Илья Стогов - Грешники
Всю первую половину 1990-х наша группа провела в непрерывных заграничных гастролях. В Петербурге в те годы делать было нечего. Прежде чем «2ва Самолета» открыли «Нору» и «Грибоедов», в городе существовал всего один клуб: TaMtAm. Мы ходили туда довольно часто. Место выглядело очень по-европейски: полусквот, полуклуб, — люди там жили, играли, сидели в кафе и употребляли все, что возможно.
Перед входом в туалет там всегда стояла толпа. Не чтобы пописать, а потому что в каждой кабинке сидел пушер. Покупатели заходили по одному, запирали за собой дверь, отдавали деньги и здесь же вмазывали. Как-то я ради интереса отстоял длиннющую очередь и тоже зашел. Торговал в тот вечер мой хороший приятель — гитарист и автор текстов самой известной на тот момент городской группы.
— Ой! — удивился я. — Чего это ты тут делаешь?
— Скажи лучше, что здесь делаешь ты?
— Я? Я зашел глянуть, что у тебя есть.
— У меня, — с гордостью ответил приятель, — есть все!
* * *Первый раз в жизни героин я попробовал дома у нашего вокалиста Вадика Покровского. Накануне знакомые привезли мне в подарок из Казахстана здоровенный шар гашиша. Я позвонил Вадику и спросил, можно ли зайти в гости?
Дедушка Вадика был главным инженером Адмиралтейского завода, а папа — крупным проектировщиком. Они жили на Московском проспекте, в доме сталинской постройки. Квартира у них была просто необъятная. В ней существовала даже комната для прислуги. Мы проводили в этой квартире очень много времени.
Я приехал, поздоровался, прошел в большую комнату, сел в кресло и стал забивать папиросу. Я думал, у Вадика никого нет, но через некоторое время из недр его огромной квартиры выплыл чувак со стеклянным шприцом в руках. Он выпустил фонтанчик, посмотрел на меня и спросил у Вадика:
— Твой друг тоже будет вмазываться героином?
— Будет, будет! — закивал тот.
До гашиша в тот день руки так и не дошли. Мы еще долго сидели у Вадика дома. У него была действительно огромная квартира. Собираться там было очень удобно. Родители любили Вадика самозабвенно. Им очень нравилось, если к сыну заходят друзья.
Мы все были любимыми детьми хороших родителей. Детство я провел в секциях и кружках — фехтование, регби, шахматы, плавание… Все что угодно, кроме музыки. Отец категорически не хотел, чтобы я стал музыкантом. Он говорил, что музыканты — либо алкоголики, либо педерасты. Только позже я понял, насколько он был прав.
Если бы СССР не развалился, думаю, я закончил бы институт, стал инженером и, как родители, всю жизнь отторчал бы в небольшом тресте. Никакой группы в моей жизни не появилось бы — да и ничего страшного. Жить так, как жили мои родители, — вовсе не плохо. О карьере рок-героя можно мечтать в тринадцать лет. Но когда ты взрослеешь, то первое, что понимаешь: в жизни есть много и других удовольствий.
Моя мама проработала бухгалтером почти тридцать лет. По национальности она еврейка, а папа был упертым русским националистом.
Иногда я дразнил его:
— Как ты можешь так говорить? Я же еврей!
— Ты мой сын, — совершенно серьезно отвечал он. — Ты просто не можешь быть евреем.
Мама боялась, что из-за национальности у меня рано или поздно возникнут проблемы. Ее любимой поговоркой было: кто не семит, тот антисемит. Выйдя на пенсию, она поняла, что в этой стране ловить больше нечего, и по еврейским каналам эмигрировала в Германию. А я остался.
* * *Я учился в школе № 362. Все называли ее «Бутылка», потому что в советские времена водка стоила 3 рубля 62 копейки. Нравы в школе были жесткие. Как-то на дискотеке директор школы сделал компании местных гопников замечание, чтобы те не курили прямо в зале. В ответ парни повалили директора на землю и несколько раз ударили ногой по зубам.
Основным развлечением в районе была «игра в отнималки». Когда школьникам хотелось выпить, а денег не было, они садились возле винно-водочного магазина и ждали: не выйдет ли оттуда мужичок похлипче с целой сумкой портвейна. Мужичонке совали в дыню, портвейн забирали себе — вот и отнималки!
К седьмому классу мне стал очень нравиться Фрэнк Заппа. Из его песен я узнал, что если ты хочешь понять все на свете, то должен курить марихуану. И я нашел себе дилера. В течение полугода я ездил к нему, покупал на выпрошенные у мамы деньги траву — а потом приятели как-то угостили меня реальной анашой. И только тут выяснилось, что пушер продавал мне сушеную петрушку из аптеки.
