Джек Керуак - Ангелы Опустошения

42

Человек основательный таких где угодно найти можно это старина Блэки Блейк с которым я познакомился на той неделе когда учился на курсах пожарных где мы все ходили в латунных касках и учились рыть противопожарные траншеи и тушить пожары пока те не погаснут намертво (проводили руками над холодными угольями) и еще как читать азимуты и вертикальные углы пожароискателей которые вращаются и показывают на все стороны света поэтому так можно засечь местоположение обнаруженного пожара – Блэки Блейк, он объездчик Ледникового Района, мне его отрекомендовал как клевого старпера Джарри Вагнер – Джарри из-за обвинений в коммунистических симпатиях в колледже Рид (он вероятно заседал на всяких левых митингах и болтал как обычно про свою анархию) не допустили на эту правительственную пожарную службу после того как ФБР разнюхало (смешно, как будто у него связи с Москвой и он все бросит и будет там бегать и зажигать по ночам пожары и бежать потом обратно на пост или глушить радиосвязь со злорадным блеском в глазах выводя передатчик то на максимум то на минимум)  – Старина Блэки сказал: «По мне так очень глупо что парнишку отсюдова поперли – он был чертовски хороший пожарник и хороший наблюдатель и вообще хороший мальчик – Нынче кажется никому ничего и вякнуть нельзя сразу ФБР начнет расследовать – Что до меня то я и буду говорить что думаю и говорю что думаю – А достает меня, что они могут в черный список засунуть такого парнишку как нашего Джарри» (так Блэки и разговаривал)  – Старина Блэки, много лет в лесу, сам старинный батрак лесоповала и был тут еще во времена «Индустриальных рабочих мира» и Эвереттской бойни[22] столь известной по Дос Пассосу и анналам левых – Вот что мне нравится в Блэки его искренность, превыше всего прочего его Бетховенская Печаль, у него большие грустные темные глаза, ему шестьдесят, большой, сильный, большое брюхо, сильные ручищи, держится прямо – все его любят – «Чем бы Джарри ни стал заниматься я думаю ему всегда будет клево – знаешь у него была одна такая китайская девчонка в Сиэтле, О вот он веселился…» Блэки видит в Джарри молодого Блэки, поскольку Джарри тоже вырос на Северо-Западе, на хуторе в суровой глуши, в Восточном Орегоне, и всю свою юность лазил по этим скалам и разбивал палатки в недоступных горловинах и молился Татхагате на вершинах и забирался на такие чудовищности как Гора Олимп целиком и Бейкер – Я вижу как Джарри примеряется горным козлом к Хозомину – «И эти книжки читал,  – говорит Блэки,  – про Будду и все такое, до чего ловкий он парень этот Джарри» – На следующий год Блэки уходит на пенсию, не могу себе представить что он станет делать но у меня перед глазами видение как он ушел на большую долгую рыбалку и я вижу вот он сидит у ручья, опустив удочку, неподвижно смотрит в землю под ногами, печальный, огромный, как Бетховен, спрашивает себя а что есть Блэки Блейк в конце концов и что есть этот лес, с непокрытой головой в чащах высочайше совершенно зная что он непременно окажется проездом – В тот день когда наступает сезон дождей я слышу как Блэки по радио разговаривает со своим наблюдателем в Ледниковом Районе: «Теперь мне вот чего от тебя надо составь опись всего что у тебя там наверху есть и принесешь список с собой на станцию…» Он говорит: «Будешь принимать для меня информацию, тут лошадь у нас на тропе отбилась и мне надо сходить ее поймать» но я-то понимаю что Блэки просто хочется побыть на тропе, на природе, подальше от радио, среди лошадей, леса это его аве – И вот он идет Старина Блэки, огромный, искать лошадь в мокрых горных лесах, а в 8000 миль оттуда на холме с храмом в Японии его молодой почитатель и полуученик по знанию и полный ученик по лесам, Джарри, сидит медитируя под соснами чайного домика повторяя, с выбритой головой и сцепленными руками: «Наму Амида Буцу» – Япония в тумане такая же как и Северо-Западный Вашингтон в тумане, ощущающее существо то же самое, а Будда так же стар и истинен как и везде куда б ты ни пошел – Солнце тускло садится на Бомбей и Гонконг точно так же как тускло оно садится на Челмзфорд, Массачусетс.  – Я звал Ханьшаня в тумане – не было мне ответа —

