все время находились.
Отдохнув два дня, перестирав и починив белье, я занялась починкой дороги. Нагрянула в ущелье с мотыгой и лопатой. Да без тачки мало что можно было сделать. Мотыгой разрыхлила грунт, засыпала вымоины и плотно утрамбовала их лопатой. Ближайший ливень скоро размоет дорогу, и я снова примусь засыпать и трамбовать. Ужасно не хватает тачки. Но о тачке Гуго не подумал. Да он никогда и не собирался собственноручно заниматься дорогой. Полагаю, что охотнее всего он купил бы не дом, а бункер, и не сделал этого только потому, что считал такой шаг асоциальным, а он очень не хотел, чтобы его считали асоциальным. Вот ему и пришлось удовольствоваться полумерой, больше похожей на игру, но немного утолявшей его страхи. Разумеется, он отдавал себе в этом отчет, он всегда оставался сугубым реалистом, иногда сознательно отдававшим себя на съедение угрюмой панике, чтобы получить возможность спокойно работать и жить дальше. Так вот, в его мечтаниях тачке, похоже, никогда не было места. Поэтому дорога и сегодня в отвратительном состоянии. Я разравниваю гравий, но его становится все меньше, обнажается скала. Конечно, могла бы помочь делу галька из ручья, но тут-то и встает вопрос транспортировки. Хотя можно насыпать гальку в мешок и волочить, взвалив на буковые ветки, к дороге. Как будто хватит пятнадцати мешков, но наверняка трудно сказать. Вероятно, этим мне следовало заняться еще год назад, сейчас же кажется, что никакого смысла в этом нет. Даже таскать домой сено по высохшему руслу ручья легче, чем отволочь на дорогу пятнадцать мешков гальки.
Шестого сентября посмотрела картошку и обнаружила, что клубни пока слишком маленькие, а ботва — еще слишком зеленая. Так что на пару недель придется умерить свои аппетиты; но вид маленьких картофелин вдохнул новую надежду. То, что я не съела картошку, а посадила ее — основа моей нынешней относительной уверенности в завтрашнем дне. Если какое-нибудь стихийное бедствие не уничтожит урожая, я никогда не умру от голода.