Район, в котором я жил, располагался на южной окраине Петербурга, ровно между Купчино и Московским проспектом. Лет двести назад здесь располагались охотничьи угодья императрицы Екатерины. А теперь через квартал от меня жил Андрей Панов — самый первый русский панк. Андрея все знали под кличкой Свинья, я носил кличку Сундук, а остальных членов нашей компании звали Панама, Слон, Сапог, Верблюд, Одинокий и Рикошет. Все вместе мы были знаменитой бандой ужасных купчинских панков.
Мы первыми начали носить серьги и прически-«ирокез». В самом начале улицы Типанова стоял так называемый «тысячеквартирный дом». Это было огромное серое здание. На первом этаже там располагалась похоронная контора, пара магазинчиков и небольшое кафе. В этом кафе мы и стали собираться.
По городу о Свинье и обо всей нашей компании ползли легенды. Как-то в сквоте НЧ/ВЧ мы решили отметить седьмое ноября — день Октябрьской революции. Расположен сквот был ровно напротив офиса ленинградского КГБ. Алкоголя в тот вечер было много, а еды не оказалось вообще. Тогда двое панков поймали на лестнице кота, отрубили ему голову, освежевали и сварили из животного суп.
* * *Я закончил школу, вяло пробовал учиться дальше и усиленно косил армию. Проще всего было лечь в психиатрическую лечебницу с суицидальной попыткой. Я внимательно рассмотрел запястья и в тех местах, где не было выступающих вен, наотмашь нанес себе несколько глубоких порезов бритвой. Все прошло отлично: в сумасшедшем доме я оказался в тот же день.
Это был очень полезный опыт. В психушке я завел множество интересных знакомств. Уже после выписки один больничный приятель свел меня с Вадиком Покровским. На тот момент Вадик учился в очень приличном месте и собирался стать специалистом по технологии холодной обработки металла.
Несколько раз мы с Вадиком пересекались в больших компаниях. А потом решили вместе съездить на концерт постпанковской группы «Младшие братья». Концерт проходил черт знает где — в Доме культуры на самой дальней окраине города. Зал был полупустой. Все проходило довольно скучно до тех пор, пока посреди выступления Вадик вдруг не встал с кресла и не запел. Группа надрывалась в микрофон, но получалось у них все равно тише, чем у Вадика.
Он просто встал и запел. Свободно и легко. Меня это поразило. Очень скоро мы с Вадиком начали играть вместе. Так и началась группа «2ва Самолета».
Вадик до этого уже пробовал играть. Его партнером был парень по фамилии Гвоздев. В детстве друзья облили Гвоздева керосином и в шутку подожгли. И лицо, и руки у него были полностью сожжены. Выглядел парень жутковато, но музыкантом был просто отличным.
У меня тоже была своя группа. Называлась она «Пидры». Правда, за всю свою историю группа сумела дать один-единственный концерт. Он был посвящен 69-летию советской власти. Выступление состоялось в подростковом клубе «Взлет». Наш приятель работал в клубе сторожем. У него были ключи от всех помещений. Ночью мы подъехали в клуб, позвали приятелей, отыграли свой главный хит «Черненко[3], милый друг!», а еще через некоторое время «Пидры» развалились: один из музыкантов эмигрировал в Израиль, а второй плюнул на музыку и стал чиновником Комитета по рыбоохране.
Теперь мы с Вадиком объединили усилия. Как-то мы сели поиграть и не могли остановиться на протяжении суток. Это было такое удовольствие, что прерваться просто не было сил.
Первые концерты, первый альбом — ничего лучше этого в твоей жизни уже не будет. То, что накопилось в тебе за предыдущие годы, все, что ты хотел сказать миру, ты вкладываешь в один-единственный альбом. Поэтому-то он и получается самым прекрасным. Наивные дебютанты думают, что дальше у них все будет еще круче. Они не знают, что остаток жизни им предстоит провести в бессмысленных попытках удержаться хотя бы на достигнутом уровне.
* * *Когда мне исполнилось 19, я окончательно ушел из дому. Сначала поселился у Жени Монаха — лидера городской heavy-metal-тусовки. Обоих родителей Жени незадолго до этого посадили в тюрьму. Парню досталась большая двухкомнатная квартира на Васильевском острове.
Круглые сутки у Монаха тусовались толпы народу. В основном металлисты: здоровенные парни в обтягивающих кожаных джинсах и с гривами волос. Черная кожа, цепи и серьги… со временем выяснилось, что большинство из них были не металлисты, а педерасты.