Звучанье тишины   вот все наставленьяЧто получишь

– В беседе которая у меня была с Блэки от его искренней серьезности у меня мурашки по груди побежали – вечно так, и мужики есть мужики – Разве Блэки меньше мужик оттого что никогда не был женат и у него нет детей и он не подчинился повелению природы множить трупы самого себя? С его угрюмым темным лицом и набыченностью у печки и опущенными благочестивыми глазами, какой-нибудь дождливой ночью на следующую зиму, возникнут алмазные и лотосовые руки чтобы овить розой его чело (или провалиться мне) (оттого что не догадался) —

Опустошенье, Опустошенье   где же тыЗаслужило свое имя?

43

В воскресенье просто потому что это воскресенье, я помню, то есть в камере памяти у меня в мозгу происходит судорога (О полая луна!) воскресенья у Тетушки Джинни в Линне, наверное когда еще был жив Дядя Кристоф, как раз когда я потягиваю восхитительно вкусный и очень горячий черный кофе после плотной еды – спагетти со сверхгустым соусом (три банки томатной пасты, 12 зубков чеснока, полчайной ложки душицы и весь базилик в пасте, и еще лук) и десерта из трех восхитительных кусочков арахисового масла смешанного с изюмом и черносливом (десерт достойный лорда!) наверное думаю про Тетю Джинни из-за послеобеденного довольства когда они сняв пиджаки бывало курили и попивали кофе и разговаривали – Просто потому что воскресенье я еще вспоминаю вьюжные воскресенья когда Па и я и Билли Арто играли в Футбольный Матч Джима Хэмилтона который выпускала «Игровая Компания Паркера», и опять-таки белая рубашка Па и дым его сигары и человеческое счастливое довольство в какой-то миг – включая наконец поскольку я меряю шагами дворик (туманный ветренохолодный) чтобы нагулять аппетит пока варятся мои спагетти, напоминая нервным тиком мозговой судороги как я ходил бывало в долгие вьюжные походы по воскресеньям перед обедом, разум забит под завязку шкатулками что переполняются воспоминаниями, какая-то тайна дергается тиком, судорогой, вот она вырывается наружу и так сладко чисто быть человеком я думаю – Стебель моего цветка в том что сердце мое болит от человеческого – Воскресенье – воскресенья у Пруста, да воскресенья в писаниях Нила Кэссади (упрятанных), воскресенья в наших сердцах, воскресенья давно покойных Мексиканских Грандов которые помнили Плазу Орисабы[23] и церковные колокола переполняющие воздух как цветы

44

Чему научился я на Гваддавакамблэке? Я узнал что ненавижу себя поскольку сам по себе я всего лишь я сам и даже еще не он и как монотонно быть монокаменным – укладенным – утомленным – при мерным – при хи хи – Я научился разоценивать вещи сами по себе и Ханьшань без умный дал мне тряпку я не хочу ее – Я научился понял выучил никакого учения ничего – А И К – Обезумевая однажды днем думая вот так вот, осталась всего одна неделя а я не знаю что делать с собой, целых пять дней один за другим беспросветного дождя и холода, я хочу спуститься СРАЗУ ЖЕ потому что запах лука у меня на руках когда я подношу к губам голубику на горном склоне неожиданно напоминает мне запах гамбургеров и сырого лука и кофе и воды из бака с грязной посудой в обеденных павильончиках Мира куда я хочу возвратиться немедленно, сидя на табурете с гамбургером, зажигая окурок под кофе, пусть там будет дождь на стенах из красного кирпича а мне есть куда пойти и есть стихи которые надо написать о сердцах а не просто о скалах – Приключенье Опустошенья застигает меня когда я нахожу на донышке самого себя бездонное ничто хуже того даже не иллюзию – разум мой в лохмотьях —

45

Затем настает последний день Опустошения – «На крыльях быстрых как медитация» мир со щелчком становится на место когда я просыпаюсь (или «быстрых как мысли о любви»)  – Старая корка от бекона до сих пор валяется во дворе где бурундучки клевали и щипали ее всю неделю показывая свои миленькие беленькие пузики а иногда вставая застыв в трансе – Прилетели чудны́е вякающие птицы и голуби и ободрали начисто всю голубику у меня с травы – твари воздушные питаются от плодов травяных, как предсказано,  – мою голубику, это их голубика – каждая ягодка что я себе взял была бы с арбуз у них в кладовой – я лишил их двенадцати товарных составов – последний день на Опустошении, будет несложно трескать и трескаться – Теперь я иду на Омерзение и шлюхи вопят требуя горячей воды – Это все уходит еще к Джарри Вагнеру, то что я здесь, он показывал мне как лазить в горы (Маттерхорн сумасшедшей Осенью 1955 года когда все на Северном Пляже завывали от напряга религиозного бита и битового возбуждения зловещей кульминацией которого стало самоубийство Розмари, история уже рассказанная в этой Легенде[24])  – Джарри, как я уже сказал, показал мне как надо покупать рюкзак, пончо, пуховый спальник, походный кухонный набор и уходить в горы с таежным запасом изюма и орехов в мешочке – мой мешок прорезиненный изнутри и поэтому в предпоследнюю ночь на Опустошении когда я беру пожевать из него на десерт он, этот резиновый привкус изюма и орешков, возвращает мне целый потоп причин которые привели меня на Опустошение и в Горы, всю идею целиком которую мы разрабатывали вместе в долгих походах касательно «рюкзачной революции» с «миллионами Бродяг Дхармы» по всей Америке уходящими в горы медитировать и игнорировать общество О Йя Йои Йа дайте мне общество, дайте мне прелестнолицых шлюх с грузномускулистыми плечами полными богатого жирка и толстыми жемчужными щеками их руки засунуты вниз между юбками и голыми ногами (ах коленки с ямочками и да ямочки на лодыжке) вопящих «Agua Caliente»[25] своей мадам, лямочки их платьев спадают чуть ли не до локтя поэтому одна туго стянутая грудь видна почти что целиком, сила броска природы, и видишь мясистый кусочек ляжки где она встречается с подколенкой и видишь тьму которая уходит под – Не то чтобы Джарри отвергал все это, но довольно! довольно скал и деревьев и гарцующих птичек! Я хочу уйти туда где есть лампы и телефоны и смятые кушетки с женщинами на них, где есть густые толстые ковры для пальчиков ног, где драма бушует вся бездумная ибо в конце концов То-Что-Проездом-Через-Всё попросит ли того или иного?  – Что я стану делать со снегом? Я имею в виду с настоящим снегом, который в сентябре становится как лед и я больше не смогу уминать его в своих ведрах – Уж лучше я развяжу на спине завязки рыжеволосым дорогой Боженька и пойду бродить вдоль кирпичных стен вероломной сансары чем этот безрассудный шероховатый хребет полный жуков жалящих в гармонии и таинственных земных рокотов – Ах до чего милы полуденные дремы когда я бухался в траву, в Молчании, вслушиваясь в радарную тайну,  – и до чего милы последние закаты когда наконец я знал что они последние, опадающие словно совершенные красные моря за зазубренные скалы – Нет, Мехико в субботу вечером, ага у меня в комнате с шоколадными конфетами в коробке и Босуэлловым Джонсоном и ночником, или Париж Осенним днем наблюдая за детишками и их няньками в продуваемом ветром парке с чугунной оградой и старинным заиндевевшим памятником – ага, могила Бальзака – В Опустошении. Опустошение вызубрено, и под яростью мира где все втайне хорошо опустошения нет —